Верно сказано у Плиния, что „Таково положение человечества, и настолько ненадежно суждение людей, что даже саму смерть они неспособны определить“. Словам древнеримского мудреца стали вторить многие современные авторитеты. Сабетти в своем Трактате XIV „О последнем соборовании. Компендий моральной теологии“ вопрошает: „Что делать священнику, если он придет к больному и найдет его недавно умершим, как говорится в простонародье?“. В процессе решения этого вопроса Сабетти утверждает: „Ведь, по мнению многих ученейших медиков, вероятно, что почти во всех случаях люди после „момента смерти“, как говорит простой народ, или после последнего вздоха еще некоторое время сохраняют внутреннюю жизнь, долго ли, коротко ли — в зависимости от причины, вызвавшей смерть. В случае смерти от продолжительной, тяжелой болезни бывает, что жизнь сохраняется внутри тела некоторое время — примерно шесть часов, а согласно некоторым знатокам — до полутора часов. В случае же внезапной смерти жизнь в теле длится дольше — вполне возможно, вплоть до разложения трупа“. Профессор Хаксли писал: „Свидетельства простых наблюдателей в таком вопросе, как этот (о том, что человек мертв), абсолютно ничего не стоят. И даже свидетельства медиков, если только врач не является человеком исключительных знаний и квалификации, могут стоить ненамного больше“. „Бритиш Медикэл Джорнэл“[80] („Британский медицинский журнал“) отмечает: „Едва ли какому-либо одному признаку смерти, за исключением гниения, можно доверять как абсолютно надежному“. Сэр Генри Томпсон писал: „Никогда не следует забывать, что есть лишь одно по-настоящему надежное доказательство того, что в любом из конкретных примеров наступила смерть, а именно — это наличие на теле явных признаков начавшегося разложения“. А профессор Бруардель многозначительно заявляет: „Мы вынуждены признать, что не располагаем признаком или группой признаков, достаточных для того, чтобы во всех случаях с научной достоверностью определять момент смерти“. Полковник Воллем, доктор медицины, военный врач армии США и член-корреспондент Нью-Йоркской академии наук, который в одном подобном случае сам едва не был погребен заживо, еще более настойчиво утверждает, что даже остановка сердцебиения и дыхания на весьма продолжительный срок вместе со всеми прочими признаками смерти, исключая разложение, не позволяют с уверенностью установить, что человек мертв. Полковник добавляет к этому ужасное предостережение о том, что „временно прекратившаяся жизнедеятельность организма может возобновиться после того, как тело предадут земле“. Нет нужды вдаваться в подробности этих мучительных эпизодов, однако имеются исчерпывающие доказательства того, что такие случаи отнюдь не редкость. Доктор Турэ, присутствовавший при разрушении знаменитых склепов Невинных, рассказывал монсеньору Деженнету: не вызывает сомнения то, что многие люди были там похоронены заживо, так как их скелеты нашли в таком положении, которое говорит о том, что эти люди поворачивались в своих гробах. Кемпнер приводит такие же подробности, описывая раскопки захоронений, имевших место в штате Нью-Йорк и других районах Соединенных Штатов, а также в Голландии и вообще повсюду.

Знаменитый исследователь доктор Франц Хартманн собрал подробные отчеты о более чем семистах случаях досрочного погребения и редких случаях, когда людям с трудом удавалось этого избежать; некоторые из таких эпизодов произошли по соседству от него. В своей выдающейся работе „Преждевременное погребение“[81] он рассказывает об ужасном инциденте, произошедшем со знаменитой французской трагической актрисой мадемуазель Рашель, которая 3 января 1858 года „умерла“ близ города Канн и которую собирались бальзамировать. После того как процедура началась, женщина внезапно вернулась к жизни — лишь для того, чтобы часов через десять на самом деле скончаться от шока и от нанесенных ей ран. Еще одно происшествие, представляющее особый интерес как связанное с Моравией, где чрезвычайно сильна вера в вампиров, случилось с почтмейстером одного моравского городка. Почтмейстера сочли умершим от приступа эпилепсии. Примерно через год возникла необходимость расширить один из трансептов — поперечных нефов приходской церкви за счет прилегающего к ней участка кладбища, а для этого пришлось заняться перезахоронением погребенных там тел. В процессе эксгумации вскрылся страшный факт: оказалось, что несчастного почтмейстера похоронили заживо. Это открытие привело врача, подписавшего в свое время свидетельство о смерти, в такой ужас, что он лишился рассудка.

В церкви св. Джайлза, что в Криплгейте, у алтаря до сих пор еще можно увидеть монумент в честь Констанс Уитни, чьи многочисленные добродетели в несколько напыщенной манере описаны на мраморной стеле. Над этими скрижалями возвышается фигура леди, запечатленная в тот момент, когда она поднимается из гроба. Можно было бы воспринять подобную сцену как прекрасную аллегорию, но это не так, ибо монумент отражает совершенно реальное событие. Несчастную леди похоронили, когда она пребывала в состоянии временного прекращения жизненных функций организма. Она пришла в себя, когда могильщик осквернил ее могилу и открыл гроб, загоревшись желанием похитить оставшееся на пальце у Констанс драгоценное кольцо.[82] В прежние годы, когда осквернение могил и ограбление покойников были отнюдь не редкостью, обнаружилось множество подобных случаев, и нет никаких сомнений, что значительную часть людей хоронили заживо, когда они впадали в состояние транса или каталепсии.

История Габриэллы де Лонэ, молодой женщины, чье дело около 1760 года слушалось в парижском Высоком Суде, произвела грандиозную сенсацию в масштабах всей Франции. В восемнадцатилетнем возрасте Габриэлла, дочь месье де Лонэ, председателя Гражданского Трибунала Тулузы, была обручена с капитаном Морисом де Серром. К несчастью, последнему внезапно приказали в срочном порядке отбыть на боевую службу в Вест-Индию. Председатель, опасаясь, что его дочь рискует погибнуть на чужбине, отказался позволить обрученным немедленно сочетаться браком, и Габриэлла не смогла отправиться вместе со своим возлюбленным за границу. Убитые горем влюбленные расстались, а года через два во Францию пришло известие о гибели молодого доблестного воина. Однако весть оказалась ложной, хотя о том, что капитан де Серр жив, не знали до тех пор, пока он после почти пятилетнего отсутствия вновь не объявился в Париже. Здесь ему случилось проходить мимо церкви св. Роша, фасад которой был сплошь задрапирован черной материей — явно в связи с похоронами какой-то знатной особы. Офицер пустился в расспросы и выяснил, что траур объявлен по случаю скоропостижной смерти молодой красавицы, скончавшейся на третий день после начала болезни — мадам дю Бур, жены председателя суда месье дю Бура; до замужества она была известна как Габриэлла де Лонэ. Оказалось, что в связи с сообщением о смерти Мориса де Серра месье де Лонэ вынудил дочь выйти замуж за упомянутого господина, который, будучи старше ее лет на тридцать, был зато человеком весьма состоятельным и вообще важной фигурой. Как можно догадаться, молодой капитан просто обезумел от горя, а ночью, прихватив с собой изрядную сумму в золотых монетах, наведался к сторожу кладбища при церкви св. Роша и с трудом уговорил его за взятку эксгумировать тело мадам дю Бур: капитан хотел в последний раз полюбоваться прекрасными чертами женщины, которую он столь страстно любил. Соблюдая все меры предосторожности, при бледном Свете ущербной луны тайные посетители завершили свою ужасную задачу, отвинтили крышку гроба, и несчастный влюбленный рухнул перед ним на колени, охваченный мучительной скорбью. Шло время; наконец гробокопатель стал намекать, что пора бы уже вернуть все в прежнее состояние и замести следы, как вдруг молодой офицер, издав душераздирающий вопль, схватил на руки холодное мертвое тело возлюбленной и, прежде чем сторож успел ему помешать, понесся прочь, на бегу огибая могилы; с быстротой молнии беглец растворился во тьме. Преследовать его было уже бесполезно; бедняге сторожу ничего не оставалось, кроме как водворить на место опустевший гроб, засыпать его землей и привести могилу в надлежащий вид, дабы никто не догадался, что ее потревожили. Сторож, по крайней мере, был уверен, что его соучастник по столь тяжкому преступлению, как кощунство, которое навлекло бы на замешанных в нем самое суровое наказание, — что этот человек непременно будет хранить молчание, хотя бы в интересах собственной безопасности.