Следующий день мы провели вместе, но он предупредил: через сутки к нему приедет семья.

— Давай как можно лучше проведем оставшееся у нас время, — предложил он, и я была довольна его прямотой и хорошим отношением ко мне.

В объятиях друг друга, когда наслаждение перемежалось с душевными разговорами, нас застало солнечное утро. А в полдень мы встретили друга его детства, Клода, который отдыхал в Сен-Тропезе с женой, сыном и дочерью.

Вшестером мы пообедали в тот вечер, правда, с меньшим присутствием экзотики, чем с Фердинандом накануне. Клод был невысокий, крепкого телосложения мужчина, глаза которого лукаво искрились. Аннет была выше мужа и очень красива со своими блестящими черными волосами, светившимися счастьем зелеными глазами и не исчезавшей улыбкой. Их сын Марк, десяти лет, походил на Клода, а дочь Мишель была вылитой копией Аннет.

Это была счастливая семья, веселая и дружелюбная. Было очень приятно сидеть с ними за обеденными столом. Дети оказались хорошо воспитаны и смышлены, и наш обед проходил радостно и оживленно.

После обеда Аннет отвела детей в гостиницу. Потом мы, четверо взрослых, расслабились часок за напитками на террасе кафе и решили поехать на пляж в Памплону.

Стояла одна из тех летних, прелестных теплых ночей в Сен-Тропезе, когда луна и все звезды высыпают на небо. Море днем было очень бурным, и сейчас еще волны не успокоились и взлетали выше обычного. С легким шумом они выплескивались на берег.

Пляж был совершенно пустынен, поэтому мы припарковали машину Клода поблизости от нескольких других оставленных машин и разделись донага. В таком виде, только с полотенцами, а я еще и с сумочкой в руках, в которой находились наши немногочисленные ценности, мы направились к воде.

На пляже в спальных мешках лежали хиппи и, казалось, крепко спали. Было около двух часов ночи, когда мы добрались до воды, начали брызгаться и шалить друг с другом. Море было относительно теплым, однако ветер дул сильный и пронизывающий. Мы, борясь с волнами, заплыли довольно далеко.

В свете полной луны, плывя в море, я увидела смутные силуэты, маячившие на пляже. Я позвала Аннет, которая была ближе всех ко мне, а затем Фердинанда и Клода. Мы поспешили на берег, но было уже поздно.

Тени на пляже оказались одетыми людьми, которые при нашем приближении обратились в бегство. И не зря. Моя сумочка исчезла вместе с ключом от взятого напрокат мопеда, двумястами франков (пятьдесят долларов), часами Клода, кольцом Аннет и четырьмястами франков, принадлежавшими Фердинанду.

Оба мужчины исчезли очень быстро, а мы не были одеты, чтобы пуститься за ними в погоню, правда, кричали им вслед:

— Дерьмо, ворье поганое!

Французское слово «merde» — «дерьмо» — очень удобно, когда хочется произнести английское слово «shit» — «говно» в порядочном обществе. Люди сцены желают друг другу «merde» на счастье в день премьеры, а несколько лет тому назад газеты облетело заявление премьер-министра Канады Пьера Трюдо толпе заговорщиков — «mange la merde» («жри дерьмо»), хотя один из репортеров предположил, что Трюдо просто напомнил им, что уже наступило время ленча!

К счастью, воры оставили наши полотенца, поэтому мы быстро вытерлись и бросились к машине в надежде, что сможем догнать их. На нашу удачу Клод спрятал ключ зажигания в бардачке, а не в моей сумочке. Но мы оставили дверь открытой, и вся одежда пропала.

Полотенца едва сходились на наших талиях, поэтому можно представить, в каком виде нам предстояло вернуться в отель в три часа утра. Кроме этого, Фердинанда ожидало неприятное объяснение с супругой, прибывающей завтра, по поводу исчезновения костюма.

Машина, к счастью, завелась, однако огни не загорелись. Эти подонки, очевидно, пытались включить зажигание и угнать машину. Это им не удалось, но они повредили электропроводку.

Несмотря ни на что, в нас еще сохранилось чувство юмора, и это было кстати. Нам предстояло совершить обратную поездку в Сен-Тропез без огней. Единственное, что мы могли придумать — ехать медленно и очень осторожно, с приоткрытой дверцей, так как освещение салона действовало и хоть в какой-то мере могло обозначить нас для встречных машин.

У нас было несколько опасных моментов, должна признаться, и мы испытывали огромное напряжение, пока не подъехал молодой мужчина в «рено» и не предложил свою помощь. Хотя он направлялся в другую сторону, но любезно развернулся и довел нас до Сен-Тропеза (ехали за ним). Мы испытали невероятное облегчение и были очень благодарны.

Добравшись до городской площади, где находился наш отель, мы ощутили замешательство — предстояло выйти из машины почти голыми. Мужчина, сопровождавший нас, при одном взгляде на эту картину истерически расхохотался. Мы рассказали все, что с нами случилось, и хотя он явно сочувствовал, все же не мог удержаться от гогота, похлопывания себя по ляжкам, а нас — по голым плечам. Он очень торопился домой и собирался поведать эту историю жене, хотя, вероятнее всего, она обвинила бы его в сочинении небылиц, чтобы оправдать позднее возвращение.

Мы были в идиотском положении, поэтому не могли пригласить его опрокинуть с нами стаканчик-другой, но зато, от всего сердца поблагодарили и пообещали отплатить сторицей при следующей встрече.

Мы больше не увиделись, но если, дорогой сэр на красном «рено-12» 1972 года, вам придется читать эти строки, мы снова благодарим вас. Если жена до сих пор не верит в ваше алиби, представьте ей доказательство в печатной форме!

В течение всего времени, пока я находилась в Европе, я приглашала приехать ко мне старого дружка Ларри, но дела не позволяли ему. По-своему я скучала по его обществу — он был моим большим и преданным другом в Нью-Йорке — и я, естественно, хотела увидеться с ним снова. Наконец, в начале июля, он смог вылететь и провести со мной целых три недели. Это была его первая поездка в Европу, и, полагаю, я была взволнована точно так же, как и он.

К этому времени я ощущала себя чуть ли не уроженкой Сен-Тропеза и была хорошо подготовлена, чтобы стать его гидом и переводчицей. Мы с Ларри целыми днями валялись на пляжах, исследуя их, попивая напитки в кафе и разъезжая по окрестностям в арендованном «фольксвагене». Вечерами я знакомила его с достопримечательностями французской кухни, позднее мы возвращались в нашу комнату и уже на свой манер практиковались во французской кухне. В конце концов мы два месяца не были вместе, и у нас было достаточно времени, чтобы наверстать упущенное. Что мы и делали!

Некоторые дни мы практически все время проводили на пляже, возвращаясь в гостиницу только для полуденного часового отдыха (ложились в постель, это точно, но очень редко спали!), а затем снова шли на пляж.

В другие дни мы объезжали некоторые укромные уголки в городе. Например, старая церковь, ставшая музеем, где размещается хорошая коллекция живописи, в том числе и работы импрессиониста Анри Матисса, приемного сына Сен-Тропеза конца прошлого столетия, есть и сельские пейзажи Мориса Утрилло. Замечательно также собрание мраморных скульптур и бронзовых статуй. Ларри был в восхищении от морского музея, который является частью средневековой цитадели. Помимо морских пейзажей и различных диковинок, мы были заворожены моделями парусников и пароходов. С цитадели открывался великолепный вид на сверкающее в лучах солнца Средиземное море и покрытые лесами вулканические сопки Эстерель и Маурес.

Дни текли прекрасно. Пляжи, лодки, тела — все это возбуждало Ларри, и, поскольку это так много значило для него, я словно бы тоже все это переживала заново. Как всегда, люди были гостеприимны и дружелюбны, и Ларри с трудом привыкал к той разительной перемене, которую он испытал в один день, покинув громадный безликий Нью-Йорк и очутившись в Сен-Тропезе, где его встретили как старого и давно потерявшегося друга.

Я познакомила его с Лео, Марикой и Фредой, и мы даже пообедали с Хоффманами, как я и надеялась. Это был хороший вечер, и, наверное, он помог понять, до какой же степени они мне нравились. Хорошо, что у нас состоялся душевный разговор, и мы расстались под впечатлением его. Ежедневное общение иногда слишком трудно регулируется на ранних стадиях дружбы, и возможно, пытаясь убыстрять события, мы разрушаем что-то очень редкое и ценное.