Решено было созвать экстренное заседание. Собрались на этот раз — по тактическим соображениям — не у Розенберга на квартире, а в доме известного томского врача Николая Глебовича Корчуганова.

— Генерал Пепеляев обратился к нам с предложением, — сообщил Янсон. — Суть его такая: Пепеляев обещает немедленно арестовать Колчака и передать его вместе с золотым запасом в руки большевиков, если большевики дадут гарантию сохранить автономию Сибири…

— И все? — спросил кто-то с усмешкой. — А зачем генералу Пепеляеву автономия? Он же утверждал всегда, что далек от политики.

— Теперь приблизился, как видите. Колчак ведь тоже объявлял публично о своей «внепартийности».

— Обычный ход политических авантюристов.

— Этот «обычный ход» обошелся России слишком дорого, — сказал Янсон. — Сколько крови пролито по вине колчаков и пепеляевых! Но предложение есть предложение, и мы обязаны его обсудить.

— А что обсуждать! Сибирь должна быть советской, а не автономной. Другого ответа генералу быть не может. — заявили члены комитета. — А если Пепеляев хочет оправдаться перед Советской властью, пусть ударит по войскам адмирала с тыла и ускорит тем самым ликвидацию колчаковщины…

— Хорошо, — согласился Янсон. — Так и ответим. А теперь главное: подготовка к всесибирскому восстанию. Нужно связаться с подпольными комитетами других городов. Красная Армия уже освободила Омск, с боями продвигается к Томску, и мы должны ей помочь решительно. Придется поработать и в армии Пепеляева, пока она еще здесь. Надо, чтобы она и осталась здесь, — добавил твердо, — на стороне революционных рабочих… и повернула оружие против врагов Советской власти.

Так и случилось потом, спустя три недели.

Между тем поезд Колчака прибыл в Красноярск. И здесь произошло событие, весьма неприятное для адмирала. Из восьми эшелонов, сопровождавших его из Омска, по настоянию чешского генерала Сыровы, оставили только три.

Возмущенный Каппель бросился за разъяснениями к главнокомандующему союзных армий Жанену. Тот, выслушав, буркнул:

— Хватит и трех.

Больше того, отобрали поезд и у самого Каппеля. Владимир Оскарович сгоряча вызвал толстяка и флегматика Сыровы на дуэль — и смех, и грех! Но Жанен сказал, что дуэли он запрещает. И саркастически добавил:

— А если кому-то не терпится разрядить свой пистолет, пусть найдет для этого более подходящую мишень…

Конфликт кое-как уладили. И поезд верховного правителя, состоявший теперь лишь из трех эшелонов, двинулся дальше, на Иркутск. Однако в Нижнеудинске его снова задержали — теперь уже надолго. Прошел день, другой, а поезд все стоял. Колчак нервничал и отдавал одно за другим распоряжения, к которым вежливо прислушивались, но выполнять их не спешили. Ждали других распоряжений…

Адмирал чувствовал, как почва уходит из-под ног. «Это конец», — думал он в минуты отчаяния. И в гневе праведном хватался за перочинный ножик, кромсая края дубового столика в своем первоклассном купе.

— Они мне ответят… они мне дорого заплатят за эту задержку! — бушевал адмирал. Но слова его, угрозы его — как одинокий глас в пустыне. Адмирал осунулся за эти дни, щеки его еще больше впали и сделались пепельно-серыми.

Теперь оставалась одна надежда — на поддержку семеновских, а может, и японских войск, которые обещали в трудный для верховного правителя момент прийти ему на помощь.

Но шли дни, а поддержки из Читы все не было и не было. И поезд верховного правителя, дабы он никому глаза не мозолил, отвели и поставили в тупик.

Положение становилось критическим. И не только для Колчака.

Красная Армия наступала. Сибирь была охвачена повстанческим движением. Одно за другим вспыхивали в сибирских городах восстания — и в Томске, где пепеляевская армия почти полностью перешла на сторону большевиков, и в Черемхове, и в Иркутске, и на Алтае… Надо было что-то предпринимать. Но что? Колчаковский совет министров, находившийся в Иркутске, пытался еще вести переговоры с Политцентром (этим новым и спешно созданным эсеро-меньшевистским органом, претендующим на «полноту власти») о предоставлении верховному правителю возможности проезда на Восток. Политцентр вел «гибкую» политику и ничего определенного не обещал…

Наконец подошли семеновские войска под командованием генерала Скипетрова. Однако, столкнувшись под Иркутском с повстанческими отрядами красных и понеся большие потери, вынуждены были отступить.

Больше адмиралу не на кого было надеяться.

Иркутский Политцентр, почуяв обстановку, выдвинул требования: во-первых, отречения Колчака, во-вторых, смещения Семенова, а в-третьих — ликвидации полномочий колчаковского совета министров и передачи этих полномочий Политцентру… Это был ультиматум. И Колчак его принял. 4 января 1920 года адмирал подписал свой последний указ о сложении с себя звания верховного правителя и передаче его… генералу Деникину (которому в то время было не до того: под ударами Красной Армии его войска стремительно откатывались к Черноморскому побережью), а всю полноту «военной и государственной власти восточной окраины России» Колчак передавал атаману Семенову.

Так примирились окончательно «два патриота России», как называли их союзники. Но Россия не желала с ними мириться!..

Эшелон с золотым запасом был взят чехословаками под свою охрану. Адмирал попытался выторговать себе еще одно условие: беспрепятственный проезд до Владивостока. Союзники обещали. Но с оговоркой: адмирал может быть вывезен только в одном вагоне и под охраной (точнее под конвоем) чешских легионеров. Личный же конвой адмирала (шестьдесят офицеров и полтысячи солдат) остается пока здесь… Все! Теперь адмирал окончательно понял, что верить союзникам нельзя. И теперь только один вопрос мучительно стоял перед ним: что делать?

Адъютант Трубчанинов предложил довольно дерзкий, но не лишенный реальности план: уйти из Нижнеудинска в Монголию.

— Как вы себе это представляете? — спросил адмирал. — Тут все-таки не Чуйский тракт…

— Тракт нам и не нужен, — убежденно заявил Трубчанинов. — Двинем походным порядком через горные перевалы. Решайтесь, ваше превосходительство. Это единственный шанс. Конвой пока остается под вашим командованием, и вы им можете распоряжаться по своему усмотрению… Пойдут солдаты за вами, чего там! Захватим часть золотого запаса — и адью! Соглашайтесь, чего там… — доверительно и с некоторой даже фамильярностью настаивал адъютант.

Колчак спросил Тимиреву: а как она к этому относится? Анна Васильевна ответила, не задумываясь:

— Боже мой! Неужто вы еще не поняли, что с вами я останусь до конца? И пойду — хоть на край света!

Однако план этот неожиданно рухнул: солдаты конвоя, около пятисот человек, перешли на сторону нижнеудинских рабочих, а офицеры решили уходить самостоятельно, не обременяя себя лишними заботами.

Трубчанинов предложил еще один выход: переодеться в солдатскую шинель и уехать на Восток в одном из чехословацких эшелонов.

— Благодарю вас, поручик, — покачал головой адмирал. — Но милостыня от кого бы то ни было, даже от союзников, мне не нужна. Кроме того, как вам известно, я не один…

— Речь идет о спасении вашей жизни.

— Благодарю вас, поручик, — еще раз сказал адмирал. — Однако не забывайте и об офицерской чести.

Трубчанинов почтительно наклонил голову и, круто повернувшись, вышел.

Больше он не появился.

Через несколько дней вагон Колчака, расцвеченный флагами союзников (своего флага адмирал уже не имел), прицепили в хвост чехословацкого поезда и в паре с вагоном новоиспеченного премьер-министра Пепеляева потащили в Иркутск. Куда и прибыли пятнадцатого января под вечер, впрочем, не в Иркутск пока, а на станцию Иннокентьевскую…

А что дальше?

Комендант поезда, молодой щеголеватый чех, отправился выяснять обстановку.

Вагоны поставили где-то в стороне, за водокачкой, и они в сумерках темнели сиротливо, как будто всеми забытые, брошенные на произвол судьбы.