— ...Урицкого убили. Я сожалею, — сквозь зубы сказал Ленин.

— Какой кошмар! — вскричал Дзержинский. — Это террор! Вот видите, что у вас творится!

— Да, и еще... — Ленин помедлил — так тошно было признавать свою ошибку. Потом он глубоко вздохнул и сказал: — Эдмундович, вы уж вернитесь обратно на должность, что ли... А, батенька?

— Что, не тянет Петерс?

— Не тянет. — Ленин уже раскрыл рот, чтобы добавить: «Да и вы не больно-то тянули, почтеннейший», но усилием воли сдержал себя. Да, власть приносила покамест в основном унижения. «Неужели все будет так же, когда я стану настоящим монархом?! Нет, не может быть. Это все оттого, что государство у нас фиктивное».

— Хорошо, я еду. Здесь Свердлов остается делами заправлять?

— Кто ж еще? — угрюмо ответил Ленин.

— Вы все еще гневаетесь на него за то, что он по ошибке отослал вашу родню на Урал? Но ведь он исправил свою ошибку... с моей помощью, конечно.

— Ни на кого я не гневаюсь. Даже на вас, — соврал на всякий случай Владимир Ильич. — Устал я, дружище Феликс. Послать бы все к чортовой бабушке. Может, ну его, это кольцо?

— Никогда не нужно падать духом, — наставительно сказал Дзержинский. И уехал в Питер. Далее все зависело от его счастливой звезды.

— ...Дзержинский на проводе. Кто говорит? — Был поздний вечер; Феликс Эдмундович сидел в кабинете покойного Моськи Урицкого и разбирал его бумаги, уничтожая все, что могло бы когда-нибудь его скомпрометировать хоть в малейшей степени.

— Свердлов на проводе... — Голос у Якова Михайловича дрожал. — Товарищ Дзержинский, на Ильича покушались! После митинга на заводе Михельсона!

— Что вы говорите?! Ну вот, стоило мне на полдня уехать из Москвы... Он жив?

— Да, жив, слава бо... слава революции! Она промахнулась. Немножко задела плечо.

— Она?!

— Женщина. Некая Фаня Каплан. Кажется, бывшая анархистка не то эсерка. Ее родители — американцы. Товарищ Дзержинский, что же делать?

— Обратитесь с воззванием к народу, — посоветовал Дзержинский.

— Что, мол, международные террористы распоясались и всякое такое?

— Вы поразительно догадливы, дражайший Яков Михайлович, — язвительно сказал Дзержинский.

«Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, наймитов англичан и французов», — написал Свердлов. Потом подумал, что это звучит как-то сухо. И написал еще статью и разослал во все газеты: «За смерть нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Довольно миндальничать... Зададим кровавый урок буржуазии... К террору живых... смерть буржуазии — пусть станет лозунгом дня. Сотнями будем мы убивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Ленина и Урицкого пусть прольются потоки крови — больше крови, столько, сколько возможно...» Он не был кровожаден. Он просто хотел соответствовать эстетике революции.

Закончив с этим, Свердлов позавтракал и пошел допрашивать Каплан. Он все любил делать по порядку. Но то, что Фанни сказала на допросе, повергло его в смятение. Он не знал, что предпринять, и решил посоветоваться с Дзержинским. Ведь тот уже однажды оказался прав с Романовыми. Наверное, он и теперь дурного не посоветует.

— ...Что за вздор! — воскликнул Феликс Эдмундович, выслушав по телефону рассказ Свердлова.

— Вздор, конечно. Не может она быть дочерью Владимира Ильича. В ней еврейку за километр видно. Но она-то, похоже, в это верит. Как вы считаете, Феликс Эдмундович, — должен я сказать об этом Владимиру Ильичу?

— Ни в коем случае, друг мой. Это его расстроит. А он еще слаб после ранения. (На самом деле у Ленина лишь чуть-чуть побаливало плечо.)

— Что же делать?

— Выведите ее в расход. И чем скорее, тем лучше. Нельзя огорчать Владимира Ильича. Пусть он думает, что она политическая.

— Да, но тут вышла одна закавыка... — горестно вздохнул Свердлов.

— Какая опять?! — Тут Дзержинский рассердился уже непритворно. — Вечно у вас, Яков Михайлович, какие-то закавыки выходят...

— Надежда Константиновна говорила с этой Фанни...

— О Matka Boska! — простонал Дзержинский в отчаянии и гневе. — Зачем же вы, идиот, допустили ее к арестованной?!

— Да, понимаете, пока я завтракал... Вы же знаете Надежду Константиновну. Она прорвалась к ней в камеру, и охранники не посмели ее не пустить. Она сперва накинулась на эту Каплан с кулаками и выдрала ей чуть не все волосы, а потом они разговорились и обе сидели обнявшись и хныкали...

— Проклятое бабье! А Крупская уже передала эту информацию мужу?

— Нет, не думаю, — отвечал Свердлов. — У него сейчас врачи.

— Задержите ее любым способом! И быстренько расстреляйте эту сумасшедшую. А тело сожгите, чтоб чего не вышло.

— Вы думаете, так будет лучше? Не получится как с Екатеринбургом?

— Уверен, друг мой.

— А как там у вас с убийцей Урицкого? — поинтересовался Свердлов, вспомнив о вежливости.

— С ним все ясно, — небрежно ответил Дзержинский. — Мы с Григорием Евсеевичем мгновенно во всем разобрались. Каннегиссер — типичный террорист. Мы его уже расстреляли. — Феликс Эдмундович не стал распространяться о том, каким невообразимым пыткам и надругательствам, коих он сам был свидетелем, подвергли несчастного поэта по приказу Зиновьева перед расстрелом, справедливо полагая, что сухаря и зануду Свердлова это вряд ли могло заинтересовать. — Можете порадовать товарища Ленина, когда он очухается...

«Задержать, задержать... — волнуясь, думал Свердлов. — Легко сказать — задержать Крупскую! Она кому хочешь глаза выцарапает и хай подымет на весь Кремль... Кто с этим справится?» И тут его осенило...

— Коба, дружок... Товарищ Сталин!

— Таварищ Сталин слюшает.

— Коба, ты знаешь Надю? — Никогда нельзя было до конца быть уверенным, что Коба понимает, о чем или о ком идет речь.

— Коба знает Надю, да. Старый дура, жена Ленин, рыбий глаз.

— Коба, найди Надю и задержи ее, чтоб она не ходила к Ленину и не беспокоила его. Долго, долго держи, понял?

— Коба понял, да. Коба сдэлает. Коба хороший?

— Хороший, хороший... — пробормотал Свердлов, с отвращением глядя вслед удалявшемуся идиоту.

«С полоумного и взятки гладки. Если он кому-нибудь скажет, что я приказал ему силой удерживать жену Владимира Ильича, никто не поверит в этот бред». Свердлов предпочел перед самим собою притвориться, что не заметил промелькнувшей на бугристом лице Кобы садистской ухмылочки, ибо не знал, вызвана ли сия гримаса какими-то мыслями или же ее надобно отнести на счет бессознательных инстинктов маленького крокодила.

Однако когда Дзержинский вернулся в Москву, то узнал, что Фанни Каплан уже выпущена на свободу: оказывается, Надежда Константиновна, которую Коба пытался запереть в чулан со швабрами, огрела его по голове, вырвалась и, прямиком помчавшись к мужу, все ему рассказала, а тот, расхохотавшись, велел накормить «террористку» хорошим завтраком и отпустить на все четыре стороны... «Вздор, у Малечки не могло быть никакой дочери от меня — надо знать Малечку... — подумал тогда Владимир Ильич. — Глупенькая девчонка, но прехорошенькая, чорт побери! А кретина Кобу нужно гнать взашей...» Конечно, Феликс Эдмундович мог бы разыскать и снова схватить Фанни. Но зачем? Пост председателя ЧК ему и так уже вернули. Это была бы бесполезная трата драгоценного времени.

1919 год начался тоскливо. Поначалу Ленин радовался переселению в кремлевские палаты — казалось, что это приближает его к заветному царскому трону. Но теперь средневековый лабиринт узких переходов и изрядно обветшавших дворцов не вызывал ничего, кроме глухого раздражения. От скуки он попробовал отыскать библиотеку Ивана Грозного, о которой ему рассказал Луначарский, но непривычка к физическому труду сделала свое дело, — углубившись примерно на метр в дворцовом подвале, он наткнулся на чьи-то давным-давно закопанные кости, ужаснулся и постановил поиски прекратить. Почти все большевики разъехались — одни на фронт, другие за границу, якобы затем, чтобы разжечь там пожар мировой революции. На самом деле они со вкусом проводили время в казино и ресторанах, тратя то, что было отобрано у буржуев. В лучших отелях Европы швейцарам была дана команда: едва завидев человека в черной кожанке, широко распахивать перед ним двери. Эти «новые русские», как их называли, делали сбор парижским увеселительным заведениям, воскресшим после Мировой войны.