— Пошел к чорту!

— И то, — согласился дух. — Недосуг мне с тобой: лучше навещу свово миленка Протопопова. Скушно ему, поди, в тюрьме-то... А заодно сволочь Пуришкевича попугаю малость...

Призрак исчез, но чье-то присутствие в черной комнате по-прежнему ощущалось, оно даже стало еще сильней... Язык свечи взвился, вытянулся высокой и узкой стрелой и вновь затрепетал быстро-быстро. Сердце Дзержинского забилось в предвкушении небывалого, баснословного восторга.

— Это ты... — прошептал он. Пламя металось как живое. — Это ты...

Огонь качнулся из стороны в сторону. Теперь он подергивался совсем слабо.

— Ванда, Ванда! Скажи, что это ты! Скажи, что любишь меня!

Но внезапно отворилась с хлопаньем форточка; застонали деревья за окном; порыв острого февральского ветра задул свечу... Проклятье! Они опять украли ее! «Так ладно же! Революции захотели — будет вам революция! Никому мало не покажется!» — и он оглушительно чихнул: кокаин делал свое дело.

— Честь имею, — сказал Ленин и сдержанно поклонился. — Неужели так-таки из самого Генштаба?

Офицер напротив — напыщенный, сорокапятилетний, полный самоуважения — снисходительно кивнул.

— Никогда не выпивал с германским офицерством, — честно признался Ленин.

— Германское офицерство редко выпивает, — солидно поддакнул его визави. Это был плотный, тугой и твердый на вид, темнолицый мужчина с выражением непреклонной решимости на широкой усатой роже и с гладко выбритой, идеально круглой головой. — Мы блюдем тевтонские, рыцарские традиции. Но сегодня у нас праздник.

— Что изволите праздновать?

— Распад Антанты, — коротко сказал бритый. — После русской революции союзники не устоят и дня.

Они сидели в небольшой пивнушке «Воскресная утеха». Ленин пил светлое пиво, а сосед — темное, но закусывали оба прославленной местной рулькой.

— Почему вы думаете? — обиженно спросил Ленин. — После революции Россия может утроить свои силы... Знаете, почему там плохо воевали? Вы уж мне поверьте, я русский революционер и очень хорошо все про это понимаю.

Визави глянул на него с острым любопытством.

— Революционер? Вы здесь в эмиграции?

— Ну а то. У нас вся жизнь так, вдали от Родины. Влачил, так сказать, жалкое существование, а душа вся там, изболелась за родные осины.

— Я тоже очень скучаю по Родине, — с достоинством признался немец.

— Тоже в эмиграции тут? — посочувствовал Ленин.

— Нет, — оскорбился офицер. — Я здесь занимаюсь закупками продовольствия. Немецкий офицер не эмигрирует, nein! Немецкий офицер может покончить с собой, если его не устраивает приказ... или если он больше не нужен своему командованию... Но в Германии революция невозможна, нет. Только в русском свинарнике. Полагаю, если вы революционер, то и сами должны понимать, какой это свинарник.

— Это положим! — запальчиво возразил Ленин. Пиво действовало на него стремительно. — Революция везде может быть, и это вы не зарекайтесь. Это мы еще очень-очень будем посмотреть, варум нихт? Я революционер, конечно, но я патриот. Да! Когда мы придем к власти, Германия будет драпать из России так, что никакой Антанты не понадобится!

Германский штабист усмехнулся снисходительней прежнего. Ему стало стыдно спорить с недочеловеком.

— За кружкой пива все русские очень храбрые, — вежливо сказал он.

— Вы не верите в русскую храбрость?! — возмутился Ленин. — Да русские, если хотите знать, потому только и воевали так... посредственно, что солдата не уважают, что офицерство, наученное на ваших же германских приемчиках, не умеет командовать, а знает одну муштру! Русский солдат, когда над ним нет начальства, способен на чудеса!

— То-то ваши чудо-храбрецы уже побежали со всех фронтов, — усмехнулся немец.

— А ваши не побежали? У вас, наоборот, все рвутся в окопы? Когда мы придем к власти, мы будем до победного конца... до победного!

— Извините мое замечание, — сказал немец, наклоняясь к Ленину и обдавая его запахом рульки. — Мы в Швейцарии, это нейтральная страна, и я не хотел бы играть на межнациональных разногласиях и тем более обижать революционера. Но я не всегда занимался продовольствием, я бывал и на фронтах... и позвольте честно вам сказать, что бездарнее русского солдата и офицера я не видывал еще никого.

Он откинулся на стуле и расхохотался. Ленин ненавидел этого человека.

— Стало быть, вы считаете русских недоумками?

— Я вообще считаю русских неполноценной нацией, — почти ласково сказал мерзавец-штабист. — Русские не имеют принципов. Русские не знали института рыцарства. Русские мужчины и русские женщины почти ничем не отличаются друг от друга. Русская армия — пфуй, нуль. Я горячо сочувствую русским революционерам: у них получится разрушение России, и это дело прекрасное, давно назревшее. Но выстроить на этом месте что-то новое они не смогут, нихтц! Русская революция завершит то, что начали наши доблестные солдаты.

— Вы говорите, — спокойно спросил Ленин, — что русские бездарны как нация?

— Я именно это и говорю, — радостно подтвердил немец.

— Не угодно ли вам попробовать одну русскую национальную забаву? — осторожно начал Ленин. — У нас в это умеют играть даже дети. Посмотрим, что нам сейчас покажет офицер германского генштаба, лучшего из генштабов! Видите вы эти три наперстка?

— Вижу, — признался немец. — И что?

— Шарик видите?

— Конечно. У меня хорошее зрение.

— Раз хорошее, сумеете угадать, под каким наперстком я спрячу шарик?

— Что тут угадывать, — пожал плечами немец.

— Ничего, конечно, ничего... сущий пустяк... Ну-с, кручу-верчу, обмануть хочу... — Руки Ленина замелькали с необыкновенной скоростью. — Где шарик?

— Вот, — немецкий толстый палец уверенно ткнул в центральный наперсток.

— Посмотрим, посмотрим... Ах ты, какая досада! Ошибся сверхчеловек, а? Повторить не желаете?

— Желаю, — засопел немец.

— Только уж за деньги. Извините, но мы, русские, без денег не играем.

— Мы, немцы, тоже не играем без денег, — обиделся штабист.

— Так уговор: если не отгадаете — десять марок. Идет?

— Идет. — Немец впился глазами в короткопалые, пухлые ленинские ручки.

— Кручу-верчу, обмануть хочу... Ну, где?

— Что это вы там шепчете? — подозрительно нахмурился немец.

— Русское заклинание. Внимания не обращайте, ваши успехи не от заклинания зависят. Где шарик?

— Вот, — твердо сказал офицер. Как все офицеры, в особенности штабные, он был человек упрямый и последовательный.

— Вот и нет. Десять марок позвольте. Еще не угодно ли?

Штабисту жаль было десяти марок. Рулька стоила двадцать.

— Угодно, — брякнул он.

— Ну, будет, — сказал Ленин через час, отдуваясь и вытирая пот со лба. — Поняли ли вы, герр Штромель, что русские народные забавы не так просты, как кажется немецкому офицерству?

— Нет, еще, — пыхтел немец. — Я разгадаю, я должен... Вы врете, что это умеют мальчишки. Вы фокусник!

— Я же вам и с засученными рукавами показывал! — возмутился Ленин. — Какой фокусник так может? Это просто вы не наблюдательны, потому что самонадеянны.

— Вы не можете так уйти! — крикнул Штромель. — Я требую еще!

— Последний раз, — сказал Ленин. — Вы и так мне передали почти тысячу марок, это по военному времени немалые средства.

— Я свободно располагаю средствами, герр Ленин! — возмутился Штромель (в процессе игры они друг другу представились, и Штромель даже поинтересовался у Ленина, не еврей ли он, — на что Ленин ответил, что нет, а если бы и был евреем, то считал бы это за честь; Штромель криво усмехнулся и сказал, что честь сомнительная и даже русским быть лучше).

— Я готов сейчас сыграть на всю эту сумму!

— Готовы? — спросил Ленин, лукаво блеснув карими глазками. — Смотрите, герр Штромель, у нас, русских, слов назад не берут и долги платят вовремя!

— Вы на что намекаете?! — взревел штабист.