Я смотрел ей вслед. Прозрачный туман висел над рекой. На дальнем берегу паслись олени. Журавли пролетели над моей головой, словно не замечая, что из страны живущих попали в мир теней. Я отметил это про себя, повернулся и последовал за ней.

Дух Арго не ошибся. Добравшись до спрятанной за высокими стенами скал долины, где среди лесов и лужаек скрывались царственные дети из мира Урты, я нашел следы опустошения и борьбы. Все казалось заброшенным много лет назад. Время сыграло странную шутку с этим печальным приютом.

Расколотые белые кости коня, еще с клочками шкуры на остове, наводили на мысль, что обитатели долины не сдались без боя. Застрявшие в ветвях и гниющие под скалами обрывки одежды говорили о мрачном конце осады.

Давно ли я уводил отсюда Кимона и Мунду с их подружкой Атантой, гадал я. Давно или нет, Время окутало все дымкой лет.

Я был опечален, но не удивлен. Лесок, луга и скалы, отделенные от мира Урты, но не погрузившиеся до конца в Иной Мир, простиравшийся к западу отсюда, были не только убежищем, но и областью, полной неведомой опасности. Такие же земли окружали Тропу. На время дети правителей могли укрыться здесь благодаря присутствию не знающих времени нянек, на много веков защитивших воспитанников простыми заклинаниями. Но рано или поздно их чары должны были пасть. Ничейная земля – место пересечения миров. Никому не принадлежит и перед всеми беззащитна.

И еще одна – земля пересечения времен, как я уже имел случай убедиться. В ее лесах и извилистых лощинах, в прудах, пещерах и каменных святилищах крылись пути, один шаг по которым привел бы к смутным границам Тартара или Туонелы. В сущности, все места и времена были здесь одним местом и временем, или, вернее, времени здесь просто не было. В таком месте я был рожден, и в некотором смысле это место существовало повсюду. Наверняка оно присутствовало и здесь, где-то рядом. Я уже бывал рядом с ним и не сомневался, что Медея тоже навещала тот старый пруд, и водопад, и окружавший их ощетинившийся лес – места, где мы с ней росли, – давным-давно.

Я прислушался к своим ощущениям. Запах, вкус, порой звук – могущественное средство перенестись назад в детство. Я побрел прочь от реки к мерцающим в сердце страны горам, ловя запах воды.

Вскоре я понял, что за мной следят. Наблюдатель не крался следом, а поджидал впереди, отступая при моем приближении.

Из леса на поляну, поперек моей тропы, выскочил блестящий серебром пес. Обернулся, вздыбив шерсть, и угрожающе заворчал, прежде чем снова кануть в темноту.

Сокол пронесся у меня над головой, едва не задев крылом.

Где-то женщина плакала о потерянной любви.

Хихикнул ребенок, выглянул из зарослей, показал язык и запустил в меня желудем.

И лес вдруг заколебался, изменился. Я стоял на тропе в лучах солнечного света. Обернулся, и башни деревьев повернулись вместе со мной. Я развернулся на месте, и лес, как странный плащ, описал полный круг и замер снова. Я шагнул вперед – деревья следом.

Стало очень тихо. Сердце у меня колотилось, все чувства обострились. В дебрях не слышалось ни птичьей песни, ни шороха зверьков. Только молчание. И снова я пошел вперед, и лес потек вокруг меня. Я был сейчас получеловек-полудерево, кровь и сок.

И вот впереди переплетение ветвей терна и орешника сложилось в человеческую фигуру – и скользнуло прочь.

Я бросился вслед, бежал что было сил, хотя голова плыла от странного движения леса.

Я уже знал, что в волшебной чаще прячется Медея. Мы были рядом с одним из мест, отражавших наше детство. Видения: пес и сокол, дитя и плачущая женщина – память о нашем учении, когда мы, взрослея на протяжении столетий, осваивали искусство смены облика и прозрения. Десять личин для десяти сил, называемых раятуки. И кругом образ Скогена, Тени незримых лесов.

Я не знал, видит ли кто-нибудь нашу игру в догонялки, мою погоню за женщиной, которую я любил и забыл очень, очень давно. Все вокруг меня говорило, что мы вернулись в места, где родились, далеко к югу от брода Последнего Прощания. Медея послала оленя бодать мою кору – огромного зверя, словно бронзового цветом и силой. Его рога впивались в меня, лоб и копыта оставляли синяки на теле. Следом явился и поселился в моих ветвях рой злых ос, надоедливых, донимавших беспрестанным гудением. Она старалась сбить меня со следа, как всегда одновременно заманивая и дразня.

В детстве она вечно дерзила и досаждала мне, насмехалась, разыгрывала. В этом отчасти крылось ее очарование – в обоих смыслах слова.

Щетинистый кабан, хрюкающий и зловонный, явился со всем семейством рыться в моих корнях. Больно!

И тут я услышал ее смех, увидел блеск глаз в листве орешника, заметил, как она растаяла в чаще.

Насмехается и боится, стало быть! Я быстро повернулся. Мое движение отбросило кабанов, они, сердитые и сконфуженные, полетели кувырком. Поросята с визгом разбежались.

Я уже чуял воду и слышал рокот водопада. Вышел к нему неожиданно – к широкому озеру под утесом, о который шумно билась вода. Посреди озера был островок, и молодая рощица дрожала и качалась на этом глинистом взгорке, стряхивая воду с ветвей.

Я обосновался на берегу, ожидая следующего хода. Она послала голубку свить гнездо в моих ветвях.

– Оставь меня. Зачем преследуешь? Это место – все, что осталось у меня теперь, когда Ясон отыскал моего старшего сына. Теперь в Киносе вся моя жизнь, и он живет, скрытый в его сердце. Он живет в вечном страхе перед Отравленным, Несущим Смерть. Я хочу защитить его, как должно матери. Зачем, если ты меня любишь, отнимаешь последнее, что осталось мне?

Я рассердился. Как могла она подумать, что я хочу ей зла? Я боялся ее – верно. Она потратила свою жизнь, совершенствуясь в искусстве, в котором теперь, конечно, превзошла меня. Думаю, она могла бы раздавить меня одним пальцем.

Но мысленным взором я все еще видел ее, помнил ее. Я чувствовал ее свежий запах, ее дыхание. Я помнил ее смех, ее любовь. И помнил то страшное время, те долгие годы в прошлом, когда ее отослали прочь. Такого одиночества я больше не знал. Я убил в себе эту способность – чувствовать себя одиноким и потерянным – едва ли не первым своим заклятием.

И все же она жила во мне, и сердце горело от воспоминаний и влечения.

Я призвал жаворонка, скрыл его в своих ветвях, овладел крошечной душой и отослал обратно с ответом:

– Я не желаю тебе зла. Я хотел снова найти тебя. В той крепости на берегу – мой добрый друг Урта, верховный правитель. Нечто угрожает ему из этой страны. Мы могли бы вместе отыскать и отвратить угрозу.

Я лгал, уже ясно представляя, откуда исходит зло.

Медея прислала ответ с вороной. Я мог бы догадаться заранее. Птица убила жаворонка, принесла мне растерзанную птаху и уронила на землю.

– Лжец! Лжец! Ты причинишь мне зло! Ты все еще в долгу у Ясона и станешь помогать ему во всем.

– Ясон когда-то много значил для меня. Как и для тебя, – ответил я через ту же востроглазую птицу. – Ясон – один из немногих, кто способен заставить чародеев плясать под свою музыку. Но Ясон убьет меня, если отыщет. Он возненавидел меня. Я думал, тебе это известно.

– С чего ему ненавидеть тебя? Ты вернул его к жизни!

– Я скрыл от него, что и ты осталась в этом новом мире. Он не догадывался, что ты прошла сквозь Время, чтобы снова найти сыновей. И я затруднил ему поиски Тезокора, Быкоборца. Когда они встретились, Тезокор пытался убить его под Додоной. Оставил, приняв за мертвого. Для Ясона это было потрясением, и он обратил боль от раны в ненависть ко мне. Все, что осталось ему теперь, – найти Киноса, Меленького Сновидца.

– И он явится за ним сюда! Это ты сказал ему, где скрывается Кинос. Так-то ты не желаешь мне зла?

– Ты сама сказала ему, Медея. Когда пришла к Аркамонскому оракулу, когда впервые за семьсот лет увидела Тезокора. Ты сказала своему первенцу, где искать брата. «Он живет между двух омываемых морем стен. Он правит своим миром, хотя и не знает об этом». Таковы были твои слова, я знаю, потому что слушал из тени.