Я окликнул Айламунду, и одна из скорбных теней встрепенулась и взглянула на меня. Блестящие глаза на опечаленном лице встретили мой взгляд, рука пригладила нечесаные седеющие волосы. Она не могла меня узнать. Мы никогда не встречались. Но в ее снежно-белых чертах мелькнул луч надежды, словно она догадывалась: время ее скитаний истекает.

Донн вдруг остановился, тряхнул плечами и ударил в землю левым копытом. Огромная морда повернулась ко мне, дыхание его ноздрей гудело, словно пара огромных мехов в кузне Вайланда. Морда приблизилась, смрадное дыхание окутало меня. Глаза – каждый, как большой щит, – моргнули, прикрыв веками мое отражение. Затем голова поднялась вверх, и бык замычал, повернул назад по тропе, туда, где через поля протекала река.

Я дрожал. Облегчение и усталость. Ненавижу странствовать с Морндуном: это все равно что разгуливать с самой смертью. Однако выдержал и теперь вместе с Брутом последовал за быком к тому самому месту, где троянец встретил свой конец.

Бык с Айламундой и остальной свитой ушел дальше и скоро скрылся из виду.

Я переправился назад в ночной мир Урты и шепнул качнувшимся тростникам, под которые лег Брут:

– Я сдержу обещание.

Потом потянулся, затекшие руки и ноги ныли.

Светало. Я слышал голос Катабаха, звавшего меня с дальнего конца болотной гати, где он остался ждать меня. Он звал равнодушно и терпеливо. Должно быть, он повторял мое имя все это время, поддерживая связь между нами.

Я побрел на зов. Катабах сидел на клочке сухой земли, закутавшись в плащ. Он встретил меня улыбкой облегчения и протянул мех с холодным медовым элем. Еды при нем не было. Мясо и ячменная лепешка, захваченные им для меня, оказались слишком большим искушением в унылом ожидании, притом что я, как оказалось, отсутствовал всего одну ночь. Не важно. Мой рассказ обрадовал его. Теперь они знали, как подобающим образом завершить похоронный обряд.

– Дух ее вернулся домой. И лодка уже построена, – таинственно провозгласил бывший друид. – Готов путь шествия, и скоро загорится погребальный костер.

Мы возвратились в рощу.

Беглецам из Тауровинды представлялось, что двойной круг камней на взгорье над рекой стоял там испокон веку. Путь, заросший ныне высокой травой, вился через равнину МэгКата от Бычьих ворот к каменным кругам. Дальше короткая тропа вела от святилища к самой реке. Камни теперь окружали высокие ивы, но резные верхушки столбов были выше деревьев, а к берегу деревья расступались.

В давно забытые времена шествие мертвых начиналось на холме и двигалось к реке, проходя сквозь каменные кольца. В них совершалось обрядовое расчленение трупа и отмывание ножей. Шествия, прославлявшие пробуждение весны или созревание жатвы, начинались от реки и в танце тянулись к вершине холма, где мужчина вступал в брак с Землей, а женщина – с Древом.

Однако сегодня похоронное шествие начиналось на берегу, где стояла на причале грубая плоскодонная ладья, покачиваясь на стуле, как снулая рыба. Суденышко до краев было наполнено ветвями, засыпано яркими цветами, желтыми листьями и пучками травы, перевязанной нарядными ленточками. Поверх лежали две половинки лунулы. Я не сразу рассмотрел, что травяные снопы изображали женское тело, покойно раскинувшееся на живой постели, головой к корме. Золотой полумесяц Урты лежал на груди.

Маленькая ладошка пробралась в мою ладонь. Мунда смотрела на меня снизу вверх и улыбалась.

– Я слышу ее песню, – сказала она. – Или чудится?

– Не знаю, – признался я. – Но она сейчас рядом с тобой. Скоро она отправится за реку, как должно.

Девочка мучительно задумалась, склонила голову. Потом решилась спросить.

– Ты очень стар, – начала она.

– Очень.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь любил?

– Да, – признал я, не понимая, к чему она ведет.

– Что ты делал, когда они умирали? Ты, по-моему, нигде не свой. Как ты их хоронил? Как навещал их потом?

Я не сумел ответить ей. В моей жизни было слишком много кратких встреч, слишком многих женщин я оставил позади. Иногда я видел их смерть, иногда печалился о них, иногда даже горько печалился. Но я никогда не позволял себе вернуться туда, где оставил давнюю привязанность. Слишком тяжело смотреть на то, что оставило время от знакомых мест.

Единственная моя настоящая любовь все еще оставалась в тени, скрываясь в Стране Призраков. Медея, волшебница Колхиды, ставшая когда-то женой Ясона. Она снова была где-то рядом со мной, испуганная, сомневающаяся, виноватая и оскорбленная. Я знал.

Она должна была состариться: в отличие от меня, она тратила дарованные Временем силы, защищая себя и сыновей. И все же она наверняка прекрасна.

– Ты плачешь, – прошептала девочка. Ее пальчики сжали мою руку. – Не плачь. Я видела тебя, Мерлин. Ничто не скрыто. Я видела постоянство, я видела радость. Не сейчас, но это будет. Все будет хорошо.

На миг я остолбенел, пораженный ее словами. Потом схватил за плечи и встряхнул мягко, но сильно.

– Никогда не делай этого, – внушал я ей. – Опасно заглядывать в будущее друга.

– Я не нарочно! – испуганно отозвалась она, глядя на меня округлившимися глазами. – Я не заглядывала. Видение пришло само. А почему нельзя?

Объяснять пришлось бы слишком долго. Ее слова властно и ярко напомнили мне Ниив, северную колдунью, потрясающую убитым лебедем и кричащую мне в лицо: «Я видела, лес плащом окутывает тебя!»

Ниив пробралась в мое будущее и использовала во зло обретенное знание. Теперь она возвращается на Альбу. Урта видел ее в тумане над морем, да и лебеди…

Я был обеспокоен – мягко говоря.

И уж вовсе ни к чему мне была пара пророчиц, сующих нос в будущее, ожидавшее меня на земле.

Я успокоил девочку и оставил ее сидеть на носу ладьи, тихонько напевая и не отрывая взгляда от созданного из травы образа.

Уланна – в гораздо более шумном обществе, нежели уезжала, – возвратилась с севера на дальний берег к вечеру того же дня. Она гнала стадо из трех десятков тучных белых и бурых коров. Их много осталось бесхозными в тот год опустошения. Со спины белого конька спускались две оленьи туши. Пять одичавших коней лягались и вставали на дыбы, но все же позволили завести себя в наспех устроенный загон на берегу. К маленькому отряду присоединились семеро новых воинов: в кожаных доспехах, без шлемов, в тяжелом вооружении, с тяжелыми лицами. Однако эти грубые люди, казалось, трепетали перед Уланной и слушались ее с полуслова.

Скифка увидела, что похоронный отряд не завершен. Она махнула мне рукой, одновременно приветствуя и прощаясь, и снова ускакала в лес. Конан и Гвирион последовали за ней: им было еще мало приключений. Остальные разбили лагерь за рекой, присматривая за добычей и ожидая приглашения переправиться на наш берег, чтобы договориться о плате за службу.

Ночь обняла землю; рога луны истончались. Она стояла низко на западе небосклона, освещая темную кайму лесистых холмов и стены Тауровинды.

Медленно, глухо забили барабаны. Затрещали медные тимпаны. Заплакали флейты.

В роще заметались факелы. Излучина реки словно вспыхнула. Ладью вытянули на берег, и восемь крепких мужчин подняли ее на плечи. Они шли медленно, ровным шагом, поднимаясь к ожидающим на холме камням. Перед ними шествовала фигура в плаще и маске. Посох предводителя задавал ритм шествия.

Погребальная ладья проплыла в ворота стены ивняка к сердцу каменных колец. Барабаны смолкли, замолчали жалобно плакавшие рога, и прекратился грохот тимпанов. Ладью опустили наземь. Тишина, только трещит огонь.

Долгое молчание оборвал звон бронзового колокольчика. Один грохочущий удар барабанов, и ладью подняли снова.

Теперь рога ныли в такт друг другу, и голоса флейт сливались в плач дивной красоты, прорезаемый торжественными ударами по телячьим кожам барабанов. Шествие выступило за круг камней, миновало рощу и выдвинулось на равнину, извиваясь змеей по древней тропе, еще отмеченной горбатыми спинами рухнувших столбов.