Всякое Просвещение, всякий переход из патриар­хального общества к индустриальному чреват явлением, которое Ф.М. Достоевский называл вполне конкретно: бесы, бесовщина. Явление бесовщины так полно рас­крыто в его романе, что я могу рекомендовать читателю только одно: взять «Бесов» Федора Михайловича и самому погрузиться в чтение4. Там все написано.

«На Западе научное мировоззрение, развиваясь рядом с религиозными движениями и реформами, практически сживается с христианской по происхождению этикой. На Незападе неожиданно появившаяся наука сталкивается с религией, совершенно не готовой к диалогу [и добав­лю — сама тоже не готова к диалогу]... возникает выбор: либо окаменевшая традиция... либо свобода мысли (без всяких заповедей): «Если Бога нет, то все позволено»5.

Действительно, ведь всякая необходимость «сменить кожу» неизбежно начинается с того, что надо снять ту кожу, которая приросла к нам раньше, с рождения. С первых слов, которые слышал ребенок еще в утробе матери, с первых «можно» и «нельзя», с первых шлепков и с первых маленьких радостей. Культура регулирует поведение человека даже помимо его воли. Каждый но­ситель культуры знает, что такое «стыдно», «достойно», «хорошо» и «плохо», «возвышенно» и «низко», регулируя свое поведение, как ему кажется, сам. Но что, если эти все представления заколеблются? Если сам человек усомнится в правильности того, чему его научили? В чем живут все... или почти все вокруг.

«Эту глыбу древних верований, обычаев и уклада жизни... невозможно изменить иначе, как расколов ее на части. Но поступать так немудро. Разрушая, невозможно сразу заменить прежнее новым, ибо страна останется без закона и обычаев, обратясь в сборище одичалых негодяев»6.

Логично! Ведь когда одной кожи на тебе уже нет, а другой еще нет, ты сам начинаешь определять границы «можно» и «нельзя». Ты один стоишь на космических ветрах, определяя параметры своего существования.

«Монтень сказал: простые крестьяне — прекрасные люди, и прекрасные люди — философы. Но все зло — от полуобразованности.

Крестьянин связан системой табу, мало отличающейся от племенной. Эта система запретов, нравственный опыт коллектива сохраняет отдельного человека, не способ­ного еще к полной свободе, как нравственное существо. Напротив, философ — человек, понявший дух (целост­ность) законов и поэтому свободный от обязательного выполнения отдельных правил...

А полуобразованность — это то, что в Библии названо словом Хам. Хам — человек, несколько хвативший про­свещения. Настолько, чтобы не бояться нарушить табу. Но не настолько, чтобы своим умом и опытом дойти до нравственных истин»7.

Или, в другом месте — «...говоря языком монахов — на полпути сторожит дьявол»8.

Резкие изменения всегда открывают два пути — вверх и вниз. Любой переход на новый уровень развития куль­туры непременно сопровождается появлением бесов — тех, кто двигается вниз и стремится увлечь за собой как можно больше народу.

Бесы кружились над Римской империей. Бесы порхали над лабораториями алхимиков. Бесы маршировали в рядах и колоннах времен Тридцатилетней войны 1618-1648 го­дов. Бесов порождала индустриализация и скопление людей в городах — во всех странах.

До сих пор речь шла о бесах, появляющихся только в одной национальной культуре в ходе ее раз­вития. А ведь между национальными культурами тоже зияет пропасть, в которую так удобно, так комфортно провалиться. «В силу скитаний, смены людей и стран, наблюдения противоречивых обычаев он изменился во взглядах своих и стал скептиком. У него не стало твердых представлений о справедливом и несправедливом при виде того, как в одной стране считается преступлением то, что является добродетелью в другой»9.

Действительно, вот евреи считают, что учиться — дело праведное, а немцы с ними согласны, но вместе с тем полагают, что необходимо быть аккуратными и много ра­ботать. А русские не согласны ни с евреями, ни с немцами и больше полагаются на случай и на природный талант.

Можно жить как еврей, можно как немец, а можно и как русский... Это открывает колоссальные возмож­ности, которых не было у дедов-прадедов, и от одного только вида этих возможностей кружится голова. Но открывается бездна МЕЖДУ национальными культурами, и провалиться в нее даже приятно: можно вообще ниче­го не делать, ничего не уважать и надо всем смеяться. И при этом еще чувствовать себя очень умным, смеясь над ограниченными людьми.

Между различными культурами, как и между эпохами, всегда зияет пропасть, которую не всем дано перепрыг­нуть. Бесы вселяются как раз в тех людей, которые не выдержали психологического «прыжка».

«...прилив евреев в террористическое движение почти точно совпал с «эмансипацией», началом распада еврей­ских общин, выходом из изоляции. Пинхус Аксельрод, Геля Гейсман происходили из таких слоев еврейства, где вообще нельзя было услышать русскую речь. С узелком за плечами отправлялись они изучать «гойскую науку» и скоро оказались среди руководителей движения»10.

К сожалению, до сих пор мало кто в России хочет по­нять: для евреев освоение русской культуры и русского языка было совершенно тем же самым, что и для рус­ского — укорениться даже не в немецкой или французской, а в китайской или в индусской среде. Ведь русские для традиционного еврейства — это не только другой народ, но и другая цивилизация. Пропасть, соответственно, еще глубже и шире.

Модернизация русских в XVIII-XIX веках требовала от людей стать «другими русскими», но хотя бы не изменяя языка, страны проживания и множества сторон жизни и быта.

Модернизация евреев в Российской империи чревата для них сразу тремя проблемами:

— модернизации, то есть стать людьми другой эпохи;

— ассимиляции, то есть стать людьми другого народа;

—  проблемы насилия — как со стороны сообщества «своих», так и со стороны официальных властей.

Причем ведь ассимилироваться можно не только в России, но и в других странах западной цивилизации:

—  в Польше, Австро-Венгрии или Германии — в стра­нах, где тоже живут евреи-ашкенази;

—  в странах менее развитых — в Румынии, Венгрии, любой другой стране постоянного проживания ашкенази;

—  в любой европейской стране, которая готова при­нять;

— в США.

Действительно, почему еврей-туземец должен стать европейцем именно в России?! Вроде бы жизнь дает ев­реям дополнительные возможности? Скажем, у русских такого выбора не было. Но ведь широкий выбор — это еще и неопределенность... Положение еврея в мире очень уж неустойчиво, стоит ему покинуть привычное лоно общины.

Чего хочет человек, выброшенный из нормальной жизни? Как правило, он хочет в нее вернуться. Но... как? И куда возвращаться? В мир местечка-штетла? Но оттуда этот деклассированный, денационализированный еврей только что ушел, уже решив для себя — ничего хорошего там нет.

Ассимилироваться в другой национальной (и цивили-зационной) культуре? Но в какой? И на каких условиях — оставаясь русским (венгром, поляком, немцем, румыном) Моисеева закона? Или принимая крещение?

Уже изобилие этих перспектив неизбежно раскалы­вает евреев. В модернизации можно выбирать разные стратегии... Что евреи и сделали! Неизбежно возникает несколько групп ашкенази с разной исторической судьбой.

А ведь есть еще и соблазн прыжка в утопию: попытка реализовать надуманный вариант истории; искусственно построить мир, в котором им будет хорошо. Интеллиген­ция, в том числе самая что ни на есть коренная русская, легко придумывала варианты такой утопии: не было ведь никакой возможности изменять свое положение лично, индивидуально. Но можно — коллективно. Причем меняя не свое положение в мире, а изменяя самый мир. Евреи частью усвоили урок, а частью и сами несли в своей культуре ростки социальной утопии.