Простояв так несколько минут, я слез с ящика и начал пробираться сквозь толпу. Казалось, никто больше не обращал на меня внимания. Они были слишком увлечены своей дикой пляской, при этом вопя и взвизгивая, как бесноватые.

«Боже мой, — думал я, — боже мой, боже мой…», переводя взгляд с одной кривляющейся фигуры на другую. Я привык воспринимать новые для меня явления этого мира как нечто вроде посылки в простой оберточной бумаге, сорвав которую я смогу увидеть, пощупать, почувствовать запах — и таким образом понять, с чем имею дело. Но такой подход не срабатывал в Эшленде. Я был в растерянности. Возьмите нормального, среднего человека, поставьте его посреди цирковой арены, на которой идет представление, и скажите ему, что вот это и есть реальная жизнь, — я чувствовал себя здесь примерно так же, как этот человек. Я вспомнил об Анне, которая сейчас находилась на нашей ферме. Мне не следовало оставлять ее одну. «Я должен сейчас же ехать обратно к ней», — подумал я и ощутил радостное облегчение при этой мысли. Но едва я выбрался из пляшуще-орущей толпы, как чья-то рука легла мне на плечо, и я почувствовал на своей шее чужое дыхание.

— Томас… Томас Райдер, — прозвучал у моего уха шепелявый, слегка заикающийся голос. — Ты, может быть, обо мне не слышал, но я тебя знаю. Если у тебя здесь вообще может быть друг, так этот друг — я. Погоди немного, я должен тебе что-то рассказать. Это касается твоего прошлого. И твоего будущего тоже. Надо успеть переговорить, пока нам не помешали. Ты должен узнать всю правду про короля, Томас. Я говорю об Арбузном короле. Думаю, ты в курсе, что на каждом фестивале обязательно есть Арбузный король, — вот уж кому не позавидуешь!

Хотя я никогда прежде не слышал этого голоса, я узнал его с первых же слов, как узнал и руку, прикоснувшуюся к моему плечу. А чуть погодя, обернувшись, я узнал и это жуткое перекошенное лицо.

— Игги, — сказал я.

— Конечно, Игги, кто же еще? — ответил он, быстро оглядывая толпу вокруг нас; его зрачки, едва заметные в узких щелях между век, тревожно метались вправо-влево. — Я должен рассказать тебе про короля. Может, ты и без меня уже знаешь. Он всегда едет самым последним.

Он говорил быстрым шепотом и как будто все время что-то жуя — табак или, может, какие-нибудь листья. Эта его манера говорить также показалась мне давно — хотя и смутно — знакомой.

— На парад выезжают несколько платформ от всяких там обществ. Я могу перечислить: «Кивание»,[6] Торговая палата, Общество городских предпринимателей, «Дочери павших конфедератов», «Дочери Союза», «Дети свободного Эшленда». А после всех едет король. — Он приоткрыл и слегка скривил рот, что в его случае, видимо, предполагало улыбку. — В руке он держит скипетр — так они называют сухой арбузный хвостик, — а его корона вырезана из арбузной корки. С этой штуковиной на голове любой человек смотрится идиотом. Будь он хоть писаный красавец от рождения. Даже ты, мистер Томас Райдер, даже ты в такой короне запросто сойдешь за идиота. Получается, что короля как бы прославляют, но при этом и унижают перед всеми. Прославляют за то, что он должен сделать для города, а унижают тем, как он должен это сделать.

Он снова попытался улыбнуться. Я опустил глаза. На ногах Игги были стоптанные синие кроссовки, у одной из которых развязался шнурок, и его концы волочились по пыльной мостовой.

— Понятно, никто по своей воле не пойдет в Арбузные короли, — сказал он. — Кому охота корчить из себя недоумка в шляпе из арбузной корки. Мне так вроде и корчить не надо, потому что я такой по жизни, но все равно я готов сделать что угодно, лишь бы этого избежать. Но как раз что угодно для этого делать не требуется; нужно сделать всего-то одну вещь. Или скажу по-другому: королем становятся не из-за того, что ты что-то такое сделал, а как раз потому, что ты кое-чего не сделал вовремя.

— О'кей, — пробормотал я.

— Чтобы стать королем… — продолжил он еще тише, словно делился со мной великим секретом. — Ты меня слушаешь, Томас? Внимательно? Так вот, для этого нужно быть девственником. Ни разу не переспать с женщиной. Такое, значит, условие. Это одна из тех вещей, о которых здесь все знают, но никогда не обсуждают вслух. Об этом ты не прочтешь ни на одном из плакатов, что развешаны по всему городу. Но это факт. Это традиция. Арбузный король — распоследний человек в Эшленде, самый старый из молодых и самый молодой из старых. То есть такой, который уже не должен быть девственником, но им является. Это очень забавно — для всех, кроме самого короля.

— Но это дикость, так не бывает, — сказал я. — Может, когда давным-давно и было, но сейчас такое невозможно.

— Невозможно? Ты в этом уверен? А из-за чего, ты думаешь, умерла твоя мама?

Я вздрогнул. Сейчас должно было прозвучать то, что я так хотел узнать.

— Из-за чего? — спросил я.

— Потому что она, как и ты, не могла поверить. Она тоже считала, что такое сейчас невозможно, а когда поняла, что это правда, сделала все, чтобы этому помешать. И она помешала, да еще как! Потому, согласись, какой человек сам захочет, чтобы с ним творили такое? Чтобы его заставляли ночью уходить в поле с женщиной так, чтобы об этом знал и судачил весь город. И это первый раз в его жизни, почитай что на глазах у всех!

Он взглянул себе под ноги и сказал:

— У меня шнурок не завязан.

Однако он не сделал попытки привести в порядок свою обувь, а вместо этого поднял глаза к небу, которое к тому времени затянула белесая дымка. Я почти слышал, как в голове его назойливо гудит какая-то мысль.

— Я им чуть было не стал, — сказал он. — Арбузным королем. Я чуть было не стал им однажды, много лет назад. Такое чувство, что это было не в моей жизни. Или то была другая, особая часть моей жизни — знаешь, как у писателей или киношников: часть первая, часть вторая… Кажется, что все происходило очень давно и очень далеко отсюда. Это чуть не случилось со мной. Это было бы… слишком плохо. Наверно, я бы не выдержал. Я ведь слабый человек, — сказал он, вдруг вытягиваясь и становясь выше ростом. — Я хрупкий. И еще я легкоранимый, потому что где-то внутри моего тела, на которое и взглянуть-то противно, — где-то внутри него спрятана очень большая душа. Это факт. Так сказала мне твоя мама. Она сказала этими самыми словами, которые я крепко запомнил. Она первая ее во мне увидела — эту очень большую душу.

— М-моя мама? — Я невольно тоже начал заикаться.

Теперь он смотрел мне в лицо; глаза его буквально сияли в прорезах век.

— Твоя мама, — прошептал он, — была прекраснейшей из всех женщин на свете. Ты и сам это знаешь, а если не знал до сих пор, то теперь узнал от меня. Это, конечно, никакой не секрет. Не представляю, что было бы со мной, не встреть я твою маму.

Продолжая глядеть на меня, он провел языком по деснам, словно у него что-то застряло в зубах. Однако на самом деле он глядел не на меня как такового. Он взглядом искал во мне ее.

— Это говоря о моей жизни в целом. Что случилось бы со мной именно тогда, я представляю очень даже ясно. Я стал бы королем. Да, если бы не твоя мама, я стал бы че-че-чертовым Арбузным королем восемьдесят второго года.

Теперь уже я посмотрел ему прямо в лицо, а он в ответ подмигнул, прикрыв на долю секунды одну из своих глазных щелей. Я не ведал, что творилось — если вообще что-нибудь творилось — в его мозгу, за этими щелочками. Могу лишь сказать, что очень большой души я там не увидел.

Игги покачал головой:

— Она понимала лучше, чем кто-либо другой, что я просто не смогу жить после того, как побываю Арбузным королем. Не смогу жить даже своей прежней жизнью, которая была дерьмовее некуда. Это все из-за моей душевной хрупкости. И вот она… она… — Он изобразил подобие смущенной улыбки. — Будет неправильно говорить об этом на улице, да еще в такой день. Это ночной разговор. Скажем просто: она занялась моей проблемой. И это было… это было чудесно. Во всех отношениях. Вот так она меня спасла.