А через 20 минут тысячи мальчишек махали экстренным выпуском «Нью-Таймса».

— Прилёт марсиан!

— Аэроплан!

— Шесть километров к западу!!!

— Сотрудник «Нью-Таймса» уже на месте!!!

— Прилёт марсиан!!! Марсиане!!!

Среди табачного поля огромный поблескивающий аппарат. Низко пронёсся над землёй, спланировал, смолк и стоит, не подавая признаков жизни…

Через десять минут два гоночных автомобиля показались на шоссе, каждую минуту возникали на шоссе клубочки пыли, указывающие на прибытие всё новых и новых машин…

Через кочки вспаханного поля, ломая стебли табака, неслись, стремясь обогнать друг друга, две передовые машины. За ними неуклюжей кавалькадой мчались другие.

Из первой подъехавшей к аппарату машины выскочил Генри Пильмс и гаркнул своему противнику:

— «Нью-Таймс» — первый!.. Всюду!.. Всегда!

Из второго авто вылез сухопарый рыжий джентльмен и критически взглянул на таинственный аппарат. Генри тем временем сделал несколько фотографических снимков.

— Алло! Эй! Как вас там! Выходите!

Сквозь толстое окно кабины мелькнуло бородатое лицо, и внутри аппарата что-то захрустело.

Генри отскочил, рыжий джентльмен стоял как вкопанный и только вдел в глаз монокль.

Тем временем вокруг аппарата сбилось порядочное кольцо автомобилей, и место спуска было окружено галдящей суетливой толпой:

— Страшно походит на аэроплан!

— Да это и есть аэроплан!

— Но какая необычайная конструкция!.. Он длинён уж очень!

— Нет винтов!!!

— Это металлический аппарат!

— Он на червячных полозьях!

— Ничем не пахнет.

— А вы не боитесь марсиан?

— Да это не марсиане.

— Бросьте! Но почему-то их не видно!

— Ой, внутри шум!

— А-а-а!!

Толпа с криками отхлынула прочь. Только некоторые отчаянные фотографы, пятясь, наводили свои камеры. Непосредственно у аппарата стояли Пильмс и рыжий.

В кабине поднялись жалюзи, и в просвете показались два коричневых голых человека со шлемами на головах, вроде респираторов.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что они не голые, а затянуты в какую-то шерстяную прочную, похожую на войлок, ткань. Кое-где на этой оригинальной одежде виднелись крошечные застёжки.

Пять секунд гробового молчания. Один из марсиан осторожно снял шлем, открыв бородатое бледное лицо, и осторожно вдохнул воздух. Мгновенно лицо его прояснилось, показалась даже улыбка, и он помог своему соседу освободиться от его шлема. Перед толпой оказался другой бородач в очках.

— Люди!.. — пронеслось в толпе.

Слышалось хрустенье подоспевшего киноаппарата.

Прибывшие с любопытством осматривали толпу, всё ещё стоя на пороге кабины. Наконец, человек в очках поднял руку. И этот, оказывается, не только международный, а и межпланетный знак парламентёрства был мгновенно понят. Воцарилась тишина. Даже кино-оператор бросил ручку.

— Реол! — произнёс человек в очках, указывая пальцем на небо.

Его товарищ протянул руку внутрь кабины и, достав кусок бумаги, походившей на шёлк, развернул карту с двумя полушариями. Люди тотчас узнали этот изрезанный зелёными водянистыми бороздами рисунок.

— Марс! — завизжал стоящий на автомобильном сиденьи профессор Каммарион, падая в обстоятельный обморок.

— Марс! Марс!.. — понеслось в толпе.

— Реол! — ещё раз сказал гость из другого мира, тыча пальцем на карту.

Новое поднятие руки. Новая тишина.

В руках марсиан металлическая дощечка и палочка. Один держит, другой, в очках, постукивает.

Короткий удар, дробный удар, два коротких, опять дробный, два дробных, два коротких…

— Телеграф! Морз! Какой язык? Тук-тук-тук! — стучало по дощечке.

Множество внимательно прислушивалось. Две минуты прошли в выстукивании.

— Непонятно!!

Марсианин остановился и сказал:

— Реол.

И добавил выстукиванием:

— Сигнализация.

— Сигнализация!! — раздалось с десяток голосов, — это по-английски.

— Нет по-французски!!

— И так, и так!

Опять знак руки.

— Тук-тук-тук!

«Мы люди Реола!» на французском, английском, итальянском, немецком и испанском языках выстукал марсианин, и пёстрая многоязычная американская толпа дала пять переводов.

— Мы слышали ваши сигналы. Их много. Много разных сигналов. Мы поняли сигналы.

Десятки голов кивали в знак понимания. Ободрённые успехом, марсиане продолжали выстукивать.

— Мы имеем аппарат ещё высоко. Его не видно. Мы не умеем объяснить, мы должны вернуться к нему через три дня. Мы просим учёных сюда в аппарат. Нас двое.

Кудри и Ковбоев ведут растерянного Каммариона под руки к аппарату. Толпа, узнав учёного, орёт:

— Гип-гип! Ура — Каммарион! Гип-гип!

Неуклюже подсаживают старца в кабину, за ним, на безмолвно признаваемых правах, лезут Ковбоев и Генри.

Высокий рыжий субъект лезет в карман сюртука и, вынув из бумажника карточку, суёт её в руки марсианина. Тот неловко вертит кусочек картона, на котором оттиснуто: Лорд Бриджмент Уинстон Т.Стьюпид.

Лорд тянет руку для рукопожатия; марсианин, недоумевая, смотрит на эту костлявую ладонь. Лорд дьявольски смущён. Однако марсианин помогает ему влезть.

Через минуту Ковбоев показывается в дверях кабины и поднимает руку.

— Граждане Нью-Орлеана! Я редактор «Нью-Таймса»!! Прибывшие гости с Марса вступили в разговор с уважаемым профессором Каммарионом. Сейчас с авто подадут в кабину телеграфный аппарат, и сведения будут направляться в типографию непосредственно… Генри Пильмс, которого вы все отлично знаете, заботится о снимках. Газета будет выходить каждый час с отчётами профессора Каммариона. Кинооператор через полтора часа будет демонстрировать фильм в «Парамоунт-Паласе».

Гром аплодисментов прервал речь Ковбоева.

Надо отдать справедливость американцам.

Для чего глазеть и тратить время, когда есть газета и снимки? Информация в опытных и солидных руках. И сотни автомобилей запрыгали через поле на шоссе, утягиваясь в город.

Редкая тактичность: немедленно был призван хозяин табачной плантации для возмещения убытков, но тут вмешался Кудри и объявил, что редакция «Нью-Таймса» в состоянии взять на себя ответственность за испорченное поле, ведь первый, — Кудри упёр на это слово, — первый проехал по полю сотрудник «Нью-Таймса». Не виноват же хозяин, что сотрудники «Нью-Таймса» везде первые.

Через час, как обещал Ковбоев, номера «Нью-Таймса» двухсоттысячной массой ринулись на улицы Нью-Орлеана. Далее четырёх кварталов от редакции не мог проникнуть ни один газетчик — всё издание расплылось в колоссальной толпе. «Южный Геральд» должен был умереть от зависти.

Сообщений немного. Несколько строк самым жирным шрифтом:

«Марсиане прибыли, как следует понять, на большом аппарате, внутри которого находился прибывший под Нью-Орлеан аэроплан. Аппарат находится, судя по объяснениям, на высоте трёх марсианских часов, приблизительно на границе атмосферы. Необходимые пояснения. Аппарат невидим, потому что, вероятно, обладает некоторой отражательной поверхностью и вообще пока в познаниях марсиан нет достаточного количества специальных земных слов, чтоб они могли объяснить принцип устройства аппарата, хотя и выказывают героические усилия. На Марсе, именуемом, по-ихнему, кстати сказать, единственному, языку, Реолом, имеются радиоустановки, столь чувствительные, что улавливают все земные передачи, которые марсианским учёным удалось расшифровать, несмотря на большое количество земных наречий».

Заметка Каммариона кончалась обещанием дать в следующем номере новые описания.

Тут в дело издания вмешался Реджинальд Хоммсворд. Этот практический человек сразу же, с первого отчётного номера, выступил с обращением к публике:

— Дайте ваши объявления в отчётные номера «Нью-Таймса»! Следующий номер полмиллиона экземпляров!! Между заметок о марсианах — двадцать долларов строка. Под фотографиями с марсиан — двадцать пять долларов. В рамке с марсианской фотографией над подписью к этой самой фотографии — сорок долларов. Давайте ваши объявления в «Нью-Таймс»!