— Ефим, — обратился товарищ Дегтярь, — я имею в виду конкретно тебя: сегодня утром к тебе заходила общественная уполномоченная по займу Идалия Орлова, но посещение осталось без результата. Она объясняет нам, что Граник просто встал с левой ноги. Мы со Степаном тоже хотим так считать, тем более, что весь двор, кроме одного Граника, подписался поголовно.
По стенке чайника на раскаленную спираль скатилась капля воды и громко зашипела. Хозяин и гости невольно вздрогнули. Степан сказал, что надо хорошо вытирать посуду, когда ставят на плитку: от влаги быстро образуется окалина и тончает спираль, а сейчас ее за деньги не достанешь.
Ляля взяла со спинки стула, на котором стояла плитка, кусок хлопчатки, тщательно вытерла чайник, затем вытряхнула, опять повесила на спинку и вернулась на свое место.
— Ну, — произнес товарищ Дегтярь, — будем играть в молчанку?
Ефим низко опустил голову, так что гости могли хорошо видеть круглую, как блюдечко, глянцевую плешь, и старательно выцарапывал ногтем зеленое пятно на клеенке.
— Ефим Граник, — окликнул товарищ Дегтярь, — гости могут подумать, что перед ними итальянская забастовка.
Ефим поднял голову, посмотрел своими татарскими глазами и сделал вид, что удивлен: если гости пришли пить чай, некуда спешить, впереди еще целая ночь, чайник в конце концов закипит, а кому медленно и не терпится, можно написать коллективную жалобу на электростанцию.
— Опять строишь из себя Ваньку-рутютю! — ударил пальцем по столу товарищ Дегтярь. — Орлова, дай сюда подписной лист, поставь ему пятьдесят рублей, и пусть попробует сказать нет!
— Нет! — крикнул Ефим, голова затряслась, как будто ударило током. — И не смей называть меня Ванька-рутютю, или я убью тебя!
Иона Овсеич машинально подался назад, сильно побледнел, Ляля схватилась руками за щеки. Степан просил всех успокоиться, только сами себе нервы накручивают, но Ефим окончательно взбесился и стал орать на всю квартиру, что тридцать лет, сколько он здесь живет, этот Дегтярь день и ночь пугает, угрожает, стращает! А на каком основании, кто дал ему право!
— Лагерник! — замахал кулаком Иона Овсеич. — Тебя посадили по ошибке? Тебя выпустили по ошибке!
Из комнаты Чеперухи постучали в стенку, чтобы разговаривали потише, а то дети проснутся. Степан подошел к Ефиму, взял за плечи и усадил на место.
— Степан, — плачущим голосом повторил Ефим, — я тебя спрашиваю; на каком основании и кто дал ему право?
Иона Овсеич окончательно взял себя в руки, бледность почти совсем прошла, и заговорил медленно, тихо, как будто с самим собою наедине:
— Весь наш народ, от края и до края, с огромным подъемом подписывается на новый заем, и только один на сто девяносто миллионов говорит: нет. И этот один — Ефим Граник из нашего двора.
— Степан, — плачущим голосом обратился Ефим, — зачем он так нагло перевирает? Я подписался у себя на заводе Марти — он же хорошо знает!
— Перестаньте притворяться! — закричала Ляля. — Все подписались у себя на производстве, а здесь мы живем. Домохозяйки, которые нигде ничего не зарабатывают, и то подписываются, экономят на своей семье, а вам и экономить не надо.
— Значит, — Ефим крепко зажмурил глаза, возле переносицы выступили слезы, — я виноват, что фашисты убили мою жену, убили моих детей, а Лизочке больше нравится у тети Тоси, чем у родного папы?
Ляля не успела ответить, вмешался Иона Овсеич:
— Орлова, как раз здесь ты не права. Вина виной, а беда бедой. Но скажи другое: когда Граник, который больше двух лет сидел в плену, вернулся домой, а квартира была занята, его не оставили на улице под открытом небом, наоборот, выделили угол за счет семьи офицера-инвалида, дали место на передовом заводе, а теперь завком планирует ему комнату со всеми удобствами в поселке судоремонтников.
— Дегтярь, — Ефим обнял себя руками, голову втянул в плечи, — Граник родился и вырос в Одессе, и всю жизнь, пока не забрали на фронт, имел свою комнату, свой угол. Теперь ему опять обещают комнату. Дайте сигнал на завод, что Граник у себя во дворе отказался подписаться на заем, и пусть эту комнату отдадут другому, который вчера приехал из Валегоцулова и больше достоин. Мне все равно. Но не пугайте меня, ради бога, не пугайте: мне ничего не надо — я могу жить, я могу умереть, я могу вставать из гроба и ходить на работу, моей Лизочке хорошо живется у тети Тоси, она не хочет быть еврейкой, она хочет носить крестик, как тетя Тося. Папа говорит, не надо, а она все наденет и будет носить, потому что ее папа уже никто и ничто.
— Ефим, — перебил товарищ Дегтярь, — что-то ты совсем не туда заехал.
— Нет, товарищ Дегтярь, — в голосе Ефима появилась хриплость, как от большой усталости, — я хочу, чтобы на меня больше не давили и дали спокойно дожить, сколько осталось.
Иона Овсеич минуту помолчал, громко втянул в себя воздух и выдохнул:
— Что я могу тебе ответить, Граник? Горбатого могила исправит: ты всю жизнь был частник, и сегодня, хотя работаешь на заводе, в душе все равно частник. Однако жить ты будешь по нашим правилам, а не по своим: мы не в Сахаре.
Гости поднялись, Ефим просил подождать, чайник уже скоро закипит, но задержался один Хомицкий, а Дегтярь с Орловой вышли из комнаты и даже не оглянулись. Во дворе, когда подоспел Степан, Ляля предложила объявить всем домом Ефиму Гранику бойкот.
— Объявить можно, — сказала Иона Овсеич. — А кто будет реализовывать на практике? Глупости, Орлова.
Ляля обиделась: почему глупости? С Орловой можно было, а с Граником нельзя? Не надо путать, рассердился Иона Овсеич, одно дело было тогда, до войны, другое дело — сегодня.
Вмешался Степан: а чего ломать себе голову? Нехай остается как есть: Граник есть Граник — все знают.
Нет, категорически отклонил товарищ Дегтярь, дело здесь не в одном Гранике: создается плохой пример и повод для других.
Среди ночи у Ионы Овсеича сильно разболелось сердце. Он взял кусочек сахара, накапал валидола, но стало лишь прохладно во рту, а облегчения никакого не почувствовал. Через четверть часа он повторил, результат получился прежний, и пришлось принять таблетку нитроглицерина. Боль вскоре утихла, но сделалось горячо в голове и поднялся сильный звон в ушах.
Перед рассветом Иона Овсеич незаметно уснул, и хорошо, что позвонила Ляля, иначе бы наверняка опоздал на работу. Орлова только переступила порог, сразу почуяла неладное и потребовала, чтобы Иона Овсеич лег немедленно в постель, она вызовет на дом врача. Иона Овсеич категорически отказался, сел за стол, чтобы выпить стакан чаю, налил гостье, намазал ей кусочек хлеба маслом и, пока гостья жевала, просил ее закончить сегодня с подпиской, чтобы вечером у него на столе была полная картина по всему двору.
Во время разговора у Ионы Овсеича дважды подступала к горлу неприятная тошнота, Ляля снова настаивала, чтобы он лег в постель, но в ответ получила только замечание по поводу своей назойливости.
В восемь часов товарищ Дегтярь уже был на фабрике, а в десять к воротам подъехала скорая помощь, врач поднялся на второй этаж, в партбюро, и через минуту послал санитаров за носилками. Больной просил сделать ему укол, он отлежится, и все пройдет; врач укол сделал, но заметного улучшения не было, санитары расправили носилки, помогли больному перебраться с дивана, подтянули выше к изголовью, чтобы ноги не болтались, и понесли к выходу.
Перед сменой Ляля позвонила товарищу Дегтярю, из партбюро ответили, что два часа назад его увезла скорая помощь. У Ляли все похолодело внутри, она машинально повесила трубку и даже забыла спросить, в какую больницу. Пришлось звонить повторно.
Отвезли в терапевтическое отделение Сталинской райбольницы, по улице Ярославского, угол Карла Маркса. Ляля пыталась связаться по телефону, но все время, сколько ни набирала номер, было занято, и она бегом, сердце буквально выпрыгивало из груди, помчалась в больницу.
Первый этаж большого серого дома, в старое время здесь находилась гимназия, занимала районная поликлиника, а второй этаж, отгороженный на лестнице фанерным заслоном, отвели под терапию. У лестницы обычно дежурила санитарка, с которой посетители при желании могли найти общий язык, но сейчас, как назло, ее не было, и Ляля на глазах у всех перебралась через перила, поднялась по наружной стороне лестницы выше фанерной стены, а там уже не составляло большого труда отыскать нужную палату.
