— Товарищи пропагандисты, — сказал в заключение Иона Овсеич, — призрак бродит по Европе, призрак коммунизма! Но сегодня призрак коммунизма — это мы с вами, в реальной плоти наших грандиозных свершений, в громовой поступи миллионов, в грохоте турбин Днепрогэса и величавом течении Волго-Дона!

Ляля Орлова, которая сидела с карандашом и блокнотом в последнем ряду, громко зааплодировала, многие невольно обернулись. Ляля смутилась, хотела спрятаться, но, как это обычно бывает с застенчивыми людьми, вместо того, чтобы угомониться, подняла еще больше возни и шуму.

— Товарищи, — весело обратился Иона Овсеич, — вы видите здесь перед собою ту самую Идалию Орлову с табачной фабрики, о которой мы с вами только что говорили.

Теперь уже весь актив обернулся назад, дружно хлопая. Ляля, по привычке, закрыла лицо ладонями, но никто не хотел щадить, напротив, все требовали, чтобы она выступила и сама рассказала о девушках из своей бригады и новом почине.

Ляля изо всех сил отбивалась, но в конце концов пришлось уступить и повторить все сначала, как она рассказывала товарищу Дегтярю. Люди выслушали с огромным вниманием и тут же внесли предложение, чтобы наша местная пресса подхватила передовое начинание на своих страницах.

К Ионе Овсеичу наклонился человек, который сидел рядом с ним за столом, сказал несколько слов, прикрывая сбоку рот ладонью, Иона Овсеич поднялся, видно было, что он взволнован, и попросил тишины:

— Уважаемые товарищи пропагандисты, могу сообщить, что Сталинский райком партии целиком поддерживает ваше предложение и будет ходатайствовать в соответствующих инстанциях.

Ляля, как только закончился актив, вышла одна из первых, чтобы не получилось, будто она нарочно ждет Иону Овсеича и товарища из райкома партии, и долго, чуть не до полночи, бродила по улицам города. Когда Иона Овсеич вернулся домой, ее все еще не было, он зашел к Малой, чтобы поделиться и порадовать старуху, которая в свое время отдала столько сил и энергии этой самой Ляле Орловой. Мадам Малая сидела в кресле, набросив на плечи платок, глаза открывались и закрывались, как будто одолевала дремота, потом, когда Иона Овсеич закончил свой рассказ про Лялю Орлову, положила голову на ладонь, минуту помолчала и сказала тихо, вроде самой себе:

— Иосиф Котляр умер.

Иона Овсеич на секунду задумался и решительно произнес: «Царствие ему небесное». Мадам Малая закрыла глаза, двигались одни губы, и бормотала себе под нос:

— Как устроена человеческая жизнь: одну ногу человек потерял на гражданской войне, другую — потерял в лагере, от гангрены, и умер где-то на чужбине.

— Малая, — товарищ Дегтярь заложил большой палец под лацкан и весь наклонился вперед, — возьми себя в руки и прекрати своё кликушество.

Клава Ивановна подняла голову, улыбнулась, как маленький ребенок, неизвестно кому, неизвестно чему, и сказала Дегтярю, пусть идет домой: старуха Малая имеет право немного отдохнуть.

В шесть часов утра радио из Москвы сообщило радостную весть: по всей стране с огромным успехом прошел первый день подписки на новый государственный заем развития народного хозяйства СССР. Ленинградские судостроители решили отдать взаймы государству свой месячный оклад, а токари-скоростники Мартынов, Андрочников, Кислыця и Оглымамедов, работающие в счет последнего года пятилетки, пожелали занять государству свой двухмесячный заработок. Благородному примеру последовали многие производственники завода «Электросила», фабрики «Скороход» и работники Василеостровского райпищеторга.

Почин ленинградцев поддержали сталевары-скоростники завода «Запорожсталь» Петренко, Мартынов, Кобылицын, а донецкие шахтеры Пантелеймон Концедалов, Иван Хижняк и Митрофан Рахуба, выдавшие вчера на-гора первые тонны угля в счет шестой пятилетки, на подписном листе в графе «сумма» поставили: десятинедельный заработок.

Вечером у Ионы Овсеича был разговор с Хомицким и Орловой насчет подписной кампании во дворе. В прежние годы кампанию начинали обычно на третий, четвертый, иногда пятый день и тем самым молчаливо как бы признавали, что двор — это менее важно, чем завод, фабрика или производство. Конечно, это был в корне ошибочный взгляд и пора с ним кончать. Поэтому, начиная с завтрашнего утра, пока люди не успели уйти на работу, надо приступить к подписке. Охват должен быть стопроцентный, а не как в прошлые годы, когда подписывались одни домохозяйки и неработающие.

— Товарищ Хомицкий, товарищ Орлова, все ясно или не все? — спросил Иона Овсеич.

Ляля ответила, что ей все ясно, а Степан поинтересовался насчет нового дополнения в нынешнем году, откуда оно идет: по указанию свыше или…

— Товарищ Хомицкий, — перебил Иона Овсеич, — я повторяю: охват должен быть стопроцентный, а не как в прошлые годы, когда подписывались одни домохозяйки и неработающие. А конкретно, какая сумма подписки, решайте сами на месте, но, конечно, не меньше двадцати пяти рублей, и вносить сразу, наличными. Это вам известно, здесь нового я вам ничего не сказал.

У Ляли утро было свободное, она сегодня выходила во вторую смену, а Степану спозаранку пришлось заняться дворовым краном: в шесть утра, когда включили воду, прибежала с гвалтом дворничка Лебедева, потому что какая-то сволочь успела скрутить крану голову, и теперь бьет, как из фонтана.

Ляля, поскольку она осталась одна, сразу поставила товарища Дегтяря в известность насчет истории с краном, тот прямо побелел и закричал, что здесь уже пахнет открытой диверсией, но быстро взял себя в руки, попросил прощения за неуместную горячность и велел Степану забить водопровод деревянной затычкой, а самому включиться в подписную кампанию. Степа ответил товарищу Дегтярю, что людям нужна вода, многие не имеют в квартире своего крана, и надо сначала починить, а потом идти с подписным листом по хатам. Ляля, хотя она первая заварила кашу, теперь поддержала Хомицкого и просила товарища Дегтяря доверить подписку на эти несколько часов ей одной.

— Орлова, — товарищ Дегтярь наклонил голову вперед, глаза смотрели исподлобья, — ты упрощаешь картину: одно дело, когда ты идешь со Степаном Хомицким, коммунистом, инвалидом Отечественной войны, другое дело, когда ты идешь одна. Но если ты сама хочешь взять на себя всю ответственность, мы готовы пойти навстречу. Начинай. Для почина пиши: Дегтярь, сто рублей. За деньгами придешь вечером.

Ляля радостно засмеялась, сказала, что при таких темпах она до обеда закончит подписку по всему двору. Иона Овсеич нахмурился, попросил быть серьезнее и посоветовал начать обход с полковника Ланды, который со своей Гизеллой подаст хороший пример другим.

Полковник Ланда, когда Ляля позвонила, уже кончил завтракать, но с такой очаровательной гостьей готов был выпить лишнюю чашку кофе, хотя, если верить известному советскому поэту, часы идут, и ржавой цепью время тянут гири. Ляля немного смутилась, сказала, что как раз только что она пообедала, полковник игриво подмигнул глазом, сам взял из рук Ляли подписной лист и прочитал громко, с выражением, как настоящий артист:

— Дегтярь Иона Овсеич: сто рублей!

Наступила пауза, полковник молча уставился на лист, пожал плечами, сказал, в этот раз без выражения: «Сто рублей — для домохозяйки это неплохо», — и просил подписать его с женой тоже на сто рублей, каждого в отдельности. Гизелла взяла из шкафа портмоне, вынула двести рублей и положила на стол. После этого оба расписались против своих фамилий, полковник лично поблагодарил Лялю Орлову за большую честь, поскольку они с женой были вторые на весь двор, сразу после товарища Дегтяря, и пожелал успехов в ее благородной, очень нужной людям и стране, работе.

Ляля, в ответ, тоже поблагодарила и призналась, что это не она, а сам товарищ Дегтярь, как только расписался, раньше всех назвал полковника Ланду.

— Спасибо, — полковник Ланда крепко прижал руку к сердцу, — спасибо за доверие, а вам лично — всяческих успехов в работе и жизни.