— Проситель, — подвел итог Иона Овсеич, — вы имеете что-нибудь против?

Проситель, в лице Зиновия Чеперухи, не имел ничего против, но в одном пункте у него была неясность: зачем комиссия райисполкома, если существуют ордер, домовая книга и квитанция квартиросъемщика, где точно указана площадь — десять квадратных метров.

— Какие вы прыткие, — сощурился Иона Овсеич, — как у вас быстро получается. А я понимаю немножко иначе. Начнем. У кого ордер? У квартиросъемщика, то есть у Ионы Чеперухи. Где домовая книга? В конторе домоуправления. Где квитанции? Оригинал — в приходной кассе, а копия — у квартиросъемщика, то есть у того же Ионы Чеперухи. Спрашивается: а при чем здесь Зиновий Чеперуха с его женой Катериной?

Последний вопрос, хотя непосредственно вытекал из предыдущего, почему-то взорвал Зиновия: у человека орден Красной Звезды, медаль за победу над империалистической Японией, одна нога из папье-маше, а он должен доказывать, что он — это он!

— Мальчик, — сказал Иона Овсеич, — мальчик, успокойся, Дегтярь ничего не выдумывает от себя: по какой бы линии вы ни претендовали на жилплощадь — военкомат, завод, ВТЭК, шмек, — без комиссии никто не будет рассматривать, и не заставляйте меня повторять сначала. Когда десятки тысяч людей претендуют и требуют, в каждом случае нужна не одна комиссия, а комиссия, перекомиссия и еще раз перекомиссия. И все равно бывает недостаточно.

В армии, Зиновий наклонил голову, как молодой бычок, и на фронте все было яснее, проще.

Нет, сказал Иона Овсеич, трудности, с которыми народ сейчас встречается, — прямое следствие войны, и давайте не будем противопоставлять, может получиться нехороший ляпсус.

По лицу Зиновия было видно, что он готов опять спорить, но тут встряла в разговор Катерина: весь двор знает, что Дегтярь имеет в городе не меньше авторитета, чем председатель райсовета и, кроме того, они друг с другом на «ты».

Иона Овсеич прищурил один глаз: если он правильно понял, Катерина делает тонкий намек на толстые обстоятельства. Да, это правда, он немножко знаком с председателем райисполкома, в тридцать третьем году вместе работали в политотделе МТС.

Катерина хотела сесть вплотную к столу, ближе к товарищу Дегтярю, но мешал живот.

— Катя, Катя, Катерина, нарисованная картина, — улыбнулся Иона Овсеич, — Катя голову чесала, офицера дожидала. Сибирячка, а хитрее одесситки.

Катя разрумянилась, сказала, с кем поведешься, от того наберешься, а Зиновий слушал и смотрел, как будто посторонний, и от его взгляда делалось неприятно на душе.

— Зиновий, проснись! — громко приказал товарищ Дегтярь.

— Господи, — засмеялась Катя, — теперь-то что, он до самых петухов дрыхнуть может и не повернется.

Иона Овсеич пошутил: не каждый способен, как Беня Крик, когда с дамой сердца он уехал на виноградники в Бессарабию. Катя первый раз слышала про Беню Крика, но догадалась, что он был хороший парень и передовик в своем деле.

Зиновий сидел надутый, как сыч, и объяснил жене: Беня Крик — это знаменитый одесский бандит Мишка Япончик, которого расстреляла Советская власть.

Катерина раскрыла рот и смотрела на товарища Дегтяря.

— Зиновий прав, — скривился товарищ Дегтярь, — но в данном случае мы не брали Беню Крика с политической стороны.

На минуту в комнате стало тихо, за дверью сильно жужжал коммунальный счетчик, кто-то включил утюг или электроплитку. Иона Овсеич прислушивался и укоризненно качал головой: сто раз людей предупреждали, сто раз объясняли, чтобы не пользовались приборами, но пока хорошенько не трахнешь, не отдашь под суд, видно, не поймут.

Катерина засмеялась: у них в Улан-Удэ такая же история с самогонкой, горсовет и милиция говорят, нельзя варить, отдадим под суд, а люди закрывают двери и делают по-своему.

Иона Овсеич удивился: из какого же сырья в городе Улан-Удэ могут варить самогон?

— У-у, — заукала Катерина, — из катрофеля тебе раз, из сахара — два, из разной ягоды — три. А то привозили из теплых краев мешками сахарную свеклу. Туда — ягоду из лесу, грибы, а обратно — свеклу, так что дорога задаром получалась. И самогон, считай, задаром.

— Ну, а ты сама, — спросил товарищ Дегтярь, — технологию знаешь?

А чего не знать, пожала плечами Катерина, для себя на праздники сами варили. Отец с охоты дичь приносил, закуска была. И она с ним ходила, отдельно свое ружье имела, а так, когда от училища была свободна, дома за коровой ухаживала, чушку кормила, если матери недосуг был. Но вообще мать не давала: учиться, говорит, тебе надо, руки беречь, чтоб не сильно загрубели.

— А ну, покажи свои руки, — приказал Иона Овсеич. Катя положила на стол ладонями кверху, потом наоборот, ладонями книзу. Иона Овсеич погладил своей рукой, немножко помял пальцами и сделал вывод, что эти руки, если имели дело с коровой, так только с ее молоком, когда в доме не хватало воды помыться.

— Ой, какие вы! — зажмурила глаза Катерина. Иона Овсеич заерзал на своем стуле, опять вспомнил про самогон, говорят, у него совсем нехитрая технология в домашних условиях, но Зиновий неожиданно встал, потянул жену за руку и спросил, уже возле дверей, как будет дальше: Дегтярь сам поставит в известность насчет комиссии или надо напомнить о себе?

— Напоминать не надо, — сказал Иона Овсеич, — мы сами хорошо помним.

Дома, только переступили порог, Зиновий набросился на жену: зачем она разговаривала с Дегтярем, как будто хотела задобрить! Катя возразила, что она не задабривала, просто вежливо разговаривала, а скандалить можно у себя в семье и не надо ходить в гости.

Нет, стоял на своем Зиновий, все поведение его жены от начала до конца пахло за три версты подхалимством, и то, что она рассказывала про себя и свою семью, — тоже подхалимство: когда люди хотят задобрить начальство, они всегда откровенничают.

От упреков мужа и обиды Катя расплакалась, и свекровь со свекром целиком взяли ее сторону: пусть Зиновий не будет такой умный и независимый, на словах каждый умеет, а на деле останешься со своим гонором и всю жизнь будешь светить голым задом.

— Олухи, — закричал Зиновий, схватил костыль и с силой ударил о пол, — олухи царя небесного!

Оля замахала руками: Боже мой, пусть будет тихо, пусть будет немножко тишины в доме. Иона взял со стола графин, отпил до середины, кадык перекатывался, как у лошади, бросился прямо в одежде на постель и накрыл голову газетой. Минут через десять, у других уже остыло, Иона вскочил, нахлобучил свой картуз и хлопнул дверью.

Около двенадцати, радио кончало последние известия, в квартире Чеперухи поднялся очередной тарарам и держался до часа ночи, пока Клава Ивановна не постучала и лично не вмешалась.

Утром Марина Бирюк вышла пораньше, чтобы достать на Привозе пару кило картошки, встретила в подъезде Иону и спросила: это ей показалось или на самом деле во дворе целую ночь стоял гармидер, как будто резали и грабили?

— Марыночка, — вежливо ответил Иона Чеперуха, — не имейте плохую привычку из чужого несчастья делать себе театр.

— Иона, люба моя, — засмеялась Марина, — если каждый будет делать себе театр из чужого несчастья, так куда поденется то несчастье!

— Марыночка! — Иона по-кавалерийски взял женщину за руку, прикоснулся губами и четверть минуты стоял неподвижный, как на карауле.

С понедельника Марина Бирюк устроилась на работу по специальности — бухгалтером в столовой ОРСа госуниверситета, на улице Пастера, угол Советской Армии. Клава Ивановна поздравила первая и сказала: такую работу надо поискать!

Товарищ Дегтярь просил Клаву Ивановну проконтролировать лично, чтобы председатель женсовета Анна Котляр не пустила на самотек помощь семье офицера Бирюк, поскольку Марина с понедельника вышла на постоянную работу, а дома двое детей и престарелая мать-инвалид.

Аня Котляр сделала хороший почин: до середины дня она сама просидела в квартире Бирюк, старуха, как все старухи, немножко капризничала — принеси, забери, не топай, не стучи, а Зиночка — просто золотой ребенок.