Дамба! Она замедлила бег, дрожа от усталости, нырнула в густой кустарник, отделяющий дорогу от реки, на четвереньках пробралась сквозь него и выглянула наружу. Харриет услышала реку раньше, чем увидела, и вот она уже стояла на узком пляже, подставляя прохладному ветру разгоряченное лицо, глядя на воронки и маленькие вихри, гуляющие по желтой поверхности воды. На берегу было полно народу: черные и белые, старые и молодые, люди ходили, сидели, жевали бутерброды, рыбачили.
Воздух был свежий и слегка попахивал гнилью. Харриет сунула книжку в рюкзак и на негнущихся ногах пошла вдоль воды. Она прошла мимо квартета рыбаков, мимо старой дамы в бермудах, дремлющей в плетеном кресле, мимо другой дамы, загорающей в шезлонге, мимо негритянской семьи, разложившей ланч на розовом платке прямо на песке, мимо детей, с визгом брызгающих друг на друга водой… Ей казалось, что все разговоры прекращались, когда она проходила мимо, что люди замирали и с подозрением смотрели на нее. Один раз она вздрогнула и обернулась — вслед ей действительно глядел худой темноволосый парень, немного похожий на Дэнни Ратклиффа, но это был не он. И все же ощущение опасности усилилось настолько, что Харриет стало казаться, что все эти люди без исключения хотят ей зла. Опустив голову, стараясь не глядеть по сторонам, она продвигалась по вязкому песку пляжа, мучительно пытаясь предугадать действия своего врага. Что он предпримет? Если он не дурак, он попытается обойти ее с другой стороны, подкараулить в том месте, где она будет выходить с пляжа, и выскочить из-за дерева или машины. Ей же надо добраться домой, так? Придется идти только по большим улицам, не срезая углов. Нет, глупо! И на больших улицах бывает совсем мало народа. А около баптистской церкви работают бульдозеры — кто услышит, если даже она закричит? Кто услышал Робина? А ведь его сестры были с ним на одном дворе.
Пляж постепенно сузился, людей стало значительно меньше. Харриет решила, что пора выбираться отсюда, и начала подниматься вверх по заросшим мхом ступеням старой лестницы. На повороте, на маленькой площадке, она чуть было не споткнулась о грязного малыша, на коленях у которого сидел еще более грязный младенец. Перед ними, наподобие салфетки для пикника, была расстелена старая мужская рубашка, а на ней стояла на коленях Лашарон Одум и раскладывала кусочки шоколада на большом мягком листе лопуха. В трех пластиковых стаканчиках, расставленных на рубашке, была налита какая-то подозрительная желтоватая жидкость — скорее всего, вода из реки. Однако внимание Харриет привлекли не маленькие грязные оборванцы, а нечто другое, отчего все мысли о Дэнни Ратклиффе в мгновение ока вылетели у нее из головы, — на руках Лашарон были ее красные садовые перчатки, подарок Иды! Грязные, порванные, заляпанные жирными пятнами. Кровь застлала глаза Харриет. Не говоря ни слова, она бросилась к Лашарон и выбила лист лопуха у нее из рук. Куски шоколада разлетелись во все стороны, а Харриет прыгнула на изумленную Лашарон и повалила ее. Перчатки были велики, так что Харриет не составило труда сорвать одну из них с руки Лашарон, пока та не поняла, в чем дело, и не начала драться.
— Отдай! Это мое! — кричала Харриет и, когда Лашарон закрыла глаза и отрицательно потрясла головой, схватила ее за волосы и дернула. Лашарон вскрикнула, ее ладони взлетели к вискам, и тут Харриет с торжествующим криком сорвала перчатку с другой ее руки и засунула свое отвоеванное сокровище в карман.
— Это мое, — прошипела она. — Воровка!
— Нет, мое! — полуиспуганно, полувоинственно взвизгнула в ответ Лашарон. — Она сама мне дала…
Кто мог дать ее перчатки этой нищенке? Мать? Алисон? Харриет немного остыла. Младшие дети смотрели на нее, открыв рты, с одинаковым выражением испуга в больших, круглых глазах.
— Она САМА мне дала…
— Да заткнись ты! — вскричала Харриет. Ей уже было немного неловко за то, что она так разозлилась. — Никогда больше не приходи ко мне домой клянчить, поняла?
Лашарон молчала, в ее глазах созревало что-то похожее на слезы, и Харриет поспешила уйти. Ей было неприятно, что она так сорвалась. «Ну ничего, по крайней мере я получила назад свои перчатки!» Последний подарок Иды! Теперь-то она с ними не расстанется.
«О, что ты мне дашь в обмен на душу мою?» — пел Фариш, тыча отверткой в основание электрического консервного ножа Гам. Он был в прекрасном расположении духа. С утра он сумел разобрать, развинтить, разломать и другим образом испортить практически все электрические приборы, которые смог найти в трейлере и вокруг него. Он методично обследовал все пространство двора, заглядывая в сараи и за кучи мусора, открывая дверцы стенных шкафчиков, даже отрывая половицы от пола, если ему казалось, что за ними прячутся проволочки, лампочки или батарейки. Каждый раз, обнаруживая очередной электроприбор, он издавал радостный, почти детский вопль восторга и тут же, усевшись на пол, разбирал или развинчивал его на запчасти. Он даже несколько раз рявкнул на обескураженную Гам, которая выползала из кухни, словно хотела о чем-то его спросить. «Сейчас! Я же сказал сейчас! — резко бросал он. — Вот только закончу, о'кей?»
Он выглядел совершенно безумным, но Дэнни хорошо знал цену настроениям своего брата. Он прекрасно понимал, что эти страшно вращающиеся глаза, дикие песни и внешне бессмысленная деятельность Фариша вполне могли быть хорошо разыгранным спектаклем для устрашения его, Дэнни.
И теперь, сгорбившись и пряча между колен трясущиеся руки, Дэнни сидел на крыльце и смотрел, как Фариш, подобно свихнувшемуся водопроводчику, режет на куски пластиковую трубу. «Я ничего такого не сделал, — говорил себе Дэнни. — Я только посмотрел, на месте ли пакет, вот и все. Я же ничего не взял!»
«Да, но он-то знает, что ты хотел взять», — ползала в его мозгу предательская мысль, от которой у Дэнни сразу же холодели ладони. И кое-что еще тревожило его. Кто-то следил за ним. В густых зарослях леса что-то мелькнуло. Что-то белое, вроде лицо. Маленькое лицо. На красной глине тропы он обнаружил множество отпечатков маленьких ног и — самое загадочное и неприятное — свою собственную фотографию! Маленькую черно-белую фотку, вырезанную из ежегодного школьного фотоальбома, с которой он улыбался себе самому довольно язвительной улыбкой. Почему-то это больше всего его перепугало. Кто оставил ее там? Фариш? Зачем? Или это одна из его идиотских шуток, а в следующий момент он сунет ему нож под ребро?
Дэнни, не спавший уже несколько суток, вдруг начал грезить наяву. Последние дни с ним часто это случалось: он видел перед собой девчонку. Тогда на пустыре он решил проследить за ней, и вдруг ему показалось, что она идет навстречу. Он настолько удивился, что на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, ее уже не было. И никого не было вокруг, он стоял там совершенно один. Или вчера утром, когда Кертис ел кукурузные хлопья, сидя за столом, ему вдруг показалось, что девчонка, нарисованная на коробке с хлопьями, — вылитая она. Те же черные волосы, то же маленькое худое лицо. Он с такой силой выхватил коробку из рук Кертиса, что бедный мальчик издал жалобно-испуганный крик. Но вблизи оказалось, что девчонка на коробке даже не похожа на нее, ничего общего, собственно.
На периферии зрения Дэнни зрели, набухали и лопались крошечные, но яркие вспышки, искры, разлетающиеся во всех направлениях. Эти световые точки, блестящие пылинки напоминали микроскопические создания, которые можно наблюдать в увеличенном виде под микроскопом. Вообще-то они были результатом воздействия метамфетамина и по-научному назывались «метажуки». Усталые глаза воспринимали любую, даже самую микроскопически маленькую частицу, пролетающую мимо них, как живое существо. Дэнни вздохнул. Хоть он и понимал их природу, избавиться от них ему не удавалось. Он знал, что в конце концов жуки победят их всех, — в тяжелых случаях они начинали ползать по коже и не смывались даже струей практически кипящей воды, а потом забирались под кожу, в глаза, в уши, в легкие. В последнее время Фариш стал накрывать свой стакан салфеткой, чтобы жуки не лезли в его напитки, но все равно постоянно сгонял их с лица.
