Не переставая всхлипывать, Алисон зачерпнула горсть земли и бросила ее на свое улыбающееся изображение. Земля рассыпалась по глянцевой поверхности фотографии. Какое-то время ее розовое платье просвечивало сквозь черные комья, застенчивые глаза еще виднелись, но следующие горсти скрыли их из виду.

— Ну же, живее! — прикрикнула она на младших детей, которые с некоторым испугом наблюдали за ее действиями. — Хватит возиться, быстрее закапывайте яму.

— Так вот оно что! — вскричала миссис Фонтейн. — Ну ладно, вы еще пожалеете об этом. Я иду звонить вашим мамам. Поняли? Видите, я уже иду к телефону. Я сейчас буду звонить вашим родителям. Вы очень пожалеете об этом.

Несколько дней спустя, около десяти часов вечера, когда Шарлот и Алисон давно уже лежали в постелях, Харриет осторожно спустилась вниз по лестнице и на цыпочках вошла в гостиную. Она зажгла свет и приблизилась к стеклянному шкафчику, где на полках было выставлено оружие — пистолеты и ружья, когда-то принадлежавшие некоему «дяде Клайду», которого Харриет в жизни своей не видела. По рассказам тетушек она знала, что по профессии Клайд был инженером, что характер у него был достаточно противный (в старших классах Аделаида училась вместе с ним) и что его самолет во время войны сбили над Атлантикой. Поскольку официального заключения о смерти дяди так и не поступило и по бумагам он «без вести пропал в море», Харриет никогда не думала о нем как о покойнике. Скорее она представляла его кем-то наподобие Бена Ганна из «Острова сокровищ»: исхудавшим, загорелым до черноты гигантом, скитающимся по необитаемым островам в изорванных в клочья штанах и с часами, разъеденными морской водой.

Она осторожно положила одну руку на стекло, чтобы оно не дребезжало, а другой потянула на себя дверцу шкафчика. Дверца задрожала, но поддалась и с неохотой открылась. Харриет придвинула к шкафчику табуретку и начала свой ритуальный осмотр домашнего арсенала с верхней полки. Там, в сафьяновом футляре, лежали антикварные дуэльные пистолеты — крошечные, отделанные серебром и перламутром, причудливой формы произведения искусства работы фирмы «Дерринжер» всего десять сантиметров длиной. Харриет обожала вытаскивать их из бархатных гнезд и любоваться изящными узорами отделки. На нижних полках, пронумерованные в порядке поступления в коллекцию, хранились образцы более серьезного оружия: кремневые ружья из Кентукки; мрачного вида тяжеленная нарезная винтовка; старинный мушкет с заржавевшим дулом, который, по семейному преданию, принимал участие еще в Гражданской войне. А из современных ружей наиболее интересным Харриет казался обрез времен Второй мировой.

Нынешний владелец этой коллекции, по совместительству отец Харриет, был для нее личностью хоть и неприятной, однако не слишком надоедливой. Она прекрасно знала, что люди шепчутся за их спинами о том, что ее отец живет в Нэшвилле, — ведь он все еще официально был женат на ее матери. Хотя Харриет не имела представления, почему все так получилось, лично ее такая ситуация устраивала на сто процентов. Каждый месяц семья получала чек, покрывающий домашние расходы, папаша приезжал навестить их на Рождество и Пасху, а иногда на несколько дней оставался погостить осенью по пути к своему охотничьему лагерю в Дельте. На взгляд Харриет, более неподходящих для совместной жизни людей, чем ее мать, проводящая в постели большую часть своего времени, и полный энергии отец, было трудно сыскать. Отец все делал быстро — быстро ел, быстро говорил, слегка брызгая слюной, и если не сидел за столом с бокалом в руке, то вообще не мог оставаться на стуле и пяти минут. На людях он постоянно вертелся, смеялся и шутил, поэтому в обществе у него сложилась репутация завзятого остряка, но в домашней обстановке его способность ляпать первое, что придет в голову, была не столь востребованной, ибо он обижал своих близких, даже не замечая этого. Хуже того, отец Харриет принадлежал к категории людей, которые считают себя всегда правыми, даже когда несут полную чушь. Любой спор он умело превращал в битву — хоть его никогда нельзя было хоть в чем-то разубедить, он любил спорить просто для того, чтобы унизить собеседника. Особенно ему нравилось дразнить Харриет: «умные девицы никому не нравятся» или «зачем тратиться на твое образование — все равно выйдешь замуж да нарожаешь сопляков» — такие отцовские сентенции до ужаса бесили Харриет, и она сразу же бросалась в бой. Однако возражений от дочери папаша не принимал, и поэтому Харриет нередко доставалось ремня, не говоря о часовых бдениях в углу, и других, иногда довольно странных наказаниях. Например, однажды Дикс приказал дочери собственноручно выкосить всю траву на лужайке (Харриет было тогда лет семь), а в другой раз — разобрать завалы на чердаке. Однако такие задания Харриет просто отказывалась выполнять. Она не боялась порки (ее кумир, наш Спаситель, и не такие муки выдерживал), а потакать придури своего предка она не желала. Бывало, что Ида Рью, мучительно боявшаяся хозяина, сама потихоньку шла на чердак и разгребала скопившийся там мусор.

Поскольку отец был непредсказуем, Харриет была счастлива, что он появлялся дома нечасто, и считала жизненный уклад своей семьи нормой. Однако в один прекрасный день, когда она училась в четвертом классе, ее иллюзии были развеяны — совершенно случайно она узнала, что их семья является предметом постоянных соседских пересудов. Дело было так: школьники отправились на автобусную экскурсию, но по дороге автобус сломался, и они застряли на целый час посреди сельской дороги. Харриет сидела рядом с девочкой на класс младше — ее звали Кристи Дули — и пыталась не слушать, что болтает ее соседка. Харриет удивлялась, как это Кристи умудряется пить из термоса суп, без конца трещать, смеяться, жестикулировать и при этом не пролить ни капли на свое белоснежное вязаное пончо, в котором она всегда ходила в школу. Несмотря на то, что Харриет не выказывала ни малейшего интереса к ее болтовне, Кристи продолжала выбалтывать ей секреты всех и вся, которые она, по всей вероятности, почерпнула из родительских бесед. Харриет отвернулась к окну и с тоской ждала, когда же наконец починят автобус, когда вдруг осознала, что Кристи рассказывает ей о ее собственной семье, о ее родителях.

Она медленно повернулась и не мигая уставилась на соседку.

— О, так это все знают, — доверительно прошептала Кристи, придвигаясь ближе к Харриет и дыша на нее супом (она всегда подходила ближе, чем было комфортно собеседнику). — А что, ты сама никогда не задумывалась, почему твой папа живет в другом городе?

— Он там работает, — сказала Харриет не слишком уверенно. Внезапно этот аргумент ей самой показался очень слабым. Кристи театрально и как-то очень по-взрослому вздохнула и поведала Харриет всю историю целиком. По ее словам выходило, что после смерти Робина отец Харриет хотел переехать в другое место, начать, так сказать, все заново, забыть об этом ужасном случае.

— Но она ему не позволяла, — Кристи говорила о Шарлот так, как если бы она была персонажем ужастика с привидениями. — Она сказала, что останется здесь навсегда. И ему пришлось бежать.

Харриет с самого начала раздражало это соседство, а тут она вообще отвернулась и как можно дальше отодвинулась на скамье от Кристи.

— Ты что, злишься на меня? — спросила Кристи с приторно-сладкой усмешкой.

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— От тебя супом пахнет — противно.

После этого случая Харриет часто слышала похожие слова от других своих знакомых, как взрослых, так и детей, — всем казалось, что в укладе ее семьи было что-то неестественное, однако для самой Харриет такие условия были если не идеальными, то вполне удобными. Ее отца в семье Кливов никто не любил, его визиты с трудом терпели и тетушки, которых он и сам недолюбливал, и девочки, и даже сама Шарлот. Ее Дикс изводил с особым старанием — в прошлом году, например, он целую неделю приставал к жене, чтобы она пошла с ним на какую-то рождественскую вечеринку — сидел на ее кровати и не давал ей спать до тех пор, пока она не сказала «хорошо». Ну и чем все это кончилось? Когда пришла пора собираться на вечеринку, Шарлот присела к зеркалу, подняла руку к волосам и вдруг застыла, не в силах пошевелиться, — не смогла ни губы накрасить, ни даже волосы расчесать, так и просидела целый час. А когда Алисон пришла за ней, чтобы посмотреть, как у нее дела, Шарлот опустила голову на руки и расплакалась, сославшись на мигрень. Хорошенькое было Рождество! Девочкам пришлось отмечать его вдвоем друг с другом; они сели около елки и включили стереопроигрыватель на полную мощность — рождественские песни разносились по всему дому, но не могли заглушить истеричные вопли матери и грубую ругань, доносящуюся из спальни. Все вздохнули с облегчением, когда на следующий день отец буквально скатился вниз по лестнице, держа в одной руке чемодан, а в другой — пакет с так и не розданными подарками, сел в свою машину и укатил обратно в Теннесси, а дом опять погрузился в привычную дремоту.