— Прекрати, Карел, — недовольно поморщившись, прервал витиеватую речь своего «друга и коллеги» Коэн. — Что это на тебя нашло?
Он поудобнее устроился в кресле и заговорил четко и деловито.
Оказывается, в деле Майка все было не так просто, и дело тут даже не в способе убийства. Точнее, даже не убийства, а умерщвления, потому что коронер признал Майка умершим естественной смертью при невыясненных обстоятельствах. Патологоанатом указал причиной смерти внезапную остановку сердца, но отрицал возможность применения медикаментозных средств. Указанную выездным судмедэкспертом температуру тела — плюс четыре градуса по Цельсию — патологоанатом счел ошибкой или опиской, поскольку добиться такой температуры в жару можно было только замораживанием, а признаков обморожения патологоанатом не нашел.
— Но мы-то знаем, что Касслер действительно был заморожен, — говорил Коэн. — Он был как лед, поэтому в естественную смерть Майка я не верю. И в то же время все говорит за то, что Касслер умер именно в своей квартире, на том самом месте, где ты его нашла.
Шано вдруг представила себе это — Майка в его пустой одинокой квартире. Вот он что-то вяло, нехотя жует, стоя на кухне, у окна; вот сидит в своем кресле, время от времени прихлебывая из горлышка свою любимую анисовую; или лежит, прикрывшись одеялом, на скрипучей постели — и постепенно слабеет, слабеет… Почему он не обратился к тому же доктору Ришару? Ведь наверняка чувствовал, что заболевает! Почему не сходил в аптеку? Денег не было? Тогда почему в конце концов не позвонил ей, Шано? Может, он чего-то ждал? Или боялся?
— Последние трое суток, — продолжал между тем Коэн, — Касслер скорее всего совсем не выходил из дома. Во всяком случае, его никто не видел в это время: его не встречал никто из приятелей и соседей по дому… Их всех — кого удалось достать, конечно, — допросили. Он не появлялся в своих излюбленных местах — барах и забегаловках, в бильярдных и у девиц соответствующего поведения. Он даже не явился на две назначенные им самим встречи…
И все бы ничего, но один из приятелей Майка обмолвился, что тот вроде бы затевал какое-то очередное дельце. И не мелкое. Если верить этому приятелю, Касслер хвастался, что, обделав дело, он плюнет на все, уедет из этой паршивой Корисы куда-нибудь поближе к природе и будет наслаждаться покоем; он якобы даже уже присмотрел себе домик — тут Коэн многозначительно поднял палец и поглядел на Шано — где-то на Отейне. Хвастался Касслер и перед другими, но никто не принимал его разговоры всерьез — мало ли кто чем похваляется за бутылочкой анисовой?..
Но! Тот самый приятель назвал Коэну имя предполагаемой жертвы Майка Касслера.
Сначала инспектор не поверил. Дело, на которое замахнулся Касслер, было для него слишком уж не по чину. По профилю — да. По профилю это был обычный шантаж. Но шантаж никак не его, Майка, масштаба. Коэн счел бы эту информацию недостоверной и приписал бы все обычному для Майка блефу, если бы не еще одно обстоятельство.
Читала ли Шано вчерашние газеты? Нет? Только просматривала? А не обратила ли внимание вот на эту заметку?
Коэн жестом, не лишенным некоторой театральности («Не иначе, заразился от коллеги Мюллера», — подумала Шано), извлек из внутреннего кармана пиджака вчерашний номер «Куриэр вад-Корис», раскрытый на третьей полосе, где обычно публикуются мелкие скандальчики, и протянул его Шано. Та быстро пробежала отчеркнутый текст.
В заметке сообщалось, что «уникальная в своем роде, единственная в Европе и во всем мире, давно ставшая достопримечательностью Северингии корисская городская почта «Особая доставка», гордость и одна из старейших традиций нашего города», может в скором времени утратить свой авторитет, так как перестанет соответствовать своему исконному девизу: «Точность, скорость, надежность». Оказывается, за последние пять лет было совершено несколько нападений на фельдъегерей, по традиции доставлявших почту на велосипедах. Вот и вчера утром двое неизвестных оглушили в подъезде фельдъегеря Крауса и похитили сумку, в которой находилась вся дневная почта. Далее в заметке следовало возмущение «темными непатриотически настроенными элементами, все еще встречающимися среди добрых граждан нашей прекрасной страны», выпады в адрес «разжиревшей на государственном иждивении полиции» и вопрос к руководству «Особой доставки»: почему оно, руководство, не может обеспечить безопасность своих фельдъегерей и порученных ей, «Особой доставке», посланий? Кончалась заметка сакраментальным: «Для чего мы в конце концов платим налоги?!».
Пока Шано читала, Коэн с Мюллером успели принять еще по наперсточку коньяку. Уже без особого повода.
— Ну и что? — хладнокровно осведомилась Шано, возвращая газету и тоже взяв со стола свою рюмочку. — При чем здесь «Особая доставка»?
Оказалось, при чем. И очень даже весьма. Вчера «Особая доставка» передала в Главное полицейское управление полный список пропавшей корреспонденции. И инспектор Виллар, которому это дело было поручено, счел необходимым поставить в известность старшего инспектора Коэна, что в этом списке значится пакет некоего Микаэля Кушлера, дело о гибели которого находится в ведении отдела Коэна. Пакет адресован Шано Шевальер, улица Талейрана, дом 2, квартира 60, которая проходит по этому же делу свидетелем. Около года пакет находился в «Особой доставке» на хранении и, согласно договору, был отправлен адресату после того, как стало известно о смерти клиента. К пакету была приложена незначительная сумма — остаток за неиспользованное время хранения. Клиент, Микаэль Кушлер, вносил плату аккуратно, в начале каждого месяца, и за все время хранения трижды изымал пакет на короткое время — по всей видимости, чтобы что-то вложить в него либо извлечь; последний раз это случилось шесть дней назад. Кроме самого Кушлера, никто никогда пакетом не интересовался — да это и невозможно: «Особая доставка» никому не дает сведений о своих клиентах и их корреспонденции. Даже на то, чтобы в данном чрезвычайном случае сообщить полиции сведения об украденных письмах и посылках, потребовалась санкция самого Великого князя.
— Значит, вот где были все документы Майка, — задумчиво прорезюмировала Шано, когда Коэн замолчал.
Тот согласно кивнул.
— Но ведь у него не было обнаружено квитанций «Особой доставки»? — спросила Шано.
Так же молча Коэн отрицательно помотал головой.
— Может, он их и не держал при себе, — предположил господин Мюллер.
— Может, — ответил Коэн. — Но сейчас это уже не имеет значения.
«Пожалуй, — мысленно согласилась с ним Шано. — И если это так, то Майк действительно чего-то боялся и боялся, видимо, не зря».
— Все-таки не факт, что фельдъегеря стукнули по кумполу именно из-за этого пакета, — произнес Мюллер так, будто продолжал с Коэном какой-то свой спор.
— Не факт, — покорно согласился Коэн. — Здесь все не факт. И то, что Майк замерз в тридцатиградусную жару, не факт, и то, что он действительно об этой…
Мюллер громко кашлянул.
Коэн споткнулся на полуслове и быстро исправился:
— …особе знал что-то, чего не знаем мы, и пакет этот, так вовремя пропавший, тоже не факт. А теперь еще этот домик на Отейне, и тетушки оттуда же.
— Ты забыл еще кое-что, — напомнил Мюллер.
— Ну это уж точно не факт, — возразил Коэн. — Хотя кто знает…
Действительно, кто знает, но стоило только Коэну запросить в архиве сведения о предполагаемом объекте шантажа, как его вызвали на самый верх, к начальнику Главного полицейского управления господину Буллю д'Озеру. И тот в свойственной ему резкой манере потребовал от Коэна объяснений: для каких надобностей тому понадобились сведения об одной очень известной и уважаемой в стране личности? А когда Коэн попытался объяснить, оборвал его, не дослушав, и заявил, что он, Коэн, раздувает из мухи слона, и что он, генеральный комиссар полиции д'Озер, считает, что у отдела насильственных преступлений есть более серьезные занятия, чем копаться в обстоятельствах заурядной — так ему донесли — смерти какого-то алкаша, и потребовал, чтобы в пятницу на очередном совещании начальников отделов Коэн отчитался по всем текущим делам, имеющимся в производстве его отдела.
