В Москве было 9 часов 30 минут, а в Париже 7 часов 30 минут того же 20 октября 1948 года. В Москве моросил нудный обложной дождик, а в Париже светило солнце и день налаживался ясный и теплый.

Когда Ту-4 с Александрой и Адамом на борту коснулся бетонной полосы секретного подмосковного аэродрома, в парижском особняке близ моста Александра IIIчерез Сену Мария и Павел вошли на кухню, чтобы выпить кофе перед дальней дорогой.

— Нюся, а ты сварила отличный кофе, — похвалила подававшую им на стол компаньонку Мария.

— Радыя стараця, — добродушно улыбнулась тетя Нюся, — а че ево варить, той кофий, — и дурак сварить.

— Не скажи, — оспорила ее Мария, — тут надо чувствовать это самое чуть-чуть, без которого не бывает ничего стоящего.

Обозначая свое присутствие, Фунтик радостно завилял хвостом с белой кисточкой.

— Уезжаем мы, Фуня, — сказала псу Мария.

Фунтик посмотрел на нее внимательно, печально, пошел в дальний угол кухни на подстилку и лег на нее, отвернувшись ото всех, уткнув морду в лапы.

Они попили кофе, поднялись и пошли к баулам, которые были приготовлены в коридоре.

— Не обижайся, Фуня, я скоро вернусь, — сказала на прощание Мария, — слушайся Нюсю.

Фунтик даже не повернул головы.

— Ой, туточки вже письму тебе принесли, — сказала в коридоре тетя Нюся, прошла в прихожую и принесла письмо в длинном узком конверте.

— Из Канады, почти из твоей Америки, — взяв в руки конверт, сказала Мария. — В пути прочту, — и она сунула письмо в сумочку.

— От кавалера? — нарочито ревниво спросил Павел.

— От студента. От Толика Макитры, был у нас такой в Тунизии. Правда, сейчас он на французский лад Анатоль Макитрá.

Мария поцеловалась с Нюсей, и они вышли с вещами на черную лестницу, — тут до автомобиля было гораздо ближе, чем от парадного подъезда.

Заехали в отель «Ритц» за чемоданом Павла и за расчетом.

Пока Павел был в отеле, Мария, не торопясь, прочла письмо от своего подопечного.

Письмо от Анатоля Макитра было довольно короткое. Он писал, что то, что он окончил в Москве фельдшерскую школу, а потом работал у Альберта Швейцера, очень помогло ему. «У нас в СССР, оказывается, была очень хорошая учеба, здесь другой уровень, да и опыт Габона мне пригодился, и слава, что я ученик самого Швейцера, поэтому я закончил курс на год раньше. Пока хочу быть терапевтом, а там видно будет. Пишу Вам и потому, что давно не писал, и потому, что прошу Вашего разрешения переехать мне из Канады в США. Монреаль — город хороший, но дело в том, что в США много наших русинов и они зовут меня врачевать по нашим православным монастырям и приходам. В Джорданвилле есть знаменитая в Америке Свято-Троицкая обитель, и там послушником мой земляк из Подкарпатья Вася Шкурла.[27] Он на семь лет моложе меня, но я его знаю смальства. И отца его знаю, и мать знал. А мама у него давно умерла, и отец еще в детстве Васи согласился отдать его в нашу Почаевскую Лавру в Ладомире, у отца осталось на руках еще трое детей. Сейчас Василий — послушник в монастырской типографии, но, в общем, это долгая история. Короче, они меня зовут, и я прошу Вашего разрешения…» Марию порадовали слог письма и грамотность Анатолия, видно, он много сил посвятил самообразованию.

Скоро служащий отеля вынес большой желтовато-коричневый чемодан Павла. Следом показался сам Павел.

— Какая странная фамилия — Шкурла, — ни с того ни с сего вдруг сказала Мария, отъезжая от отеля.

— Наверное, словак, — сказал Павел, — а там — кто его знает.

— Русин.

— А-а, есть такой народ. Очень чистоплотные и благочестивые люди. У меня на фабрике работают четыре семьи. Они тянутся к русским и вообще считают себя русскими.

На этом их разговор и закончился. Разве могла предположить тогда Мария, какую фантастическую роль предстоит сыграть в ее жизни человеку, носившему в миру фамилию Шкурла?

— Слушай, а давай купим тебе в дорогу мягкие ботинки. Я знаю хороший итальянский магазин, по пути.

— А чем плохи мои?

— Очень яркие. Очень американские.

— А чем плохи американские? Мы ведь освободители?

— Как тебе сказать! — Мария замялась. — Освободители-то вы освободители, но эйфория прошла. Французы — очень независимая нация, а вы, американцы, на каждом шагу тычете им в нос своими благодеяниями. К тому же у вас слишком много денег. Завалили страну своими зелеными бумажками, своими фильмами, своей жвачкой. Французы же считают, что освободили себя сами.

— Это как?

— А так, что мудрый де Голль уговорил в свое время англо-американские войска приостановить наступление на Париж. И они шесть часов стояли в боевых порядках и ждали, пока отряды французского Сопротивления первыми войдут в Париж. Поэтому французы и считают, что они освободили себя сами.

— Хитрый ход, — усмехнулся Павел. — Ну и где сейчас этот де Голль?

— К сожалению, в отставке, но я думаю, он еще вернется к власти. А мы с тобой сейчас поедем по провинциям, где Франция маршала Петена и в войну оставалась формально независимой от Германии.

— Странно, — сказал Павел, — я об этом не думал. Наверное, ты права… Ладно, поехали, купим черные ботинки.

— Из мягкой кожи. С мягкими задниками. У итальянцев прекрасная обувь.

— Обязательно с мягкими задниками! — засмеялся Павел и поцеловал Марию в висок.

— Тогда с Богом! — Мария переключила скорость, и они поехали чуть быстрее, рассчитывая, что через неделю неспешного путешествия прибудут в Марсель, а там она посадит его на океанский лайнер, помашет платочком на дорогу, и поплывет он по волнам, по морям в далекую Америку к своим внукам и стиральным машинам.

В итальянском обувном магазине терпко пахло хорошо выделанной кожей, Марию радовал этот запах. Ботинки очень понравились Павлу.

— Надел — и сразу как дома! — сказал он с удивлением. — И задники мягкие. Спасибо.

Он хотел расплатиться, но Мария первой сунула продавцу деньги, а повернувшись к Павлу, сказала по-русски:

— Разреши, это будет мой подарок. Носи на здоровье!

Запаковывая в коробку американские ботинки Павла, пожилой продавец торжественно поднял над головой указательный палец и с акцентом произнес по-французски:

— У вашей жены прекрасный вкус. Эти ботинки сшил сам сеньор Франческо! — Кто такой Франческо, продавец не пояснил, видимо, с его точки зрения любой в подлунном мире должен был знать сапожника Франческо.

При слове «жена» сердце Марии предательски дрогнуло. «Твоими бы устами да мед пить!» — с благодарностью подумала она о худеньком, седеньком итальянце с блестящими черными глазами.

Через Итальянские ворота (Ported’Italie) они выехали из Парижа. Дорога была хорошо знакома Марии еще с тех незапамятных времен, когда она гоняла в отстойники Марселя автомобили завода «Рено». Конечно, пирамидальные тополя слева по ходу машины сильно вытянулись, а в остальном дорога мало чем изменилась. Асфальтовое покрытие пестрило мелкими трещинками, но ни ям, ни выбоин на трассе не встречалось, и это позволяло гнать с ветерком.

— Ты любишь скорость? — спросил Павел.

— Обожаю!

Некоторое время ехали молча.

— А у меня скоро правнуки будут. Одной внучке семнадцать, другой восемнадцать, обе успели замуж выскочить и вот-вот родят. А то бы я мог задержаться.

— Ты что, дедуля! — принужденно улыбнулась Мария. — Зачем тебе задерживаться? До парохода еще целая неделя. Доедем в срок, не сомневайся.

— В тебе я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в себе.

— Это еще почему? — заметно прибавляя скорость, лукаво спросила Мария.

— Тебе, Маруся, сказать честно?

— По мере возможности.

— Тогда не скажу, сама догадайся.

— Имеешь в виду, что я тебе надоела?

— Не то слово. Осточертела хуже горькой редьки. Поэтому смотрю на дорогу и думаю: хорошо бы мне ехать с тобою вечно.

— Это признание в любви?

— Может быть. Не помню, как это делается.