После возвращения из Семеновки весь мир для Александры словно подернулся пеплом, и дни потянулись один тоскливее другого. Закончилась большая часть ее жизни, наполненная и радостью встречи с Адамом, и горечью его утраты, и надеждой на то, что еще на этом свете, Бог даст, они все-таки опять воссоединятся, как предназначенные друг для друга половинки. Теперь стало окончательно ясно: не воссоединятся. Все окружающее: и дома, и люди, и деревья, — вдруг потеряло яркость своих подлинных красок, посерело и как бы слилось в один общий серый тон. Потом, через много лет, кто-то сказал Александре Александровне, что серое имеет триста с лишним оттенков. Она вспомнила о своих первых послевоенных годах, подумала: какое же тогда было для нее все «серое», какого оттенка? Нет, на этот вопрос она не смогла ответить. Видимо, только радостный человек способен различить триста оттенков серого, а безрадостному все они как один.

До войны, когда Александра училась в медицинском училище, ей случалось бывать на этой известной всей Москве улице с ее знаменитым на всю страну медицинским институтом. Тогда она взирала на центральное здание института с трепетом, а входивших в институт и выходивших из его дверей студентов и преподавателей почитала за высшие существа, сравняться с которыми для нее было почти невозможно. Она так и думала всегда: «почти». Этой игре в «почти» ее научила тренер по акробатике Матильда Ивановна. Она вдолбила Сашеньке, что «шанс есть почти всегда и ничего-ничего не значит». И вот еще и года не прошло после демобилизации, а она, Александра, уже в институте своя, пока еще не студентка, но зато после триумфа с награждением высшим орденом государства настоящая местная знаменитость: все с ней здороваются, улыбаются ей по-свойски, а скоро, не сегодня-завтра, она сразу станет третьекурсницей.

Александра уверенно открыла тяжелую парадную дверь института и вошла в прохладный высокий и просторный вестибюль, где пожилая уборщица протирала шваброй с мокрой тряпкой темно-серый гранитный пол.

— Здравствуйте, тетя Дуся, — сказала Александра.

— Здравствуй, деточка, проходи по мокрому, ничего, я следом за тобой еще протру.

— Спасибо, тетя Дуся! — поклонилась уборщице Александра. Она всегда так делала: чем неприметнее и скромнее был перед ней человек, тем с большим радушием и почтением она ему кланялась. Наверное, так получалось оттого, что она всегда помнила и свою маму дворничиху, и купленное ей от школы пальто на вате, лиловое с искрой, которое она утопила в Яузе. Она на всю жизнь запомнила, как поплыло по реке то пальто лиловым пятном, широко раскинув рукава, тяжелея с каждой секундой, напитываясь водой и погружаясь в воду.

Жена Папикова, «старая» Наташа, и он сам встретили Александру с радостью.

— Не нашла? — без обиняков спросил Александр Суренович.

— Не нашла, — скупо ответила Александра. Хотела рассказать все в подробностях, да прикусила язык, вспомнив мамин совет: «Не нашла — и все». Хотя Папиков и его Наташа, конечно, не Надя, но молчание — золото, с этим не поспоришь.

— Мы без тебя скучаем, как брошенные, — сказала Наташа, когда Папиков вышел из кабинета. — Он из Питера, я из Ставрополя, а в Москве у нас нет никого кроме тебя.

— Спасибо, — польщенно улыбнулась Александра. — Ой, у меня предложение: сегодня у моего крестного сына день рождения, пять лет. Я вас приглашаю. И с моей мамой познакомитесь, я ей и про тебя, и про Александра Суреновича все уши прожужжала.

— Честно? Я с удовольствием. Чем сразу после работы тащиться в общагу… Там еще ремонт не кончился — пыль, грязь… А свое жилье нам обещают к ноябрьским, Иван Иванович обещает. Я с удовольствием. А Сашу уговорим?

— Уговорим, — уверенно пообещала Александра.

Но уговаривать Папикова не пришлось. Узнав, что на празднике у незнакомых ему людей будет и Ираклий Соломонович, он согласился сразу.

— Только за подарком зайдем в какой-нибудь магазинчик, если, конечно, там есть что-нибудь кроме голых полок.

Им повезло. В магазине «Музыкальные товары» продавался один-единственный пионерский барабан на ремне. Его они и купили и еще две барабанные палочки. Упаковывать барабан продавщице было не во что, и Папиков взял его под мышку, благо барабанчик был небольшой, ярко-красный, вкусно пахнущий туго натянутой белой кожей.

Когда подошли к дому виновника торжества, Папиков надел ремень барабана на шею так, что ярко-красный барабан оказался у него на животе, взял в руки палочки и на изготовке вошел в подъезд. А когда Александра позвонила в старинную высокую дверь, выкрашенную грубой коричневой масляной краской и ее распахнул перед гостями Карен, Папиков ударил в барабан, пропустил впереди себя женщин и, не переставая барабанить, сам вошел следом за ними в большую коммунальную квартиру с очень высокими потолками, украшенными потемневшей от пыли лепниной. В очень длинном и местами совсем темном коридоре тускло горела под потолком желтая лампочка без абажура, пахло многими прожитыми в тесноте жизнями. А из открытой двери кухни доносился запах яблочного пирога. Дом был одноподъездный, пятиэтажный, постройки конца ХIХ века, и до революции в нем жил с многочисленными чадами и домочадцами знаменитый русский купец, благополучно эмигрировавший во Францию еще в 1917 году вместе с семьей и своими финансовыми активами. Все эти и многие другие подробности о доме Александра Александровна и Надя узнали через пятьдесят лет от Артема Кареновича, который купил этот дом, отреставрировал и поселился в нем. Тогда, кстати сказать, выяснилось, что крашенные коричневой масляной краской двери в их бывшую коммуналку сделаны из красного дерева. Надо было только содрать эту жуткую краску, зачистить, отполировать и жить себе дальше в переходный период из псевдосоциализма в псевдокапитализм. Но до этих выморочных дней надо еще было жить и жить, идти и идти. А пока они сбились гурьбой в полутемном коридоре пахнущей мышами и бедностью коммуналки. Из своих комнат высыпали на барабанную дробь соседи, и показались наконец Надя и Ираклий Соломонович в генеральском мундире, а там появилась в дверях огромной кухни и Анна Карповна. За суетой все забыли о маленьком Артеме, а он прошмыгнул понизу и уже стоял рядом с Папиковым.

— О, кто пришел! — восхищенно воскликнул Ираклий Соломонович при виде Папикова.

Папиков снял с плеча ремень и протянул барабан мальчику.

— Держи, боец, наш подарок!

— А палочки? — быстро спросил Артем, ничуть не смущаясь незнакомого гостя.

— А ты не пропадешь в этой жизни! — засмеялся Папиков. — И палочки твои — держи!

Артем ловко надел ремень на шею, и барабан повис у самого пола.

— Дядя, — окликнул мальчик Папикова, — дядя, а как я в него буду стучать?

— Ты прав. — Папиков, сделал ремень покороче и погладил мальчика по черноволосой, коротко стриженной голове. — Молодец!

Тем временем любознательные соседи попрятались по своим комнатам: генерал в штанах с красными лампасами — это зрелище! А какой-то пожилой дядька в кургузой светло-серой рубашке с короткими рукавами, да еще очкарик, хотя и при симпатичной даме, вряд ли стоит внимания; что касается Александры, так они ее давно знали. Артем ударил в барабан, и гости вошли в раскрытую перед ними дверь довольно большой и светлой комнаты с двумя высокими венецианскими окнами и накрытым столом посредине.

Когда Папиков и его Наташа были, наконец, представлены Александрой Карену и Наде, те буквально потеряли дар речи. К тому времени Папиков был одним из самых знаменитых хирургов страны и увидеть его вдруг у себя дома — о, это было для медиков выше всяческих представлений о чудесах. Александра привела из кухни маму и тоже представила ее гостям.

Артем беспрестанно бил в барабан, мешая взрослым расточать друг другу комплименты. Пришлось усадить героя дня за стол, а барабан Надя отнесла во вторую, маленькую комнатку и положила его там на кровать к другим подаркам: вязанию Анны Карповны, «Робинзону Крузо» от крестной, матросскому костюмчику, который подарил Ираклий Соломонович, букварю и новеньким светло-коричневым сандаликам из свиной кожи от мамы с папой.