Ничего особенного не произошло, разрядилась я просто в скандале. В нашей комнате постоянно работало четыре человека, остальные забегали на время, и эти четверо вели несложное хозяйство. Дежурили по очереди: дежурный готовил кофе, чай, накрывал на стол в двенадцать часов, затем для кофе в три часа и потом мыл посуду. Все, включая Фрица, а он все-таки руководитель мастерской, работу исполняли честно и тщательно, один Арне ломался. Считал, видите ли, хозяйство занятием сугубо женским. Дежурил он в пятницу, а в понедельник моя очередь. Вошла я в кухню — пятничное побоище во всей красе.
Не притронувшись ни к чему, я вернулась в комнату, схватила сопляка за руку, притащила на кухню и, сдается, высказалась на тему весьма энергично, красноречиво и без дипломатии. С очень красной физиономией Арне наводил порядок любо-дорого, с разгону даже приготовил за меня второй завтрак.
Когда-то он провел в Польше коротенький отпуск и гордился познаниями в языке. Познания ограничивались, правда, ругательствами, но и это хорошо. Одним ужасным польским ругательством он пользовался довольно часто.
— Вос-с-с-с-с-семьдесят вос-с-с-с-семь! — сипел он яростно, глубоко уверенный, что ругается крепко и смачно, хуже некуда.
Пожалуй, только подобные ругательства помогли мне кое-как вынести его общество. Однако не отомстить я просто не могла, прототип правой руки шефа в «Покойнике»— это именно Арне, так он и выглядел — кудрявенький блондинчик с младенческой мордой…
Вспоминаются и всякие мелочи, особенно забавно контрастные два переживания. Одно их них, конечно же, бега на Аматере: просвистала все деньги; к счастью, взяла с собой немного, в кармане что-то осталось, я нащупала и успокоилась — жетон на автобус есть; как бы не так, когда вытащила, оказалось — крона, а билет стоил одну крону двадцать пять, зайцем не поедешь, исключено. Зима, ветер и густой снег, от злости на себя чуть удар не хватил, но ничего не поделаешь, рванула пешком. А ветер и снег в морду. Расстояние примерно как от Служевца до Крулевской, от ярости завелась и неслась не хуже, чем с пропеллером, не успела опомниться, уже домчалась до дома, у двери долго соскабливала с себя толстую скорлупу мерзлого снега.
Другой эпизод опять на Амагере, вот ведь черт, как прицепился ко мне этот остров! Вычитала из газеты, в кинотеатре «Амагер» субботний сеанс, дают Джеймса Бонда, «Живешь лишь дважды», я впала в амок. Начало в одиннадцать. От беспокойства — не опоздать бы — поехала слишком рано, забыв поесть. На Амагере оказалась в двадцать минут одиннадцатого, купила билет и почувствовала волчий голод. Рядом гриль еще не закрылся, но продавали только на вынос. Купила небольшого цыпленка с хрустящим картофелем и вышла.
Припустил сильный дождь. Цыпленок в сумке упоительно благоухал, сил терпеть не было. Кишки совсем прилипли к позвоночнику, а слюна из пасти текла, как у бешеного пса, оглянулась в поисках укромного местечка — глупо как-то жрать на глазах у публики, высмотрела место потемнее на какой-то лестнице, поднялась и вцепилась в цыпленка, пожирая его чуть ли не с пакетом. Зонт висел у меня за спиной, дождь лил на голову — подумаешь, велика важность, голод забил все ощущения. Только обглодав последние косточки, пришла в себя и оглянулась: алчно обжиралась на ступенях костела.
Показ начался двумя короткометражными фильмами, не рассчитывала на такое — датские газеты просматривала, естественно, по верхам, удивилась и забеспокоилась. Беспокойство росло вместе с развитием действия на экране, Господи Боже, что же это такое?!.. Хищное бесформенное чудовище поджидало кого-то в засаде, маячили чьи-то страшные маски, какой-то тип сиганул в кипящее озеро и сварился вкрутую, я едва в панику не впала: приснится такое, ведь не проснешься, а где же этот 007, к черту?! Мало одной сказки, другую суют еще краше.
Придушив зрительный зал кошмарами, наконец пустили Бонда. Вышла я из кино вполне довольная, взглянула на часы: двадцать минут третьего, никакой транспорт уже не ходит, а я опять на Аматере! И вдруг небесное блаженство, с безграничным облегчением соображаю — у меня же есть деньги. Взяла первое попавшееся такси и роскошно доехала до дому, приятно вспоминая предыдущее возвращение. А дождь все лил и лил и поспособствовал удовольствию: на сей раз я, как все нормальные люди, еду в машине, а не мчусь пешком.
Счастье, конечно, не в деньгах, да уж очень они облегчают жизнь…
На Аматер ездила не только на бега, занесло меня и к зубному врачу, намаялась я с зубом, врагу не пожелаю. Дантист по имени Марыся, полька, натурализованная в Дании, наша с Алицией приятельница, по своей воле и охоте придралась к моему зубу, тому самому, допекавшему меня во время работы над сценарием. Тогда зуб спасти не удалось, убили нерв, зуб потемнел. Марыся уперлась задними лапами — надо поставить коронку, ибо мою неземную красоту безобразит темный зуб, да еще, того и гляди, сломается, — короче, без коронки не жить! И не откладывать, делать немедленно! Заморочила меня Марыся, и я согласилась.
Она работала в стоматологическом кабинете по дороге на ипподром, так что устроилась я даже с удобствами. Примерку коронки делала трижды, всякий раз предлагая наркоз, но я твердо стояла на своем и дважды выдержала по живому, в третий раз сдалась. Железный зуб, вбиваемый в десну, перестал мне нравиться. В ожидании окончательного произведения искусства от зубного техника она дала мне временную коронку, упорно не желавшую держаться — то и дело застревала в хлебе или вылетала из пасти при каждом чихе. Я носилась с ней как с писаной торбой — ловила на столе, подхватывала на лету и вообще на почве этой стервы заработала невроз. Окончательную коронку подгоняли тоже трижды — «третий раз не миновать» сделалось моим девизом, наконец в последний раз коронка села отлично.
— Давай испробуем новое изобретение, — соблазнила меня Марыся. — Новый клей, держит намертво, ты первая испробуешь…
Облегчение я испытала беспредельное, наконец-то моя родная челюсть стабильна и неподвижна, чихать могу вволю. Два дня прошло, на третий день зараза в пасти начала шататься.
И как я замертво не свалилась от ужаса, не понимаю. Две остановки проехала полумертвая, стараясь не дышать и хоть как-нибудь выйти из ступора. Вылетела из транспорта, чуть не ломая руки и ноги, помчалась в больницу, держась за щеку, стеная и с безумием во взоре. Марыся расстроилась.
— Черт с ним, с изобретением, — рассердилась она. — Поставим на обычный традиционный цемент, а мой шеф пусть катится к черту!
Цемент, как ни говори, материал строительный, а потому меня полюбил — через пятнадцать лет зубной врач не отличил коронку от моих зубов. А что пережила, все мое, потому как, закончив дело, Марыся меня напутствовала:
— Теперь будет держаться, только не грызи сухарики или яблоки…
— Иисусе Христе!.. Яблоки!..
— Яблоки исхитрись откусывать коренными зубами, а не передними, — ворчливо посоветовала Алиция, когда я сообщила ей о моей трагедии. — Не слушай глупостей, Марыся делает отлично, а говорит невесть что. Ну уж орехи, пожалуй, коли щипцами, а не зубами…
A propos о зубах, давненько я не делала отступлений, посему воспользуюсь случаем и расскажу об одном пане, ехавшем в Варшаве на трамвае. В давке пихнули его на ступени, успел схватиться за поручень, на ногах устоял, а вставная челюсть у него вылетела на проезжую часть и прямо под машину, водитель от неожиданности так дернулся, что едва аварию не устроил.
У Алиции тоже был вставной зуб где-то сзади. Однажды мы собрались из дому, на улице она вдруг остановилась.
— Послушай, я не одета! — нервно пожаловалась она.
Я осмотрела ее — все на месте.
— Не вижу… Что ты не надела?
— Зуб забыла!
При следующем драматическом эпизоде меня не случилось, знаю по ее рассказу. Присутствовала на каком-то роскошном приеме, чихнула, вставной зуб выпал в суп.
— Господи Боже! — исполнилась я сочувствием. — И что ты сделала?
— Да ничего особенного. Конечно, достала зуб из супа — я ведь очень к нему привыкла…
