Что, может быть, все нормально, то есть все так и должно быть!.. Вот я ездил летом на эти дурацкие примерки, потом приехал из Нижнего, где мне было так хорошо, на съемки, дергался на вокзале, потом в одночасье все обломалось и вот теперь я здесь пью. Что это так и должно быть, понимаете?

Вот солнце садится уже рано, в девять с чем-то, и быстро темнеет, и этот пруд с беседкой, напоминающий акварель, и старый парк, и вечер, и несостоявшееся пьяное катание на лодке, и дурацкие разговоры “за искусство”… Что это все очень неплохо, понимаете? То есть в смысле, ну, совсем не хуже, чем если бы по нам пару раз проехалась камера фон К.

И еще я вспомнил, что у меня с собой журнал, который я приготовил на предмет “сценария”, и я достал его и, надписав, торжественно вручил Олександру и Диме со словами: вот, читайте!.. На память!.. Я-то вез для фон К., но хрен с ним, так даже лучше. Олександр, Дима, Эдик и я торжественно пожали друг другу руки (Мисаила в тот момент почему-то опять не было рядом, может, снова отошел позвонить), и все были очень растроганы и долго хлопали друг друга по плечам и говорили всякие приятные слова, а Мисаил, когда вернулся и узнал обо всем, тоже обнял нас и даже всхлипнул от радости. И хотя я понимал, что все это на восемьдесят процентов по пьяни, все равно было приятно.

А потом все опять вспомнили про Маринкину Оксанку, которая спасла Эдика от исключения (это было так: а-а! Оксанка!!!), и тут кто-то (я даже не помню, кто именно) вдруг предложил: а поехали к ней!.. И все страшно обрадовались и закричали: да! точно, поехали к этой Оксанке! Что же мы раньше-то не догадались!..

И моя жена тут же ей позвонила, и Оксанка, к своему счастью, оказалась дома, и тогда Марина отошла немного и о чем-то очень недолго вполголоса с ней поговорила, а потом вернулась и сказала, что Оксанка будет ждать нас ровно через сорок минут, в 23.00, на станции метро “Площадь Маяковского”, у выхода из метро на улицу, вот так.

И я, помню, еще подумал: надо же, как быстро, только что вроде говорили: муж ушел, муж, а вот на тебе - “ждет через сорок минут”…

Впрочем, я думаю, что никто не обратил внимания на мою мимолетную печаль, потому что все бурно собирались, и через несколько минут мы уже шли между столетними дубами к выходу из парка, оживленно разговаривая и подшучивая над смущенным Эдиком.

У ворот я оглянулся, посмотрел на огромные петровские деревья, на темнеющую за ними воду, на огни далеких домов с той стороны парка и еще раз подумал, что все это очень хорошо, но одновременно и как-то странно, даже очень странно, честное слово.

Помню, когда работал в газете, как-то раз брал интервью у одного культурного деятеля из Италии.

Дело было за столом, и в какой-то момент разговор, естественно, зашел про “russian vodka”. (Как же без этого.) Я предлагал немного принять, чтобы беседа пошла живее, а итальянец отнекивался. Мол, он только вина. Потом, правда, все-таки согласился, сказал, что это “филинг”, но заметил, что, по его наблюдениям, северные люди, пьющие водку (причем, он оговорился, не только русские, финны, например), начинают всегда весело и вместе, но расходятся грустные и по одному.

Такое вот интересное наблюдение.

Наш фотограф, человек бывалый, при этом справедливо заметил, что все зависит от того, сколько выпьешь, иногда и уходить-то не надо, потому что все сами остаются на своих местах… Но я его слушать не стал, потому что вдруг мне сделалось обидно за Россию. Это бывает. И, помнится, мы тогда с этим макаронником здорово полаялись - переводчик не успевал переводить, говорит, старик, чего ты к нему пристал, брось его. А мы уже аж до Крестовых походов добрались. (Ишь, думаю, наблюдательный какой выискался!..) Впрочем, интервью на нервной почве вышло хорошим (диктофон-то я не выключал), и в конце концов мы помирились.

Я это вспомнил к тому, что итальянец ведь был в чем-то прав, чего я тогда так завелся.

Я забыл, когда именно, но в какой-то момент все вдруг как-то погрустнели-потускнели и разбрелись. Нет, я понимаю - устали, и день был тяжелый, потом из парка мы выходили вместе, вместе ловили машину, никто еще не хотел нас везти, потому что шесть человек - это много (хотя Олександр и утверждал, что однажды ехал на обыкновенной “пятерке” вдевятером), потом вдруг показалась маршрутка, и все с радостью в нее полезли и даже первое время по дороге шутили. А может, во всем виноват наш общественный транспорт, в нем многие быстро грустнеют и замолкают. Говорят, все дело в нехватке кислорода.

Короче, уже минут через десять я, глядя на мелькающие вечерние тени и чувствуя плечо задремавшей жены, подумал, что, может быть, Эдик был прав, пытаясь убежать домой. Потому что было очевидно, что уже поздно, что все устали и сил на продолжение нет. Зачем, подумал я, зачем мне какая-то Оксанка? Туда должен поехать Эдик. Причем один… По-видимому, такие мысли пришли не только мне, потому что Олександр вдруг взял у Мисаила телефон и стал куда-то звонить и говорить что-то ласковое, слов было не разобрать, но по его лицу было видно, что человек звонит женщине и о чем-то договаривается и, когда мы приехали на “Водный” и пошли к метро, Олександр сказал, что он сейчас, наверное, нас оставит и поедет домой, потому что он устал и вообще так надо, потому что его, оказывается, ждут.

Тут история совершила круг, и всех удивил я. И больше всех самого себя.

- Значит, уходишь?.. - спросил я с придыханием.

Олександр улыбнулся:

- Ну да. Дома ждут.

- Значит, ждут… - сказал я. - Значит, то, чему ты нас здесь учил, - все ерунда и блеф?.. Не смиряться, не дать наплевать себе в душу, “какой-то фон К.”… все это был блеф. Никакой “философии” у тебя нет. Ты провел время, попил, а теперь, когда наступает решительный момент, когда пришла ночь и появляются сомнения в правильности выбранного пути, ты бежишь в теплый дом, к подруге, ужину и уюту. А мы?! Мы могли сделать это еще днем!.. Но ты нас не отпускал!..

Жена меня толкнула.

- Ладно, чего ты…

- Нет, - сказал я, - не ладно!..

Тут до той поры молчавший Дима неожиданно меня поддержал.

- Правда, Сань, - сказал он, - как-то не по-товарищески. Пили-пили. Мишку вон как из-за нас вздрючили, сейчас все едем к Марининой подруге, замечательной, судя по рассказам, женщине, попутно устраиваем Эдькину судьбу, а ты вдруг линяешь… Нехорошо. Короче, мы тебя не отпускаем.

И все заговорили радостно:

- Не отпускаем!.. Нет-нет!..

В метро мы ехали в одном вагоне, но сидели снова порознь. Все-таки итальянец, как ни крути, был прав. Мы с женой, рядом с нами Эдик, отдельно от всех Мисаил (он дремал) и отдельно - Дима с Олександром. Олександр что-то убежденно доказывал Диме - видимо, просился домой, на что тот со скандинавской флегматичностью изредка кивал. Я подумал, что, возможно, Олександр говорит Диме о своем праве уйти, но тот этого “права” не признает… В вагоне было пусто. Я некоторое время смотрел то на Диму с Олександром, то на пляшущие за окном черные кабели, потом задремал.

Когда показались мраморные колонны “Маяковки”, мы вышли. Олександр остановился в вагонных дверях.

- Пока… - сказал он неуверенно. - Мне, правда, надо…

Дима остановился и молча взглянул на него. Потом что-то сказал Олександру. Что-то очень тихое. Олександр умоляюще на него посмотрел. “Освободите двери!” - сказал машинист. Моя жена засмеялась: оставьте его… Вот и хорошо, подумал я. Сейчас пойдем домой. Нет больше сил. Но, когда двери стали закрываться, Дима взял Олександра за руку и элементарно вытащил его на платформу.

- Вот так! - сказал он. - Нй хрен. Домой… Ишь ты!..

Олександр страдальчески улыбался, и я подумал, что древние греки были абсолютно правы, говоря о вечном возвращении - что посеешь, то и пожнешь.