Что впрочем, она, возможно, и сделала. Дома…

А белорусские леса моего сопротивления - СЕЛЬХОЗРАБОТЫ?!. Я не противоречу сам себе - не темная и сырая овощная база, а именно сельхозработы на полях, на открытом воздухе. Наш институт, поскольку он был официально приписан к области (а может быть, благодаря заботе начальства), имел одно преимущество перед горожанами - нас не заставляли в колхозе жить, а ежедневно возили туда и обратно. Лафа эта начиналась в середине мая и продолжались с перерывами почти полгода, аж до ноябрьских праздников…

Самым неприятным видом научно-сельскохозяйственной деятельности был, конечно, осенний сбор урожая. Во-первых, холодно. Во-вторых, поскольку всё хотя бы условно употребимое в пищу хомо сапиенс колхозники забирали сами, то научно-технической интеллигенции доставалось абсолютно ненужное - нас отправляли собирать кормовую свеклу.

Но и в этом копании в мерзлой, а иногда и обледенелой земле была своя прелесть. Рабочий день на полях начинался на час-два позже, чем в институте, а кончался на полтора-два часа раньше, засветло; кроме того, еще раз, вы все же находились на свежем воздухе (тепло одеться - и холод не страшен), а главное, подняв голову от борозды, вы видели уходящие вдаль голые поля, чреду белеющих берез на переднем плане и быстро бегущие над всем этим серые и агатовыеосенние облака. Простор был необыкновенный, какой бывает только поздней осенью, лужи на дорогах покрывал первый хрустящий ледок, ваша душа очищалась, хотелось читать стихи и поскорее отразить все это на бумаге.

Что-нибудь, как у Бунина:

“Ледяная ночь, мистраль, он еще не стих, вижу в окна блеск и даль, гор, холмовнагих…”

А, красиво? Люблю его. Особенно стихи.

После трудового дня в институте, вроде ничего особенногоне делая, вы приезжали в город, чувствуя себя, как выжатый лимон, а здесь вы выходили из метро пусть усталым физически, но морально, пардон, нетронутым…

Часто мы заканчивали часа в три, впереди был практически весь день, на улице было еще совсем светло, это же удивительно, освободиться, когда на улице совсем светло… Я медленно шел домой через парк от метро, дома ждали обед, книги и пик служивой, чиновничьей свободы - дневной сон…

Боже, в сегодняшнем своем прекрасном и свободном далеке я не слишком часто пью этот божественный нектар, а что может быть лучше тихого дневного лежания под одеялом под медленно падающий снег (или дождь, или нежаркое московское солнце за окном) и знания, что все остальные в это время - на работе…

Плюс три восклицательных знака.

Но самым лучшим временем для сельскохозяйственной борьбы было, конечно, лето. Особенно если вы не валяли дурака, не задирали нос (я не для этого институт заканчивал!..), а записывались сразу, на весь сезон (заканчивал… - не заканчивал… - какая разница!), на самую, как говорится, шару. Хорошо конечно, если рядом с вами были опытные люди, которые могли посоветовать, куда лучше записаться: на косьбу, вечную стройку коммунизма - институтского пионерлагеря - или на образцовую молочную ферму, зачем-то построенную в те годы в Подмосковье по спецзаказу (заказу чьему? - ЦРУ?) не то шведами, не то голландцами.

“Композитор” посоветовалмне косьбу. Во-первых, можно немного заработать, потом эти движения рук и грудной клетки очень полезны, т.е. общефизическое оздоровление, а также вольный ветер на полях способствуют творческому …

- Не знаю чему, но чему-то явно способствуют, - сказал “композитор”, считавшийся однимиз лучших косцов в институте (говорили, что даже в министерстве), и дело было решено.

И здесь у меня перед глазами возникают пейзажи, которым позавидует любая открытка: зеленые и зелено-желтые, поросшие сурепкой и купавной поля, перелесокна заднем плане, банальный жаворонок наверху, растрескавшаяся от солнца земля, запах сухой травы, в которую вы падаете навзничь и она оказывается у самых ваших глаз, а над всем этим огромное, высокое, выцветше-голубое, без единого облачка небо Аустерлица.

Что, скажите мне, что человеку еще надо?

Почему-то вспоминается какой-то удивительный почти что сон.

Жаркий день, нас привезли на поляну у небольшой реки в дальнем Подмосковье. Почему туда, никто не понял. Автобус ушел, работы было немного, мы быстро выполнили план и разбрелись кто куда. Я и одна девушка - сгребальщицаиз отдела добычи не помню чего тихо двинулись по тропинке, идущей вдоль реки. Беседуя, мы незаметно зашли довольно далеко. У какого-то поворота я, наконец, оторвался от юной собеседницы и, движимый неясным волнением, огляделся.

То, что я увидел, заставило меня на время забыть обо всем.

Река медленно шевелила свисающую с берега густую траву, синие с чернильными крыльями стрекозы, вспугнутые нами, едва шевеля крыльями, неподвижно стояли в воздухе у самой воды. Вода была такой прозрачности, что на дне были видны водоросли, песок и стайка плотвы, исследующая брошенную кем-то ржавую консервную банку, маленький водоворот то появлялся, то исчезал у упавшего в воду дерева на том берегу, какие-то птицы переговаривались в ветвях наклонившейся над потоком ивы…

Сон, это был сон.

И чего я оттуда ушел? Я имею в виду - и поляну, и собеседницу Наташу, и институт в целом… Дождался бы там в статусе местной достопримечательности - писателя 90-х годов - и послал бы вообще все подальше…

Зачем была нужна эта “Академия Наук”?..

ЧЕРНОЕ

Стал писать и думаю: чтоже мне там все-таки так не нравилось?

Ведь лучшего места для интеллигентного бездельника, я уже говорил, просто не найти. И все-таки, батенька, не нравилось и не нравится.

Чего там не хватало? Почему именно там наш герой вышел из подполья и стал демонстративно манкироватьтак называемыми обязанностями?

Почему, поступив туда в 87-м, в 89-м я перестал появляться регулярно, а в 91-м, после победы демократической революции (?!) - исчез вообще? При этом - парадокс! - не на шутку расстроился и даже обиделся в 95-м, когдаменя наконец попросили оттуда уволиться.

Через четыре года !

Нелогично. А может, наш герой, как (говорят) все русские, независимо от национальности, немного мазохисти ему нужно, чтобы его слегка, пардон, е…и? И свободу он воспринимает только как возможность анархии? Или как замшелый интеллигентный идиот-шестидесятник принимает офисную барышню за уличную бл…? Известно же: Николай Палкин и Иосиф Сталин - отцы-домостроители, а Александр II и Горбачев - непоследовательные сукины дети? И Каляева на них… Так?

Нет ответа.

Не будучи профессиональным психологом, стопроцентно точно сказать не могу, но все-таки качаю головой: наш герой не похож на мазохиста. Хотя говорят, что Достоевский говорил, что русский человек склонен к бесчестью. Я - не знаю.

Может, тогда веление времени? Я подсознательно чувствовал исчерпанность существующего порядка и в ногу со всей страной перешел от подпольной борьбы и партизанщины к открытому противостоянию “окупационному режиму”?

Отвечаю:

Ничего я не чувствовал. Всю Перестройку мне казалось, что “диктатура” и “тоталитаризм” вот-вот победят. Я не верил в победу российской свободы и сильно обосрался и в 91-м, и в 93-м, и в 96-м. Акак только немного уверовал в победу если не демократии, то капитализма (пусть дикого, ладно!), произошел абзац 17 августа 1998 года…

Нет, видно философиз меня плохой, ничего я не могуни понять,нисформулировать. Даже в этом мини-мини-мини-случае под названием Институт Исследований Кое-Чего.

Единственное, что мне остается - это неуклюжие образы или неудачные сравнения.

Например.

Вообще, в чем-то, институт, “наука” в целом, были очень похожи на “писателей” и на “писательство”, на похожее здание на улице Герцена, кстати, и расположенное неподалеку…

Было мало воздуха, вот что я вам скажу. Непомерные, как правило, ничем не подкрепленные честолюбия, лабораторные гении, отдельские Эйнштейны, институтские Нильсы Боры. Фермопилы ученых советов, вражда научных кланов Петрова и Сидорова, многолетние, как древесные кольца, обиды Розенбаума на Розенблюма, широкая известность в узких кругах (например, известность В-15 определяется по индексу цитирования Американской Академией Наук, смотри специальные ежегодные сборники)…