— Кто хочет говорить — выходи вперед, — скрывая раздражение, приказал пристав.

— Все хотим! — раздались отовсюду голоса. Рабочие прекрасно поняли, чего хочет пристав. Ему надо выяснить вожаков, а затем арестовать их.

— Все будем говорить! — продолжали шуметь они.

— Уволить мастера!

— Принять обратно уволенного ученика!

— Штрафы отменить!

— Довольно! Поизмывались над нами!

И вспомнились рабочим все обиды, накопившиеся годами.

Вдруг, раздвигая толпу, вышел вперед Алферов.

— Я буду говорить, — сказал он.

И сразу умолкли все.

— Ну-с? — наклонил хозяин голову. — Слушаю. Говори.

— Не говори, а говорите, — спокойно поправил его Алферов.

— Правильно! — дружно подхватили рабочие. — Повежливей надо с нами.

Хозяин что-то промычал невнятное и покосился на пристава. Тот кашлянул.

Володька чуть приоткрыл рот и уставился немигающими глазами на Алферова. Среди толпы он не чувствовал себя чужим. Он уже прочно слился с рабочей массой, хотя и видел, что многие даже не замечают его и не знают, существует ли вообще на свете какой-то Володька Токарев.

А Алферов вскочил на крыльцо, повернулся лицом к рабочим и крикнул:

— Товарищи! Я буду говорить не о себе. Я буду говорить о всех рабочих. До каких пор будем терпеть мы…

— Стой! — перебил его пристав. — Ты что? Митинг здесь открываешь?

Алферов, не слушая пристава, продолжал:

— Мы должны выставить свои требования. Мы требуем…

— Фрр! Трр! — снова залились со всех сторон сверчки, и усатый городовой, подскочив к Алферову, столкнул его плечом с крыльца. Тут подбежали и другие городовые и Алферова окружили, схватили. Рабочие бросились было к нему на выручку, но в эту минуту в ворота неожиданно ворвались конные жандармы и оттеснили их.

Алферова увели в контору.

Рабочих оттеснили частью к распахнутым дверям цеха, частью к забору, частью за ворота. Среди последних оказался и Люба, и ему вместе с другими удалось скрыться.

Мастер бегал, искал его всюду, и вдруг, наткнувшись на Володьку, крикнул:

— А ты чего здесь? Вон отсюда!

Володька посмотрел вокруг себя. Двор уже был пуст. Только из дверей конторы выглядывал человечек с лицом землистого цвета, с беспокойно бегающими глазами.

— Шпик, — догадался Володька и, не говоря ни слова, ровным шагом пошел со двора, все еще зажимая в руке один рубль восемьдесят три копейки, которые он так и не успел положить в карман…

Как только долетела до гимназистов весть о том, что рабочие готовятся к маевке, старшеклассники сбились в уборной, и начался жаркий спор. Многие быстро присоединились к Лебедеву и Минаеву, считая необходимым поддержать рабочих, но два восьмиклассника — Веретенников (тот самый, что в прошлом году выхватил собранные для Лихова деньги и отдал директору) и Самохвалов, отец которого владел в городе самой большой паровой мельницей, быстро пронюхав об этом, стали собирать свою компанию и выставили требование: «Никакой политики, а кончать гимназию».

Часов в одиннадцать вечера, как раз накануне Первого мая, Лебедев, Аня Шурупова и Федя Долгополов осторожно вышли из квартиры Минаева и, стараясь избегать людные, освещенные улицы, направились по домам. На первом же перекрестке Долгополов, кивнув головой товарищам, юркнул, в свой переулок. Аня и Лебедев пошли вдвоем.

— Я провожу вас, Аня, — сказал Лебедев.

— Не надо. Я не боюсь одна.

— Нет-нет. Одну я вас не пущу. Мало ли что может случиться. На улицах бывают пьяные…

— Но ведь мне совсем близко.

— Все равно.

Лебедев и сам знал, что Ане идти недалеко и что живет она не в глухом переулке и что никто ее на улице не тронет, но ему очень не хотелось с ней расставаться. В этом году, зимой, когда начал собираться тайный ученический кружок, Лебедев стал часто встречаться с Аней, и она ему очень понравилась. Аня в этом году, как и Лебедев, кончала гимназию и собиралась ехать в Москву на высшие женские курсы. Лебедев стал мечтать о том, как они с Аней поедут в университетский город, как будут встречаться там, вместе работать, вместе иногда ходить в театр («Хотя бы раз в месяц, хотя бы на галерку — и то бы хорошо», — думал Лебедев, учитывая свои скудные средства). Уже давно он искал случая остаться с Аней наедине и по-дружески поговорить с ней, поделиться своими надеждами и мечтами, и вот этот случай представился. Поэтому-то Лебедев и не хотел, чтобы Аня шла домой одна.

Однако, шагая с ней рядом, он вдруг почувствовал какую-то странную, непонятную ему робость и не решился ей ничего сказать.

«Скажу в другой раз, — подумал он, — а сейчас не до того… Завтра Первое мая… Надо сделать все так, как мы только что решили на квартире у Минаева».

— Аня, вы только будьте осторожней, — сказал тихо Лебедев. — В случае чего…

Он хотел добавить: «В случае, если налетят полицейские, вы держитесь ближе ко мне, я защищу вас», но и это он не решился сказать и только вздохнул. Однако он чувствовал, что, если и на самом деле так случится, то он скорее даст себя изувечить, чем позволит кому бы то ни было обидеть Аню.

Аня шла спокойно, все о чем-то думала и, когда они остановились возле ее квартиры, она протянула Лебедеву руку и сказала:

— До свидания, Петя… Вы знаете, чего бы я хотела? Я хотела бы, чтобы мой брат, который сейчас в ссылке, знал бы о том, что завтра я буду участвовать в маевке и…! — Она опустила голову.

Лебедев молча смотрел на нее и ждал.

— Я очень люблю брата, — горячо сказала Аня. — Очень!

— Да… Жаль, что я его почти не знаю, — ответил Лебедев. — Я его, наверное, тоже очень бы полюбил…

Аня горячо пожала ему руку и позвонила.

Когда за ней закрылась дверь, Лебедев еще долго стоял и чувствовал, что какая-то большая-большая радость наполнила его всего.

Наконец он бросил последний взгляд на окна Аниной квартиры и быстро пошел домой.

Утром, подойдя к матери, он сказал:

— Мама, я в гимназию не пойду сегодня.

— Почему?

— Ты знаешь, мама, я тебя никогда не обманываю. Скажу прямо. Я сегодня с товарищами иду на маевку. Мы сегодня демонстративно не занимаемся. Понимаешь?

Мать встревоженно посмотрела на Лебедева.

Лебедев это заметил.

— Ты не бойся, мама, — сказал он.

— Я, — ответила мать, — боюсь, конечно. Боюсь, Петя. Но… Я понимаю… Делай так, как ты находишь нужным, только… Только, Петя, будь все-таки осторожным.

Лебедев с благодарностью взглянул на нее.

— Право, — сказал он, — не у каждого есть такая хорошая мама, как у меня. Ну, не тревожься, я побегу.

Он поспешно надел фуражку и ушел из дому.

За городом, где дорога поворачивала в рощу, он столкнулся с Долгополовым, и они пошли вместе.

— Никого из наших не встретил? — стараясь скрыть свое волнение, спросил Лебедев.

— Нет, никого.

— Что же это они?

— Да еще рано.

— Как ты думаешь, не отступят они в последнюю минуту?

— Смотря кто. Некоторые, конечно, струсят. Что касается нашего кружка, уверен, что явятся все.

— Относительно Ани Шуруповой я не сомневаюсь.

— Еще бы, — многозначительно улыбнулся Долгополов и кашлянул.

Лебедев покраснел.

— Ты дурак, — сказал он Долгополову, но так, что тот ничуть не обиделся.

— Ничего-ничего, — ответил Долгополов, — ты, главное, Петька, не смущайся. Это, во-первых. А во-вторых, мы с тобой, кажется, вышли из дому раньше, чем следует. Смотри, вон уже роща, а никого не видно.

Однако когда они вошли в рощу, то заметили несколько небольших групп рабочих. Рабочие сидели на лужайках и о чем-то оживленно беседовали. При появлении же Лебедева и Долгополова они не то с любопытством, не то с недоумением посмотрели на них и умолкли.

Лебедева охватило чувство неловкости, и он шепнул товарищу:

— Черт нас принес так рано.

— Не смущайся, — ответил Долгополов и, повернувшись в сторону ближайшей группы рабочих, приподнял фуражку я сказал: