С этими словами сгорбленный председатель удалился.

Дуглас Форбс всегда восхищался сэром Малькольмом — его изысканными, благородными манерами, несравненной логикой и памятью. Но в этот вечер он был особенно удивлен тем, с какой легкостью его друг провел дознание в столь подозрительном месте. Поэтому, когда сэр Малькольм предложил ему пообедать вместе в каком-нибудь ресторанчике в Сохо, старший инспектор несказанно обрадовался. Они только что опечатали дверь храма и с удовольствием собирались покинуть это злополучное место.

Снег уже не шел, и на земле он мало-помалу превращался в грязь. Однако атмосфера в Лондоне была благодушная и радостная, ведь близилось Рождество. Ярко освещенные витрины магазинов соседствовали с расцвеченными электрическими гирляндами фасадами ресторанов, у дверей которых красовались увешанные игрушками елки. Уличные мальчишки, прильнув носами к витринам, глядели во все глаза на их содержимое, а взрослые, кутаясь в шарфы и воротники, спешили по домам, где их ожидали приятные хлопоты, связанные с подготовкой к послезавтрашнему рождественскому ужину.

— Куда бы вам хотелось пойти, дорогой Дуглас? К пакистанцам, марокканцам или китайцам?

В Сохо было превеликое множество диковинных ресторанов, и сэр Малькольм обожал их, тем более что в молодости он немало странствовал по свету. И сохранил в памяти дивный аромат пряностей, необыкновенных кушаний и редких напитков. Старший инспектор, хоть и не одобрял кулинарных пристрастий друга, никак не мог отказаться от чести разделить с ним обед. Да и потом, у него накопилось к нему столько вопросов!

— На ваше усмотрение, сэр Малькольм…

— Ну хорошо, тогда пойдем отведаем мешуи.[4] Или, может, вы предпочитаете тажин?[5] В двух шагах отсюда есть превосходный марокканский ресторан.

Дуглас согласился, хотя и понимал, что его ирландскому вкусу предстоит выдержать серьезное испытание особенностями варварской кухни. И вскоре они вошли в просторный, ярко освещенный зал ресторана «Марракеш», где их встретил метрдотель в джеллабе.[6]

На эстраде размещался арабский оркестр, и наши друзья попросили посадить их подальше от музыкантов, чтобы можно было спокойно поговорить. Их усадили на низенькие сиденья за круглый стол с медной чеканной столешницей и поставили на нее неизменные анисовую водку и оливки.

— Дуглас, рекомендую начать с бриуатов.

— Это еще что такое?

— Такие колбаски в оболочке из уарки, нашпигованные кефтой — остро приправленным фаршем из рубленых мозгов и мяса. Честное слово, пальчики оближете.

Форбс осведомился и насчет уарки, рассчитывая на совершенно четкий ответ:

— Уарка? Да это слои пастильи.

Он больше ни на чем не настаивал и позволил пичкать себя кускусом с изюмом и турецким горохом, цыпленком по-мароккански, фаршированным лимоном, тажином и прочими блюдами непонятного происхождения, которые только и успевал подносить официант в красном френче и белых перчатках. Довольный тем, что ему не пришлось отведать аронника и бараньей требухи, он в конце концов увидал перед собой тарелку, содержимое коей предпочел не знать. Но сэр Малькольм уже завел разговор о смерти банкира Ливингстона.

— Понимаете, дружище, трудности, ожидающие нас в связи с этим делом, обусловлены крепчайшими узами братства, на которых зиждутся масонские традиции. Франкмасоны связаны меж собой клятвой круговой поруки. Больше того, если им отдают приказ свыше, они исполняют его, глазом не моргнув.

— Иначе говоря, это своего рода мафия…

— Внешне как будто так и есть. Их кодекс чести, по сути, основан на библейской традиции, а приобщили их к ней просвещенные мужи еще в средние века. И у них была сокровенная надежда изменить общество — сделать его исправным и совершенным. Многие наши политики, консерваторы и лейбористы, состоят в масонских ложах. Уинстон Черчилль тоже был масоном. Сейчас же у них великий мастер — герцог Кентский.

— Как же Скотланд-Ярду совладать с этими субчиками?

Благородный сыщик рассмеялся:

— Дорогой Дуглас, масонов хватает и в Скотланд-Ярде!

— Вы точно знаете?

— Ну, разумеется. И в Букингемском дворце. Да везде!

Внезапно мир Форбса пошатнулся. И, чтобы привести его обратно в равновесие, инспектор изрядно хлебнул из бокала, после чего спросил:

— Не рискую ли я карьерой в эдаком деле?

Подобная навязчивая мысль возникала у него всякий раз, когда преступление совершалось в высшем обществе. Он прекрасно знал, что у королевского советника Уотерхауса есть личный кабинет на том же этаже, что и у начальника Скотланд-Ярда, и советник непременно сунет нос в дело, в котором замешан какой-нибудь отпрыск знатного рода или представитель буржуазной верхушки.

— В самом деле, — заметил сэр Малькольм, — если Ливингстона, как я думаю, действительно убили, нам никак не избежать широкой огласки. Он владел одним из крупнейших инвестиционных банков в Сити. Для газет это лакомая тема. Впрочем, из меня эти борзописцы не вытянут ни единого слова. Сами знаете, я их терпеть не могу! Нет уж, от меня они ничего не добьются!

— Но как от них скроешь, что убийство произошло в масонской ложе?

— О, в этом смысле не стоит беспокоиться! Среди газетчиков масонов не меньше, чем среди финансовых воротил, так что и те и другие будут держать язык за зубами. Ливингстон, скажем, умер у себя в клубе. К чему уточнять, в каком именно? Помните епископа, которого угораздило отдать Богу душу в публичном доме? Так вот, дом терпимости взяли и целомудренно переименовали в «его любимый клуб». Забавно, правда?

— Не очень.

— Вам, дорогой Дуглас, не хватает чувства юмора и, может, сострадательности. Ну, как вам бриуаты?

— Честно признаться, намного лучше, чем я думал. А как вам супруга жертвы? Я-то сам ее почти не видел.

— Очаровательная! Намного младше мужа. Никак не дал бы ей больше тридцати. Она сильно переживала, и, похоже, совершенно искренне. Думаю, ее особенно потряс театральный антураж смерти. Трубка с ликоподием — придумка режиссера. В последнем сезоне в театре Барбикан Мефистофель вышел из пламени, выпущенного точно из такой же странной штуки. Безвкусный трюк, и совершенно неуместный. Только музыку испортил. Но, как бы там ни было, передник Ливингстона мог загореться лишь в том случае, если его пропитали легко испаряющимся и воспламеняющимся веществом. Мне не терпится узнать, что же это за вещество, и понять, каким образом оно попало на ткань, ведь этого никто не заметил…

— Завтра же утром отправлю в лабораторию все, что от него осталось, — сказал Дуглас Форбс. — Доктор Гарднер займется этим делом лично.

— Очень на него рассчитываю. Здесь явно кроется какая-то тайна, и без химии тут не разобраться. Но, возвращаясь к супруге жертвы, я заметил, что Энтони Хиклс выказывает ей особые знаки внимания.

— Верно. Да и сам он довольно симпатичный. Думаете, любовник?

— Это уж слишком! Здесь другое странно. Женщина, без которой не может обойтись масонский ритуал, — просто поразительно! Надо будет внимательно посмотреть изъятый у них уставной текст и понять, что к чему.

— Объясните хотя бы, что означает у них «устав»? — спросил Дуглас Форбс.

— Среди прочего — церемонию, во время которой масоны используют свои символы.

— Какие такие символы?

— Ну, скажем, храм царя Соломона для них символ совершенства, а убийство Хирама — символ смерти и воскрешения.

— О-о! — протянул старший инспектор. — Вот так дела… И впрямь странные…

Подобные объяснения еще больше затуманили его разум. И, подумав немного, он спросил:

— Простите, сэр, а что означают эти звания — первый страж, второй?..

— Эти названия восходят к далеким временам, когда масоны с особым тщанием следили за строительством храмов. Теперь же они следят лишь за точным соблюдением ритуальных церемоний и обучением новообращенных.