Первое, что сделал Конан, проснувшись, — поднес к лучу утреннего света, падавшему сквозь крохотное окошко на потолке, драгоценный свиток, который он всю ночь сжимал в правой ладони. Это оказался не пергамент, но свернутая в трубочку ольховая кора. Чем-то острым, иголкой или гвоздем, на внутренней ее стороне был нацарапан ряд рисунков. Судя по неумелой и нетвердой руке, рисовали дети. То было нечто вроде зашифрованного послания, загадки, которую Конану предстояло разгадать.

Первым был нарисован человечек в широкополой шляпе и с круглыми, как пуговицы, глазами (Шумри?), сидящий внутри неровной окружности (остров? арена? площадь?..). К губам он прижимал дудку, а возле ног его было несколько четких пятнышек (монеты?). Что ж, пожалуй, этот рисунок означает то, что старый друг его, бродяга Шумри, покинул свой блаженный остров и зарабатывает сейчас игрой на дудке на кордавской площади. Но вот зачем ему это нужно? Не иначе как он решил подкупить тюремщиков Конана и устроить ему побег. Старина Шумри!.. Славный и верный дружище! Вот только подкупать придется чуть ли не всю охрану вместе с ее начальником, а для этого нужно музицировать на площади многие годы, если не столетия…

Следом за этим рисунком шли две неумело нацарапанные женские фигурки. У одной из них, приземистой и толстой, как кубышка, на голове топорщилась корона (королева Зингарская, кто же еще!). Вторая женщина, тоненькая и волнистая, протягивала к первой руки-палочки с растопыренными пальцами, которых было не десять, а раза в полтора больше. Кром!.. Неужели Илоис ходила просить за него к самой королеве?..

Вот уже это совсем излишне! Правда, в Зингаре ни для кого не секрет, что королева имеет сильное влияние на своего венценосного супруга и многие важные решения Фердруго принимает под ее давлением, внешне почти незаметным. Но при этом также общеизвестно, что супруга Его Величества не отличается ни особым умом, ни великодушием, ни, тем более, излишней мягкосердечностью и сочувствием к закоренелым преступникам. Бедняжка Илоис! Ей придется унижаться из-за него, и унижения эти будут бесплодны.

Наконец последняя, третья картинка изображала маленькую девочку, от ног которой шла стрелка к некоему животному на четырех ногах с задорно поднятым хвостом. От лап животного стрелка указывала на четырехугольник, перечеркнутый вертикальными и горизонтальными линиями, за которыми виднелось чье-то лицо, заросшее до глаз и дикое, со скорбной черточкой вместо рта. Значит, рыжая малышка собирается и впредь навещать его?.. Молодец, ничего не скажешь! Переписка с ее помощью была бы кстати… Но лучше бы, конечно, она сидела дома, ни на шаг не отходя от родителей. Кордавская тюрьма — совсем не место для маленьких девочек, даже бесстрашных и ловких, даже защищенных рыжей шкуркой и с видящими в темноте глазами.

Шумри со всем своим семейством оказался в Кордаве еще раньше приведенного туда под конвоем Конана. Решение покинуть блаженный остров пришло к нему с Илоис, как только они прочли послание детей у дверей хижины, выложенное палочками и камушками. Вскоре за этим они благополучно расцеловали своих исцарапанных и грязных малышей, не добившись от них, впрочем, вразумительного рассказа, каким образом им удалось ускользнуть от продажи в рабство.

Когда, стоя под деревом, в низко надвинутой на глаза шляпе Шумри помахал Конану, у них уже было все собрано и приготовлено в дорогу. Узнав, что «Кельбо-странник» и его жена собираются добираться до столицы пешком, селяне тут же привели вороного жеребца Конана, оставленного им в залог за лодку. Жеребец был в прекрасной форме, он горячился, покусывал узду и рвался вскачь, застоявшись в конюшне, и Шумри, надо сказать, взгромоздился на него с некоторой опаской. Пока он раздумывал, где удобнее и безопаснее будет сидеть Илоис — спереди от него или сзади, как те же добрые люди привели гнедую, легконогую кобылку, вручив Илоис повод и отмахиваясь обеими руками от слов благодарности. Хотя кобылка и проигрывала аквилонскому красавцу в чистокровности, величине и стати, но она была вполне ходкой и выносливой.

Немного посовещавшись, детей решили оставить на временное попечение одной из семей, где было своих сорванцов не то семь, не то девять, и парочка лишних не могла бы существенно потеснить их или побеспокоить. Добрые люди приняли малышей с радостью. Но лишь только Шумри и Илоис отдалились на бодро рысящих скакунах на расстояние пятисот шагов от селения, как их ожидало существенное потрясение. Их беспутные дети как ни в чем не бывало сидели впереди них на обочине, рисуя большими пальцами ног в дорожной пыли замысловатые узоры. Причем они совсем не выглядели запыхавшимися и уставшими, каковыми должны были быть, если учесть, что они неслись во весь дух по лесу параллельно дороге, чтобы обогнать верховых родителей.

Впрочем, потрясение было скорее приятным, чем неприятным, хотя Шумри и Илоис, конечно же, попытались этого не показать. После коротких и не слишком грозных междометий пришлось посадить малышей впереди себя и продолжать путь уже вчетвером.

В Кордаве они остановились на самом дешевом постоялом дворе. Хозяин его с большим подозрением оглядел вороного жеребца, явно краденого, да еще из весьма знатных конюшен, но ничего не сказал, лишь отвел красавцу коню самое дальнее и темное стойло.

Еще в дороге Шумри и Илоис непрерывно обсуждали, что следует им предпринять в первую очередь для спасения попавшего в беду друга. Чтобы вызволить Конана из тюрьмы, нужно было много денег для подкупа охранников, они же не имели почти ничего. На острове не было возможности зарабатывать, да и не было нужды откладывать на черный день. Впрочем, Шумри недаром прихватил с собой лютню и дудочку из красного дерева, вырезанную и подаренную ему в свое время гостившим на острове вендийским музыкантом. Конечно, он не надеялся, что за его музицирование на пыльной, суматошной базарной площади Кордавы ему будут бросать полновесные золотые. Горсть медяков за день напряженного труда — на большее нечего было и рассчитывать. Его воодушевляла не перспектива жалких медяков, но достаточно безумная надежда, что произойдет чудо, подобное тому, которое свело Конана и вендийского музыканта. Тем же способом, какому он учил гостивших у него странников, Шумри надеялся разыскать Торги, капитана их «Адуляра», с которым развел их плавучий островок в Западном океане два с половиной года назад. Торги, коренной зингарец, был единственным человеком, который мог бы реально помочь им сейчас — и советом, и верной своей рукой. Главное же, продав «Адуляр» за хорошие деньги, можно было бы скупить всю кордавскую тюрьму сверху донизу.

Илоис всегда поддерживала его стремления и надежды, даже самые безумные. Так было и на этот раз. Со своей стороны она предложила — пока Шумри с рассвета до заката веселит своей музыкой базарный народ — предпринять поездку на родину, в Немедию, и попытаться достать денег там. Ведь в Бельверусе осталось немало ее родственников, весьма небедных, там живут с бывшим мужем ее дети, уже совсем выросшие… Но Шумри отверг этот вариант. Во-первых, для детей и родственников она давно уже чужая, и вовсе необязательно, что они бросятся осыпать ее деньгами для спасения киммерийского варвара, обвиненного зингарским королем в чернокнижии. Во-вторых, путь в Немедию неблизкий, у них же на счету каждый день. В любой день на рассвете может раздаться стук топоров плотников, сооружающих на тюремной площади зловещий помост.

И вот тогда к Илоис, не желавшей оставаться бездеятельной и безучастной, пришла мысль добиться аудиенции у Еe Величества королевы Зингарской. Она поговорит с ней, как женщина с женщиной. Она найдет самые убедительные, самые проникновенные слова…

Несмотря на скепсис мужа (дети от ее плана были в восторге), она начала деятельные приготовления. Главная трудность заключалась в одежде — на Илоис было лишь простое льняное платье, обтрепавшееся за время пути. С помощью Рыжика ей удалось соорудить затейливую высокую прическу, совсем такую же, что носили знатные зингарские дамы. Эта прическа в сочетании с тонкостью и благородностью черт лица и горделивой осанкой, а также с безупречными манерами, несмотря на бедное платье, придавали Илоис вид настоящей, кровной аристократки. Убогость платья тоже, в конечном счете, оказалась кстати: Илоис решила растрогать королеву рассказом о себе как о дочери знатного немедийского барона (кем она, на самом деле, являлась), волею судьбы пережившей страшные бедствия и оказавшейся на грани нищеты.