— Отчего же они медлят?.. — хрипло спросил киммериец, вглядываясь в запотевший от его дыхания шар. — Чего они ждут? Им ведь надо как можно скорее…
— Да-да, мы знали, что нужно бежать как можно скорее. Но днем пробраться за ворота крепости было невозможно. Приходилось дожидаться ночи. Мы хотели переодеться и изменить внешность до неузнаваемости. Она собиралась даже пожертвовать своими прекрасными волосами… Украсть пару коней не представляло особых трудностей. Гораздо сложнее было пройти мимо охранявших ворота стражников. Но я готов был на самые страшные преступления — на убийство, на предательство, на подлог и измену — лишь бы сохранить ей жизнь и добыть нам обоим свободу. Я ведь уже встал на путь преступлений, убив своего ни в чем не повинного сородича. Мы серьезно и хладнокровно готовились к побегу. Мы предусмотрели все… Все, кроме мстительного нрава Ледяной Лухи. Хотя мне следовало бы подумать об этом прежде всего! Поскольку в этот раз в ее голодное брюхо бросили не живую прекрасную девушку, но бездыханное тело стражника, богиня сочла себя оскорбленной.
Не успел еще собравшийся во дворе крепости народ разойтись по своим убогим земляным хижинам, как разыгралась буря. Поднялся ветер, завыла вьюга, злой острый снег закружился, забивая глаза и ноздри. В это время года в Гиперборее стоят обычно спокойные, ясные морозы, и ветра почти не бывает. Внезапная снежная буря не могла не насторожить Великую Жрицу. Она догадалась, что богиня, в ярости, оттого что ей принесли недостойную ее жертву. А может быть, даже не догадалась, но почувствовала. Ведь для многих, и меня в том числе, не было секретом, что Великая Жрица и ледяная гигантская статуя связаны между собой непостижимым образом. И жертвы, падавшие в ледяное нутро, на самом деле восполняли жизненные силы великой колдуньи, главы Белой Руки. Не мешкая, Великая Жрица отдала приказ обыскать всю крепость. Спрятаться мы не успели, да и разве можно укрыться от всепроникающих ее чар! Стражники выбили ногами дверь в мою каморку и схватили нас.
…Великая Жрица не казалась ни разгневанной, ни возмущенной, когда к ней привели жреца-изменника, ее верного помощника, ее правую руку, и девчонку из Ванахейма, пленницу, рабыню, ради которой он совершил свое непонятное предательство. Одно только удивление, но очень слабое, еле заметное удивление слегка искривило ее безжизненные черты.
Великая Жрица удивилась еще больше, когда, услышав о каре, которую она избрала для них, жрец-изменник не упал на колени, умоляя о прощении, но вздохнул с облегчением и непритворной радостью.
— Великая Жрица повелела принести в жертву оскорбленной и разгневанной Ледяной Лухи нас обоих, и прямо сейчас, немедленно. Это была большая удача. Это было лучшее, что могла подарить мне старая ведьма за годы преданной службы. Я поблагодарил ее со слезами на глазах. И еще — возрадовался в душе, что всегда был любознателен сверх меры и кроме обязательных магических познаний, зарывшись в древние книги, добыл много иных интересных сведений. Они очень пригодились мне сейчас…
Жрец-изменник и светловолосая пленница вновь поднимались по винтовой лестнице башни. На этот раз их сопровождали два стражника с длинными копьями, ни на миг не спускавшие с них бдительных глаз. Руки приговоренных были стянуты за спиной веревками, отчего девушка порой спотыкалась, теряла равновесие, и жрец, поднимавшийся следом, поддерживал ее, упираясь костлявыми плечами в сырые стены.
— …У нас было очень мало времени. Я не имел возможности объяснить ей все толком. Я успел шепнуть только несколько слов, пока мы поднимались. Я сказал ей, что надо смотреть друг другу в глаза. Все время смотреть друг другу в глаза, что бы ни происходило вокруг нас и с нами, как бы ни было страшно и больно. А еще — повторять в уме одну фразу, одну-единственную. Что это за фраза, я не вправе сказать тебе, Конан, ты уж прости. Когда мы вышли на круглую площадку наверху башни, Ледяная Лухи — не будь дурочкой — сразу успокоилась, поняв что к чему. Она усмирила свой ветер, уняла бьющий в глаза снег. Иначе ведь мы могли промахнуться мимо ее жадного зева.
Вьюга утихла. Низкое зимнее солнце пробилось из-за сизых туч. Две высокие фигуры, почти вровень друг другу, застыли на вершине башни. Блестящий диск солнца был почти одного оттенка с вольно плещущимися волосами девушки. Жрец обернулся и что-то сказал стражникам, подталкивающим их к краю площадки. После недолгого колебания те развязали им руки и отступили назад, угрожающе стиснув в руках копья.
— Я сказал стражникам, что Ледяная Лухи любит, когда жертвы прыгают добровольно, и они развязали нас. Затем я сказал ей, что прыгать нужно вниз головой, чтобы сразу разбиться. Чтобы не корчиться долгое время в агонии, с перебитыми костями, в просторном ледяном желудке. Еще я сказал, что нужно смеяться и радоваться. Смеяться, несмотря ни на что. Чувство, которое испытываешь в последний миг своей жизни, окрашивает потом всю последующую жизнь. Если мы будем кричать и бояться — страх и отчаяние растянутся на десятилетия следующего воплощения. Они будут виться над нами черным флагом судьбы, и наши предсмертные крики поселятся внутри нас, разрывая сердце. Мы обнялись, вернее, я прижал ее к себе, очень крепко. Так, что трудно было смотреть в глаза: зрачки были совсем рядом. Но мы смотрели.
Иглл замолчала. Картины в хрустальном шаре смешались, быстро и неотчетливо сменяя одна другую. Мелькнули белые зубы и золотистые волосы смеющейся пленницы… Напряженно-пристальные глаза жреца… Волокнистые ледяные глыбы… Что-то темное и теплое, наплывающее со всех сторон… Что-то пульсирующее и мерцающее…
— И что же было потом? — спросил Конан, когда шар перестал показывать и вновь обрел свое прозрачно-лазоревое сияние.
Иглл молчала, не сводя взгляда с лица сестры. Глаза Сэтлл были все так же закрыты, и все та же безмятежная улыбка покоилась на бледных губах. Но тонкие пальцы, держащие шар, чуть подрагивали.
— Потом?.. — переспросила Иглл, отчего-то вздохнув. — Потом было все, как и должно было быть. Поскольку мы смотрели только друг на друга и все время повторяли в уме фразу, окружавшую нас, словно невидимая сфера и отделяющую от всего остального мира, то мир не смог пробиться к нам. Разбившись о лед, мы попали, как и полагается, на Серые Равнины, но не задержались там. Мы проскочили стремительно эту унылую область, где стонущие и хнычущие тени толпятся годами и веками. Мы пронеслись мимо них, словно звезда, сорвавшаяся с неба. Двойная звезда… Мы обрушились вниз, в теплую и влажную тьму. Мы упали в нее, как зерна. И почти сразу же взошли, как зерна… Правда, теперь мы уже не сжимали друг друга в объятиях и не смотрели в глаза. Но мы были рядом. Свернувшись в два комочка, нежась в блаженной тьме, мы были совсем близко. Мы касались друг друга, мы ощущали друг друга. Мы знали, что на всем белом свете есть только нас двое… Так мы покоились в тепле, любви и блаженстве целых десять лун. А потом пришла пора покидать этот маленький рай и выбираться наружу. Выбираться на свет — резкий, злой, беспощадный. Но и на свету мы оставались вместе. Благодарение доброму и мудрому нашему отцу! — никто и ничто не разлучило нас…
