И ласково потрепала меня по колену, мол, не расстраивайтесь, все неприятности еще впереди. А небольшая прогулка с контрабандистами на запредельную территорию писателю не повредит.

Однако я так и вышел из самолета с раззявленной пастью, поскольку никак не мог оправиться от изумления – насколько ловко меня облапошили и вовлекли. Кстати, Юлия Феликс была натуральной и весьма соблазнительной брюнеткой, что не оставляло мне выбора – участвовать или не участвовать в этой авантюре…

Книга II

Евтерпа

Гетеры же в Навкратисе вообще отличались особенной прелестью. Эта, о которой здесь идет речь, так прославилась, что каждый эллин знает имя Родопис. После Родопис была еще некая Архидика, которую также воспевали по всей Элладе, хотя о ней было меньше толков, чем о Родопис. А когда Харакс, выкупив Родопис, возвратился в Митилену, то Сапфо зло осмеяла его в одной своей песне. Впрочем, о Родопис довольно…

Геродот

[6] И вот на другой вечер обрядили меня в мундир полицая, дали напарника со словами и оставили за кулисой – ждать своего выхода… А сотоварищ мой по несчастью оказался блохастым, да вдобавок не из актерского цеха и племени. То есть чешется, нервничает и поскуливает. Я за него тоже переживаю, ведь, можно сказать, дебютируем вместе, но ответственность разная. У партнера роль со словами, а у меня – без слов.

– Может, он в туалет хочет?! – интересуюсь я у гримерши.

– Вот у него и спросите, – отвечает она. – Что вы по пустякам меня беспокоите?

– А если он текст забудет? – не унимаюсь я.

– А суфлер для чего?! – отмахивается гримерша. – Сразу видать, что вы дилетанты и партера не нюхали!

Тут мой напарник то ли решил отрепетировать роль со словами, то ли партер перепутал с апортом, но – как подпрыгнет! Как зарычит на гримершу! То есть вошел, понимаешь, в образ немецкой овчарки, когда до этого был непонятно какой породы. Рылся у мусорного бачка за театром. Там его и ангажировали!

– Держите своего партнера! – верещит гримерша. – А то намордник ему надену!

– Как же он будет реплики подавать?! – удивляюсь я.

– А вы для чего?! – намекает гримерша. – Здесь, господин хороший, не Голливуд! Дублеров нетути!

– Вы что же, мне предлагаете гавкать на партизан?! – возмущаюсь я.

– Не гавкать, а выручать партнера! – возражает гримерша.

Тут на мою закулисную перепалку с гримершей из недр Театра оперы и балета имени Голопупова является главный режиссер и говорит:

– С этого места, пожалуйста, еще раз!

– Чего-чего? – переспрашивает гримерша.

– Озвучьте авторскую ремарку, – таращится на нее режиссер. – Лай возмущенных собак. Шум негодующей толпы! – И поясняет: – В данный момент партизан ведут на расстрел! По ходу пьесы, разумеется…

После чего он снова исчезает в недрах театра, а мы с гримершей продолжаем скандалить, но вяло. Не от души, а по долгу службы. Да и партнер мой, как только увидел главного режиссера, вышел из образа и завалился на спину, мол, я издох!

– Вы знаете, – говорю я гримерше. – Мне тоже как-то не по себе!

– Известное дело! – отвечает гримерша. – Это мандраж! Но есть актерское средство, проверенное веками!

И достает непонятно откуда большую бутыль с жидкостью отвратительной по первому впечатлению. И по второму, как оказалось, тоже.

– Вот, – сообщает гримерша, – специальный коктейль из нашего театрального буфета! По рецепту Шаляпина! Только не увлекайтесь!

Как я выхлебал половину бутылки – не знаю, как занюхал полицайским мундиром – не помню, но обязательно плюну гримерше в морду, как встречу. Потому что адская смесь была не рассчитана для дебюта…

Короче говоря, администратор командует: «Фашисты, вперед!», а мой напарник по-прежнему в оцепенении, и даже блохи на нем замерли и призадумались. Вот что мандраж с актерами делает!

– Тащите его на сцену за поводок! – советует гримерша. – А то всех партизан без вас расстреляют!

– Как тащить?! – интересуюсь я. – Кверху брюхом?!

– Фа-ши-и-и-сты! Впе-ре-о-о-од! – надрывается администратор. – Впе-ре-о-о-од! Фа-ши-и-и-сты!

Ну, делать нечего – выходим на сцену. Точнее сказать, выхожу только я, а партнер выезжает за мной на веревочке…

Овации неистовые! Как будто раньше никто из зрителей не видел пьяного полицая с дохлой собакой. Партер аплодирует стоя, ложи первого яруса бьются в истерике, а галерка требует повторить мой выход на бис! И как признался мне главный режиссер после спектакля, такого успеха местный Театр оперы и балета имени Голопупова еще не знал. Словом, дивертисмент!

Труппа в полном составе держится из последних сил, чтобы от хохота не загреметь в оркестровую яму. Ибо момент по ходу пьесы самый драматический! Фашисты прижали партизан к декорациям и готовы стрелять, а унтерштурмфюрер команды такой не дает и ведет себя несколько странно. Вылез на авансцену и причитает:

Бесконечно унылы и жалки

Эти пастбища, нивы, луга,

Эти мокрые, сонные галки,

Что сидят на вершине стога…

То есть закатил глаза, как пономарь, и декламирует стихотворение Некрасова. Вдобавок напарник мой, паразит, как только грянули аплодисменты – приоткрыл правый глаз, что ближе к зрителям, и снова сощурился. Тоже мне, Дездемона в последнем акте – лежит кверху брюхом и улыбается! Как будто ему тут «Ковент-Гарден», а не Театр оперы и балета имени Голопупова! Я полагал, грешным делом, что бобик действительно издох, и собирался пустить шапку по кругу, мол, «добрые люди, подайте на гроб дворовому артисту! Он верно служил Мельпомене!». А этот прощелыга, как оказалось, вместо дебюта устроил себе бенефис, скотина!

Суфлер из будки подсказывает: «Поднимайте пса! Иначе этот бедлам никогда не закончится!» А как?! Ведь собака не стул на четырех ножках – взял и поставил, а божья тварь, прости господи!

Сперва я воззвал к его совести. «Вставай, – говорю, – Охлопков! Что же, мне одному здесь отдуваться?!» И пнул пару раз, для ясности, как трагедийный актер трагедийного актера. То есть замах по высшей тарификации, а исполнение – на деноминированную копейку. Ну, зрительный зал, конечно, взорвался аплодисментами, что моему партнеру совсем не понравилось. Во всяком случае, он прекратил улыбаться, щелкнул зубами и ухватил меня за штанину. Я говорю: «Ты зачем театральный костюм зажевываешь? Им занюхивать надо!» А тот волочится за мной по сцене и полштанины уже заглотил.

Партизаны с фашистами рыдают в обнимку, партер корчится в судорогах, один унтерштурмфюрер еще кое-как держится. Только с Некрасова перешел на псевдо-Есенина:

Дай, Джим, на счастье лапу мне,

Такую шавку не видал я сроду.

Давай с тобой полаем при луне

На тихую московскую погоду!

Но тут проклятая скотина все-таки стащила с меня штаны, и они упали на сцену с неподобающим грохотом. Потому что в одном кармане там находилась бутыль с напитком Шаляпина, а в другом – автоматический восьмизарядный пистолет марки «Вальтер»…

Местный еженедельник посвятил этому событию целый разворот, где я красовался на фотографиях: сверху – в немецком кителе образца сорок второго года, а снизу – в семейных трусах по колено из магазина «Гостиный двор». Статья называлась «Промышленное производство в Великобритании продолжает сокращаться!». Конечно, верстальщику дали по шее за перепутанные заголовки, но в целом текст я запомнил…

«На этой неделе в Театре оперы и балета имени Голопупова с большим успехом давали пьесу „Бурная стремнина“ местного краеведа Ивана Иванова. И не даром! Вот уже два сезона „Стремная бурнина“ (тут верстальщика догнали и врезали ему еще раз) не сходит с подмостков нашего театра! И не даром! Но в последнее время внимание зрителя стало ослабевать, и главный режиссер пригласил на роль полицая молодого столичного актера. И не даром! С его участием пьеса обрела второе дыхание и устремилась дальше, а на сцене вдруг обнажился подлинный облик фашистского наймита. И не даром! Хочется также отметить роль немецкой овчарки в исполнении местного пса по кличке Охлопков и пожелать дальнейших успехов главному режиссеру театра! И, если можно так выразиться, не зря, дорогие театралы, русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов написал: „Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?“».