– Ну-у… – Исида скрестила ноги и закинула руки за голову. – Как только вчера мы заслушали все истории новоявленных шехерезад о том, как они оказались в борделе, прелюдия, само собой, закончилась и наступила пора переходить к делу. Тут я выразила сомнение, что ты сможешь осчастливить всех…
– Что значит «всех»? – нахмурился я. – Говори яснее…
– В количестве одиннадцати флейтисток, – пояснила Исида.
– И как осчастливить? – уточнил я.
– Почтить каждое лоно своим присутствием, – определила Исида.
– Тьфу, – поморщился я. – Лучше бы ты материлась.
– Нет нужды, – отбрехалась Исида. – Тебе интересно, что было дальше?
– Не очень, но продолжай, – ответил я.
– А дальше ты подтвердил свои намерения непристойным танцем, – продолжила Исида, – и заявил, что между одиннадцатью и двенадцатью нет никакой половой разницы и поэтому ты готов разобраться со всеми без исключения… Тут я должна сказать, что за время прелюдии мы достаточно выпили неразбавленного вина для того, чтобы медленно спуститься с Везувия и без разбора осчастливить все Помпеи. Однако твое бахвальство показалось мне чересчур самонадеянным, особенно по части меня…
– По какой, по какой части? – глупейшим образом пошутил я.
– Дурак, – справедливо заметила Исида. – Тогда я спросила: а можешь ли ты совершить подвиг, на который даже Геракл не отваживался? То есть способен ли ты осчастливить двенадцать раз, но только одну женщину?
– И я, конечно же, согласился? – горестно усмехнулся я.
– «Йа-йа! Натюрлих! – передразнила меня Исида. – Вас волен зи?! Чем вы хотите начать и закончить этот приятный вечер?!» – закричал ты страшно, по-варварски, и набросился на меня, как германский наемник, а флейтистки с ужасом разбежались…
– И все-то ты врешь, – снова зевнул я. – Во-первых, я не знаю германского языка, а во-вторых, начать двенадцать раз – это тебе не кончить…
– Ну, я считала только собственные оргазмы, – призналась Исида. – Qui pro quo! Одно вместо другого.
– А что приключилось с флейтистками? – поинтересовался я. – Или это Мамай прошелся по комнате?
Исида на минуту задумалась.
– Не было здесь никакого Мамая, – сообщила она. – Просто я сказала флейтисткам, что лучше не вмешиваться в наши отношения, а несогласные могут засунуть себе тютельки в тютельки. Вот почему девицы снова набросились на вино и быстро нахрюкались до поросячьего визга.
– Славно погуляли! – подытожил я. – Мало того, что мы приперлись в бордель, как оказалось, со своим самоваром, да теперь придется еще с флейтистками расплачиваться, и непонятно, за какую музыку.
И ни слова больше не говоря, мы с Исидой быстренько оделись, скрутили из простыней веревку и покинули это гнусное заведение через окно. Пусть флейтистки думают, что здесь было, когда слегка протрезвеют. Мамай или моряк Папай…
– В другой раз, когда мне стукнет в голову прошвырнуться по девочкам, пойду один, – пробурчал я.
– В другой раз я сама тебя стукну, – пообещала Исида, – если решишь прошвырнуться самостоятельно.
Выбравшись из борделя, мы прошли чуть дальше по улице, но все равно разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить отдыхающих флейтисток.
– Да что же это получается? – возмущался я. – И не симпосиум, и не оргия, а двоеженство какое-то! Дома Юлия Феликс, словно Пенелопа, говноткачеством занимается, вырвешься на минуту в бордель, а там уже ты поджидаешь!
– А еще женщины любят порассуждать, – поддержала меня Исида, – за кого бы не вышли замуж! Только и слышишь со всех сторон, мол, я за такого придурка замуж бы не пошла, нет, не пошла! Как будто придурки и в самом деле чем-то отличаются друг от друга.
Тут, на всякий случай, я огляделся по сторонам, однако на этой злосчастной улице мне просто не с кем было помериться интеллектуальными способностями. Ни у кого ума не хватило покинуть бордель в такую рань. Конечно, самый достойный ответ на женские измышления по поводу мужчин – это презрительно плюнуть и промолчать, однако я тоже имел девять претензий к собственной музе, так называемой Мнемосине, родоначальнице всех существующих муз…
Во-первых, муза должна обладать хорошей грузоподъемностью, чтобы легко и грациозно вынести из таверны два бочонка вина и припорхнуть с этой поклажей домой для дальнейшего вдохновения;
во-вторых, муза не должна отзываться на имя Муза, иначе я представляю себе толстую и усатую еврейку из города Хайфа, очень расстраиваюсь и совершенно не вдохновляюсь;
в-третьих, муза должна вести себя тихо, а не трендеть целыми днями на лире или других музыкальных инструментах, или с подругами. В противном случае я только злобствую, а не вдохновляюсь;
в-четвертых, муза обязана хорошо готовить. А именно: наваристый борщ, харчо из молодого барашка, мясное рагу, пирожки с капустой, пирожки с яблоками, пирожки с рисом и пирожки с чертом в ступе. Вдобавок: макароны по-флотски, драники по-белорусски, пиццу по-неаполитански и люля-кебаб с улюлюканьем;
в-пятых, муза обязана быть подтянутой и готовой к соитию. Двадцать четыре часа в сутки. Потому что недолог путь от поэтического вдохновения до эрекции. (Конечно, во всяких правилах есть исключения. Ну, например, если поэт вдохновляется музой, то поэтесса – собственным мужем. А если все-таки – музой, то мы наблюдаем сапфическую связь в прямом эфире);
в-шестых, муза должна быть умной, иначе чем обусловлен ее персональный выбор;
в-седьмых, муза должна быть духовно организованной: хорошо одеваться и поддерживать разговор на культурно-оздоровительные темы. А именно: о футболе, о рыбалке, о бабах и о том, «как мы вчера нажрались»;
в-восьмых, муза должна обладать очаровательной внешностью, спортивной фигурой, томным голосом и, завидев подвыпившего поэта, закатывать от восхищения глаза, а не истерику;
и наконец, в-девятых, при перекличке муза обязана знать свое место в постели среди остальных муз. Потому что время от времени я меняю стиль поведения. Могу, к примеру, сплясать роман, а для этого требуется группа поддержки. То есть как минимум пара муз – Терпсихора и Талия.
Вот краткий перечень товаров и услуг, которым должна руководствоваться всякая начинающая муза. И, невзирая на тяготы и лишения своей профессии, прозаики и поэты слывут в народе пьяницами и бездельниками, тогда как из вышеприведенного списка видно, насколько трудно воспитать и обучить даже одну музу. Ведь люди без муз в голове заполняют свои извилины чужими сочинениями и совершенно не задумываются, откуда берутся все эти «Илиады» и «Одиссеи».
Так, мило беседуя и по отдельности размышляя, я – об искусстве, а Исида – непонятно о чем, мы вышли на виа дель Аббонданца, где возле дома Юлии Феликс неожиданно натолкнулись на сверлильщиц, что этой ночью снова раскурочили водопровод и продолжали над ним измываться.
– Чем занимаетесь, прохиндейки?! – гаркнула Исида, подкравшись поближе.
И перепуганные сверлильщицы прыснули от нее в разные стороны, бросив на мостовой свои нехитрые инструменты.
– Кстати, – заметил я, – разбой и культура всегда поддерживали друг друга! С давних времен люди ходили в театр, лишь бы не оставаться дома, где на них могли напасть разбойники. Или наоборот! Люди спешили насладиться искусством, а разбойники в это время шарили по квартирам и даже успевали вернуться на представление ко второму акту.
– Странная логика, – пожала плечами Исида.
– Да тут ее вовсе нет! – подчеркнул я. – Потому что подлинное искусство алогично и ассоциативно. Ведь нет никакого резона идти в театр, кроме буфета. Разве что зажевать драму или запить комедию. Короче говоря, главное – не подавиться этим искусством с точки зрения здравого смысла.
– Ты просто так умничаешь, – поинтересовалась Исида, – или хочешь опровергнуть, что все мужчины придурки?
– Или подтвердить, – задумался я. – Хотя на самом деле мы беседуем об искусстве, то есть ни о чем. Вдобавок, если усиленно повторять одно и то же слово, – ну, например, «искусство, искусство, искусство», – оно быстро утрачивает всякий смысл. Как и жена, с которой спишь в одной постели и от нечего делать трахаешься, трахаешься, трахаешься…
