Итак, наконец я начинаю.

Ирод Агриппа, следует сразу сказать, не был ни кровным родственником, ни свойственником знаменитого генерала Августа Марка Випсания Агриппы, который женился на единственной дочери Августа Юлии и стал благодаря этому браку дедом моего племянника Гая Калигулы и моей племянницы Агриппиниллы. Не был он и вольноотпущенником Агриппы, хотя это вполне могло прийти вам в голову, ведь в Риме среди вольноотпущенников принято, в знак благодарности, брать себе имя бывшего хозяина. Нет, дело обстояло иначе: его назвал так в память о вышеназванном Агриппе, умершем незадолго до его рождения, дед Ирода, Ирод Великий, царь Иудеи. Этот ужасный, хотя и замечательный в своем роде старик владел троном не только благодаря покровительству Августа, ценившего в нем полезного союзника на Ближнем Востоке, но и в не меньшей степени благодаря расположению Агриппы.

Предки Ирода вышли из Идумеи, или Эдома, как ее еще называют, гористой страны, лежащей между Аравией и Южной Иудеей, и были не евреями, а идумеями. Юлий Цезарь назначил Ирода Великого, которому тогда только-только исполнилось пятнадцать лет, губернатором Галилеи в том же году, когда его отец получил назначение в Иудею.[3] У Ирода сразу же начались неприятности, так как, борясь с бандитами во вверенной ему области, он без суда и следствия приговаривал местных жителей к смерти и был вынужден предстать перед синедрионом — верховным судилищем страны. Вел он себя там весьма вызывающе, явился на суд в пурпурной тоге, в сопровождении вооруженных солдат, но дожидаться приговора не стал и тайно покинул Иерусалим. Римский губернатор Сирии, к которому он обратился за защитой, дал ему новое назначение в своей провинции, поставив правителем земель, граничащих с Ливией.[4] Короче говоря, этот Ирод Великий, отец которого тем временем умер от яда, был провозглашен царем Иудеи в совместном указе моего деда Антония и двоюродного деда Августа (или Октавиана, как его тогда называли), положившим начало его тридцатилетнему славному владычеству над землями, границы которых все время расширялись благодаря щедрости Августа. У него было, одна за другой, десять жен, среди них две — его родные племянницы; а умер он, после нескольких неудачных попыток самоубийства, от самой мучительной, вероятно, и мерзкой болезни, известной медицине. Я никогда не слышал другого ее названия, кроме как Иродова немочь, и не знал никого, кто болел бы ею до него; симптомы ее были следующие: волчий голод, рвота, гной в животе, трупное дыхание, черви, размножающиеся в половых органах и безостановочные жидкие выделения из кишечника. Недуг этот причинял ему невыносимые муки и доводил этого свирепого старика до умоисступления. Евреи считали, что на Ирода пала божья кара за его кровосмесительные браки. Его первой женой была Мариам из известного еврейского рода Маккавеев; Ирод страстно был в нее влюблен. Но однажды, уезжая из Иерусалима в Сирию, чтобы встретиться в Лаодикее с моим дедом Антонием, он отдал своему гофмейстеру тайный приказ: в случае, если он падет жертвой происков своих врагов, Мариам следовало умертвить, чтобы она не попала в руки Антония; такой же приказ он отдал позднее, отправляясь на Родос для встречи с Августом. (И Антоний, и Август слыли сластолюбцами.) Когда Мариам узнала об этих приказах, она, естественно, возмутилась и наговорила в присутствии матери и сестры Ирода много такого, о чем было бы разумнее промолчать, так как они завидовали власти Мариам над Иродом; не успел он вернуться, как они пересказали ему ее слова и обвинили в том, что в его отсутствие она, чтобы ему досадить, совершила прелюбодеяние, — в качестве ее любовника они назвали того же гофмейстера. Ирод приказал их обоих казнить. Но затем его стало терзать такое жгучее горе и раскаяние, что он заболел лихорадкой, чуть не сведшей его в могилу, а когда поправился, нрав его сделался столь мрачным и жестоким, что малейшее подозрение приводило к казни даже ближайших друзей и родственников. Одним из многих, кто пострадал от гнева Ирода, был старший сын Мариам: оба — он и его младший брат — были казнены по ложному обвинению их сводного брата, которого Ирод впоследствии тоже казнил, в заговоре с целью покушения на жизнь отца. Услышав об этих казнях, Август остроумно заметил: «Я предпочел бы быть свиньей Ирода, чем его сыном». Будучи по вероисповеданию иудеем, Ирод Великий не мог есть свинины, и его свиньям, следовательно, ничто не мешало спокойно дожить до старости. Так вот, этот незадачливый принц, первенец Мариам, и был отцом моего друга Ирода Агриппы, которого Ирод Великий отправил в Рим в возрасте четырех лет — как только сделал его сиротой, — чтобы его воспитали при дворе Августа.

Ирод Агриппа и я были сверстниками и много общались между собой благодаря моему дорогому Постуму, сыну Агриппы, к которому Ирод Агриппа, естественно, привязался всей душой. Ирод был очень красивый мальчуган, один из тех, кого отмечал своей приязнью Август, когда приходил в школу для мальчиков играть в мраморные шарики, чехарду и «блинчики». Но какой же он был проказник! У Августа был любимый пес, один из этих огромных храмовых сторожевых псов с пушистым хвостом из Адрана возле Этны, который не повиновался никому, кроме Августа, разве что Август говорил ему: «Слушайся такого-то и такого-то, пока я снова тебя не позову». Пес делал, как ему было приказано, но надо было видеть, каким несчастным тоскливым взором он провожал уходящего хозяина. Ирод умудрился каким-то образом заставить страдавшего от жажды пса выпить целую миску крепкого вина, и того развезло, как старого солдата из регулярных войск в день увольнения из армии. Ирод повесил ему на шею колокольчик, выкрасил хвост в желтый, а лапы и морду в пурпурно-красный цвет, привязал к ногам свиные пузыри, а к плечам — гусиные крылья и выпустил его в дворцовый двор. Когда Август, удивленный отсутствием своего любимца, позвал: «Ураган, Ураган, ты где?!» — это невероятное чудище появилось в воротах, и, шатаясь из стороны в сторону, приблизилось к нему. Смешнее момента за весь так называемый Золотой Век римской истории я припомнить не могу.[5] Но это случилось первого апреля во время сатурналий, так что Августу пришлось проглотить недовольство.[6] У Ирода была ручная змея, которую он выучил ловить мышей; во время занятий он прятал ее в складках платья, чтобы развлекать товарищей, когда учитель поворачивался к ним спиной. Он настолько отвлекал всех от учебы, что в конце концов его отправили заниматься вместе со мной под руководством Афинодора, моего белобородого учителя с Тарса. Понятно, Ирод и тут принялся за свои фокусы, но Афинодор отнесся к ним так добродушно, а я так неодобрительно, потому что очень любил Афинодора, что Ирод все это быстро прекратил. У него были блестящие способности, особенно к языкам, и необыкновенная память. Афинодор однажды сказал ему:

— Ирод, я предвижу, что наступит время и ты займешь самый высокий пост у себя на родине. Ты должен посвятить каждую минуту своей юности подготовке к этому времени. При твоих талантах ты можешь стать правителем, не менее могущественным, чем твой дед, Ирод Великий.

Ирод ответил:

— Все это прекрасно, Афинодор, но у меня куча отвратительных родственников. Ты даже не представляешь себе, что это за головорезы; таких негодяев не встретишь, путешествуй хоть целый год; и с тех пор, как мой дед восемь лет назад умер, они, как я слышал, ничуть не стали лучше. Если я буду вынужден вернуться в свою страну, я не проживу и полгода. (То же самое, что говорил мой бедный отец, когда воспитывался здесь в семье Азиния Поллиона.[7] И мой дядя Александр, живший тогда вместе с ним. И они были правы.) Мой дядя, царь Иудеи, тот же старый Ирод, только, в отличие от деда, в пороках его нет никакого величия, одна низость, а мои дядья Филип и Антипа — два хитрых лиса.