- Я раньше хотел тебя попросить, то есть, я не решался, - сказал Асаф (и не поверил, что он может так говорить, как человек с опытом).

- Что? Ты только скажи. – Её голос позади него был мягким и щедрым.

- Чтобы ты мне спела.

- А, это.

Она даже не выпрямилась. Чтобы их тела не отдалялись. Она пела ему совершенно естественно, без всякого усилия или желания произвести впечатление. Она пела "Почему звезда". Ей казалось, что её голос звучит иначе, и она не понимала, почему: "Звезда одна, а я так не смогла бы..." – они сидели спина к спине, закрыв глаза. "Хоть я и не одна..." – пела она тихо, понимая, что что-то в её голосе изменилось, даже с того последнего раза, когда она пела на площади, тончайшее изменение, как будто из него исчезла детская чистота, и появилось что-то новое, что она ещё не умела определить.

В середине песни Динка встала и беспокойно заметалась. Несколько раз она гавкнула во все стороны.

- Может, какой-то зверь сидит в кустах, - сказал Асаф после того, как она закончила петь. Ему приятно было ощущать спиной её тихие вздохи. Он ещё не рассказал ей о своей любви к фотографии, но ему не хотелось говорить о себе.

- Возьмём фонарь и посмотрим?

- Нет, останься так.

Она что-то вспомнила:

- Сегодня, несколько часов назад, в Милане был последний концерт моего хора, - и добавила, - Ади пела моё соло.

- Спой мне его здесь.

- Правда? Ты хочешь?

- Да. Если тебе достаточно такой малочисленной публики.

Она встала. Выпрямилась во весь рост, показала ему, как она надевает своё чёрное концертное платье, величаво повернулась, показывая глубокий вырез на спине, туфли на высоких каблуках, которые делают тебя старше года на три, по меньшей мере, провела рукой по стильной причёске, спадающей волнами. Затем, не спеша, поклонилась сидящим в зале, сидящим на высоких ярусах и в золоченых ложах по бокам. Потом слегка откашлялась, подала знак пианисту...

- Постой, - сказал Асаф, быстро вскочив на ноги, - там всё-таки кто-то ходит.

Тут-то оно и произошло. Быстро, как авария. Асаф до последней минуты отказывался понимать, что именно случилось, ведь они были так близки к счастливому концу, и вдруг всё рухнуло. У него промелькнула дурацкая мысль: такое чувство, будто играешь в "Лестницы и верёвки", доходишь, наконец, до номера 99 и именно там падаешь по верёвке в самый низ, до 13.

И какого 13.

- Как военная операция, - подумал Асаф секундой позже.

- Как кошмар, - подумала Тамар.

Со всех сторон, над насыпью, за скалой. Сначала казалось, что их десятки. Потом выяснилось, что их всего семеро: шесть "бульдогов" и Песах, и в первые мгновения, охваченная страхом, Тамар главным образом мучила мысль, что они всё время были там и слушали, оскверняя своим присутствием самое дорогое мгновение, её и его.

Кто-то ударил Асафа в спину, кто-то бросил Тамар на землю. Они слышали удары и крики из пещеры, потом в отверстии показался Шишко, грубо держа Шая, который был растерян и напуган. Изо рта у него текла кровь.

- Храмовая гора в наших руках, - сказал Шишко, с ненавистью глядя на Тамар. – Теперь займёмся Пещерой праотцев.

Асаф увидел, как сморщилось её лицо, и кто-то сзади снова вдавил его голову в землю. Он подумал, что, в конце концов, привыкнет к её вкусу.

У Песаха был план.

- Посмотри хорошенько, Шай, сердце моё, - сказал он, стоя перед ним, - посмотри, что у меня в правой руке и что в левой.

Шай попробовал сфокусировать взгляд. Асаф поднял голову с земли. На этот раз его не тронули. Увидев косу, понял, что всё пропало.

- Что-то, что ты так любишь, - ласково сказал Песах, - что-то, от чего тебе будет самый кайф.

Тамар издала громкий стон и зарылась головой в землю.

- Что это? - слабо спросил Шай, и ноги сами повели его вперёд. – Покажи, покажи.

- В правой руке у меня "пятёрочка", в упаковке, прямо с фабрики. – Шай испустил жадный недоверчивый стон. Его рука потянулась вперёд. В один миг он совершенно поддался колдовству.

- Не трогать товар! – прикрикнул на него Песах. – Теперь смотри сюда, что у меня в левой руке? Сюрприз! Маленькая симпатичная картонка, золото, а не картонка! Бросает тебя прямо на небо! Ну, что скажешь? С чего начнёшь?

Шай тяжело дышал. Его длинная нежная шея вытянулась вперёд; как шея лебедя, подумала Тамар; которого собираются зарезать, подумал Асаф.

- Я слышал, - продолжал Песах, - мне стало известно из достоверных источников, что твоя милая сестра устроила тебе здесь небольшое лечение своими силами, это так?

Шай кивнул. В лунном свете Асаф видел, как его лицо снова приобретает серый цвет ломки.

- Так, может, тебя больше не интересует то, что мы тебе предлагаем? – спросил Песах с сердечностью, от которой волосы встают дыбом, и, как фокусник, сжал в руках обе дозы. Шай, как заколдованный, отрицательно покачал головой и разочарованно застонал, увидев, как дозы исчезают.

- Шай! – закричала Тамар изо всех сил. – Шай!

Тот, кто держал её, снова ткнул её голову в землю, но её крик подействовал: Шай содрогнулся, отступил назад, широко открыл глаза. Асафу показалось, будто вдруг проявились его настоящие глаза.

- Нет, - сказал Шай.

Песах утрированным жестом приложил руку к уху:

- Повтори?!

- Я сказал, нет, - слабо простонал Шай, - я с этим покончил. Я думаю.

- Ты думаешь, что покончил, - сказал Песах подчёркнуто мягко и приблизился к нему, - но тебе известно, что не покончил и не покончишь. Потому что нет, нет на свете силы, которая вытащит тебя из этого. И знаешь, почему? – он склонился к Шаю и положил тяжёлую руку на его щуплое плечо. До Тамар долетел порыв сдерживаемой жестокости, которая начала завихряться вокруг его тела; Асаф посмотрел на остальных мужчин, стоявших там и наблюдавших за представлением, и увидел, как они повторяют мощные движения этого великана. – Ты действительно хочешь узнать, почему никогда не сможешь с этим покончить? Потому что ты – ноль, ноль без палочки без твоей дозы, ты полдня без неё не проживёшь, без дозы ты на улицу не выйдешь, не заговоришь ни с кем, в кафе не зайдёшь, с другом не поговоришь, с девушкой не познакомишься, в постель с ней не ляжешь! С твоими-то комплексами? Не смеши меня. Во сне, может быть, он у тебя встанет без дозы. А я, Песах, я тебе отец и мать, я тебе друг и подруга, твой импресарио и твоё будущее, и я тебе предлагаю – бери, бери по-хорошему.

Всё время, пока он говорил, Шай стоял, опустив голову. С каждой сказанной Песахом фразой Шай становился ниже ростом, как будто его забивали молотком в землю. Когда Песах закончил, Шай выпрямился, стряхнул с глаз остатки шевелюры и сказал "нет".

- Жаль тебя, - сказал Песах, - у тебя пальцы Джими Хендрикса, но как хочешь. – Он отступил на шаг назад и сделал знак Шишко. Тощий мрачный Шишко подошёл и с силой сжал правую руку Шая, ту, что перебирает струны. Шай взвыл от ужаса и попытался вырвать руку.

- Если честно, то я не совсем уверен, - Песах почесал голову, - будет ли первый палец платой за разбитую "Мицубиши" или за нашего друга Мико, который сейчас ест тушёнку на Русском подворье[53]. Как по-вашему? – обратился он к стоящим вокруг мужчинам, которые смотрели, как загипнотизированные. – Может, сначала поломаем, а потом решим?

- Лучше не надо, - сказал новый голос, весомый и неспешный, прямо над пещерой. Асаф подумал, что сходит с ума.

Шишко замер. Шай, всхлипнув, вытащил руку и спрятал её за спиной. Бульдоги нервно озирались по сторонам, Динка бешено лаяла вверх, а Песах отступил в тень, и его глаза забегали.

- Я слегка заблудился, - сказал Носорог, спускаясь с насыпи почти над их головами, - тоже мне, место нашли. У меня там ноги затекли, привет, Асаф. – Разумеется, с ударением на первом слоге.