Она должна была силой пробуждать себя от этого отчаянного, завораживающего колдовства. Постепенно и старательно собирала она фрагменты мозаики: там были артисты, двадцать парней и девушек, или тридцать, или пятьдесят. Невозможно было узнать. Они приходили и уходили, пропадали надолго и неожиданно появлялись снова. Иногда она чувствовала себя там, как на шумном вокзале или как в лагере беженцев. Она не знала, попали ли все остальные в общежитие тем же путём, что и она. Из того, что уловила, она поняла, что они слышали так же, как и она, разговоры об этом месте и очень хотели, чтобы "охотники за талантами" Песаха обнаружили их; к её удивлению выяснилось, что в разных местах, во всех концах страны, ходят слухи об этом единственном в своём роде общежитии, и что у него есть какой-то романтический ореол необычности и артистизма. Люди из Тверии, из Эйлата, из Гуш Эциона, из Кфар Гильади, даже из Тайбы и Назарета, все слышали, что есть такое место, что если тебя в него примут, ты будешь выступать на улицах сотни раз по всей стране, набираться опыта и уверенности, и выйдешь более искушённым мастером сцены, чем после четырёх лет в каком-нибудь прилизанном театральном училище. Никто из них никогда не говорил вслух о Мико и его друзьях и об их работе; артисты жили вместе с преступниками, проводили с ними долгие часы каждый день, ели и ездили с ними, выступали рядом с ними и как будто ничего не видели, не слышали и не говорили о том, что там в действительности происходило. Тамар чувствовала, как это происходит и с ней тоже, как она приучает себя быть "тремя обезьянами". Однажды ночью, возвращаясь с выступления в Нес-Ционе, она лежала голодная, свернувшись на заднем сиденье, и думала, что начинает понимать, как люди десятилетиями привыкают жить под властью диктатуры и угнетения, отключаясь от происходящего вокруг, потому что, если поймут своё действительное положение и честно скажут себе, чему они содействуют, им придётся умереть со стыда.

Будучи не в силах вынести действия Мико и его друзей, она видела только артистов. Там были мимы, фокусники, скрипачи и флейтисты. Была одна виолончелистка – девушка с печальным лицом, в очках и тонкой красной шляпке с загнутыми полями, которую никогда не снимала; Тамар удивлялась, как можно убежать из дому с виолончелью. Был русский парень, который ездил на высоком одноколёсном велосипеде, Тамар вспомнила, что он выступал рядом с ней на бульваре до того, как она попала сюда. Были два брата из Назарета, которые поражали своими трюками на ходулях, и парень-эфиоп, который замечательно рисовал на асфальте чёрных ангелов и золотых единорогов. Парень из Америки, утративший веру ешиботник, рисовал углём стилизованные жестокие карикатуры людей на улицах, и в общежитии тоже рисовал всех без перерыва, и все уже привыкли к нервным движениям его карандаша; рыжий религиозный парень из Гуш-Эциона, растерянный, с мутным взглядом умел глотать огонь и плевать огнём; были две девушки из Беер-Шевы, похожие, как сёстры, или даже близнецы. Они читали мысли, по крайней мере, так они говорили, и Тамар старалась держаться от них подальше. Было не менее десятка жонглёров, которые подбрасывали и ловили шары, палки, кегли, яблоки, факелы и ножи; один высокий парень с лживыми глазами придумал своё особенное искусство. Он подражал прохожим на улице - имитировал движения и походку: шёл за ними почти вплотную, когда они пересекали круг его представления, и, незаметно для них, копировал их под хохот зрителей; однажды вечером за ужином Тамар заметила напротив себя девушку, которую видела однажды на "Площади Кошек", ту, что жонглировала двумя горящими верёвками. Ещё была "резиновая девушка" с недобрым лицом из киббуца на севере, которая однажды в пятницу после ужина поразила её тем, что уложила своё длинное тело в ящик из-под кока-колы. Очень молодой парень, почти мальчик, немного похожий на Эфи из "Где Эфи?", владел искусством мыльных пузырей всех форм и размеров; один бледнолицый иерусалимец с чёрными жирными волосами называл себя "поэтом улицы"; в считанные секунды рифмовал слова по заказу для того, кто платил. Были ещё певцы и певицы такие, как она, с одной из них она перекинулась парой слов во время поездки в Ашкелон и обнаружила, что они даже поют одни и те же песни (те, что на иврите). Были исполнители "рэпа", игравшие на пустых жестянках из-под краски, и один, который играл на пиле, и другой, который исполнял целые произведения на бокалах для вина, с помощью трения пальцами о края бокала. Было не меньше пяти гитаристов, как Шай, но из того, что она слышала иногда, проходя мимо комнат, никто из них не играл так, как он. Бывало, что кто-то упоминал его имя, с уважением, но и с оттенком печали, как бы говоря о человеке, которого уже нет.

Но самого Шая она там не видела.

Проснувшись однажды ночью, она услышала голоса и крики. Минуту лежала, не понимая. Думала, что она у себя дома. Пыталась привязать тени к знакомым вещам. Крики усилились. Она забеспокоилась. Посмотрела на часы: половина третьего. Вдруг вспомнила, где она. Вскочила на ноги. Подбежала к окну. Внизу стояла машина, и трое мужчин пытались вытащить из неё кого-то, кто не хотел выходить. Он цеплялся руками за дверь. Они тянули его и били по рукам. Один из них был Мико, и ещё она узнала Шишко, похожего на Элвиса. Она прижалась лбом к окну, пытаясь разглядеть каждую деталь, но мужчины окружили машину и заслоняли собой происходящее. Они тихо ругались и то и дело наносили кулаками удары внутрь через окно, очевидно стараясь оглушить того, кто в машине. Тамар тихо вскрикнула и, сама того не замечая, закусила кулак до крови. Потом из здания выбежал Песах. Бросил обеспокоенный взгляд вверх, на окна. Вернулся в здание и погасил лампу над входом. Теперь стало труднее различать, что там творится. Песах подошёл к машине, остановился на мгновение возле открытой двери, уперся лбом в крышу, и Тамар надеялась, что он разговаривает с тем, внутри, пробуя убедить его выйти по-хорошему. Но тут, медленно, почти лениво, его локоть отошёл назад, и большая рука нанесла внутрь один удар. Сразу наступила тишина. Тамар дрожала, стоя у окна. Один из мужчин вытащил из машины что-то, напоминающее свёрнутый ковёр. Легко взвалил его на спину и вошёл с ним внутрь. На одно мгновение, когда он стоял у входа в здание, Тамар увидела кисти рук того, кто лежал у него на спине. Она знала только одного человека с такими длинными пальцами.

Время шло. Кто знает, куда уже добрался мальчик, едущий верхом на верблюде по пустыне Сахара, о котором думал Асаф. Сам Асаф в те дни в конце июля уже начал работать в муниципалитете. По восемь часов в день одиноко сидел он в пустой комнате рядом с отделом водоснабжения, отвечал на телефонные звонки, сообщал те немногие сведения, которые знал, развлекался, составляя свою сборную звёзд для ФИФА 99, и не знал, что через несколько дней в его жизнь войдёт большая собака, которая потерялась, вслед за ней ворвётся девушка, тоже немного потерявшаяся, и что с той минуты он уже не будет думать, чем занимается в это время юнга на корабле, плывущем в северном море, а будет непрерывно спрашивать себя, где Тамар.

В один из тех вечеров, когда Асаф ещё слонялся с Дафи Каплан, устало смеясь над грубыми шутками Рои и считая минуты до конца вечера, Тамар вернулась в общежитие, когда там уже ужинали. Она приехала из Бат-Яма или Нетании, точно не помнила. Поспешила в комнату переодеться. Как обычно, оставила там Динку: если вдруг встретит за ужином Шая, лучше, чтобы Динки там не было, чтобы не прыгнула на него у всех на глазах.

Умылась над ржавой раковиной в комнате. Посмотрелась в треугольный осколок зеркала, оставшийся на стене. Её волосы немного отрасли. На голове начали пробиваться маленькие, очень чёрные колючки. Она подумала, что ей даже идёт, и пару минут была занята необычными для неё размышлениями о своей внешности, мечтами о приятной ванне, о нежных кремах, об Алине, всеми силами пытавшейся превратить её в красавицу. Она вошла в столовую, всё ещё неосторожно улыбаясь, и была застигнута врасплох.