– Я тебя уже видела здесь недавно, – вспомнила женщина, – недели две назад? – Тамар кивнула. – И видела, когда ты покупала у него, у этого низкого парня, и когда тайный агент гнался за тобой. Скажи, ты хотела бы встретиться с кем-то, кто уже прошёл это всё? – Тамар сжалась. Только этого ей не хватало, чтобы её спасали сейчас от улицы, когда она ещё не сумела проникнуть в неё.

– Я оставляю тебе номер нашего телефона, – сказала женщина и записала на салфетке, – если захочешь поговорить, попросить что-нибудь, встретиться у нас с родителями – мы будем там. – Тамар посмотрела на неё и на минуту забылась в зелёных добрых глазах. Она почти решилась спросить её, не видела ли она здесь на площади парня, играющего на гитаре, парня с длинными медовыми волосами, которые падают на глаза. Очень худого и высокого парня и очень несчастного. Молчала. Женщина кивнула, будто уловила что-то и не до конца поняла. Потом легко коснулась руки Тамар, улыбнулась настоящей улыбкой и ушла, и Тамар снова осталась одна, ещё более одинокая, чем раньше.

Группа ребят уселась неподалёку. Жестянки пива в руках. Одеты в тонкие майки. Как им не холодно. Плотный широкий парень подошёл к ним.

– Привет, брат.

– Как дела, брат.

– Класс. Ищу поправиться.

– Иди к бильярду, араб там.

Ударяют рукой об руку, склоняются, чтоб обняться, руки дважды хлопают по спине. Тамар смотрела и запоминала. Среди этих движений он живёт уже как минимум год. Очевидно, так он теперь говорит. Каким языком он заговорит с ней. Как отнесётся к ней, когда увидит.

И почему она не присоединяется к одной из групп. Почему она так беспомощна и прикована к самому дальнему углу площади. Согласно плану, она думала, что на этом этапе она уже как-нибудь присоединится к компании, и может через эту компанию попадёт в то место. Так легко это выглядит снаружи, присоединиться. Особенно для девушек. Пристроиться сбоку, и тогда на тебя начинают обращать внимание, заговаривают, посмеиваются, заигрывают, что-то курите вместе, и ты уже принята и идёшь с ними спать в их место, в какой-нибудь городской сад или на крышу.

А с ней это не происходит. Не сегодня. Может быть, завтра. Может, никогда. Она ещё не способна присоединиться. Подтянула колени к животу. Мысли лезли одна на другую, кусающие, жалящие в самые больные места. Может, это просто её неприятие чужих, нашёптывали ей мысли, а может, это то, что с ней всегда, проклятое неумение легко сходиться, растворять себя в других, находить с ними общий язык. "Можешь назвать это снобизмом", – вдруг горячо прошептала она в Динкину шерсть, – "на самом деле это просто душевное убожество. Что ты думаешь, я не хочу? Но так меня сделали, не умею ни с кем по-настоящему сблизиться. Факт. Как будто в моей душе не хватает этой детали для соединения, как в "Лего"[22]? Которая действительно соединяет с кем-то другим? В конце у меня всё разваливается. Возвращается к нулю. Семья, друзья, всё".

Человек с красными засахаренными яблоками прошёл в десятый раз, пытаясь предложить ей одно. Не отчаивается. Старый человек в кипе, с усталой улыбкой.

– Бери, всего три шекеля, это полезно. – Сказала спасибо и не взяла. Он на мгновение остановился и посмотрел на неё. Что он в ней видит, что в ней видят, лысую девочку в комбинезоне с рюкзаком, большим магнитофоном и собакой. Рядом с мусорными баками начало действовать казино: тощий мужчина в укороченных штанах и с кривыми ногами моряка, поставил на баки перевёрнутый картонный ящик и стал трясти кубики в одноразовом стакане:

– Кто ставит на семь больше всех? Кто утраивает на семь?

Её одиночество там сжимало её. Ты больше не имеешь отношения ни к чему, уколола себя, ни к дому, ни к хору, ни к самым близким друзьям, которые когда-либо у тебя были, ещё минута, и ты совсем исчезнешь, и никто не заметит. Нет, нет, в это лучше сейчас не углубляться. Видишь ли, Динкуш, не то, чтобы я думала, что они не должны были ехать в Италию из-за меня, не в этом дело, чем бы они могли мне помочь, если бы остались здесь? – она хихикнула, представив Идана сидящим на железной ограде на площади, корешуясь с кем-то: "Эй, брат, хай, мен" – но то, как они отнеслись с первой же минуты, когда узнали, когда она только пыталась рассказать им чуть-чуть, и как они моментально, оба сразу...

Вычеркнули меня. Это были слова, которые она задушила в своём горле. Бреславские хасиды сменили кассету. Теперь крутили музыку-транс и танцевали под неё, как дикие козлы, размахивая во все стороны руками, ногами и бородами. Музыка сотрясала тротуар, на котором она сидела. Площадь начала кружиться. Несколько парней и девушек подключились к танцу. Об этой музыке они говорили. Она попыталась вспомнить короткий курс, преподанный ей пожилым альбиносом – он казался ей как минимум сорокалетним – которого она встретила в "Субмарине" две недели назад: "Транс идёт с химикалиями, LSD подойдёт", – его рубашка, расстёгнутая до пупка, открывала красную гладкую грудь, прямо ошпаренную, – "хаус – музыка экстази, потому что публика более высокого класса, много позы, а техно..." – она уже забыла, что идёт с техно, помнила главным образом его пористую руку со странноватыми кольцами под серебро, которая упрямо лезла ей на бедро.

Маленькие дети бреславских хасидов возбуждённо носились среди танцующих. Ещё одна подошла к Тамар. Села, скрестив ноги, и молчала. Девушка в джинсах, в белом свитере, вязаном, домашнем, но её кроссовки были порваны, а зрачки слишком расширены. Тамар ждала. Может это она? Может сейчас начнётся?

– Можно? – спросила, наконец, девушка тоненьким голосом и начала гладить Динку, и Тамар с разу поняла, почуяла, что она не имеет к ним отношения. Девушка гладила Динку долго, самозабвенно, вдыхала её запах, ворковала над ней. Несколько минут общалась с ней так, без слов. Потом тяжело встала, сказала Тамар: "Спасибо". Глаза её блестели. Тамар не знала, от радости или от слёз. Прошла несколько шагов. Вернулась:

– Я на улицу вышла когда-то, чтобы вызволить мою собаку из карантина в Шуафате[23], – объяснила она Тамар совершенно детским голосом, но медленно и протяжно, – сделала сто шекелей и сразу же пошла её забирать из Шуафата, а через неделю её задавило. Прямо на моих глазах, – она отошла.

Тамар в страхе обняла Динку. Ни минуты больше не хотела там оставаться. Встала и пошла, но пошла медленно, и, дойдя до середины площади, постояла минуту, стараясь быть как можно заметнее. Может быть, сейчас это произойдёт. Кто-нибудь подойдёт к ней и скажет идти за ним. Она ничего не спросит и не будет спорить. Послушно пойдёт за ним к тому, что её ждёт. Площадь была переполнена людьми, но никто не подошёл. У железной ограды стоял, слегка согнувшись и бормоча про себя, кудрявый парень, бывший гитарист, тот, кому сломали пальцы. Она помнила его по его прошлой жизни, когда он сопровождал концерт в музыкальной академии. Теперь почти каждый вечер он приходит сюда, бродит в стороне от компаний. По слухам когда-то, года полтора назад, он был выигрышной картой того места, одарённый музыкант, приносящий им большие сборы, пока не начал умничать и сбежал. Почувствовав, что она на него смотрит, он ушёл, подняв плечи почти до ушей, и Тамар внутренне застонала, подумав, что теперь Шай, очевидно, замещает его там.

Она вышла из освещённого бурлящего круга площади. Свободно вздохнула. В одном дворе среди груд строительных досок присела и помочилась. Динка стояла на страже. Она чувствовала запах тёплого пара, поднимавшегося у неё между ногами. Огляделась и увидела доски, белеющие в лунном свете, груды мусора. Шум площади доносился даже сюда. Встала и оделась, и минуту была увлечена странностью этого места. Машина для резки железа стояла рядом с бетономешалкой, и обе выглядели, как пара огромных насекомых. Как такая трусиха, как я, делает такое, подумала она с удивлением.

Сейчас ей хотелось только лечь и спать. Исчезнуть даже для себя. Если бы можно было где-то помыться, смыть с себя этот день. У неё была минута колебаний: Лея приготовила ей место, и она знала, что там будут всякие удовольствия – какое-нибудь необычное блюдо, упакованное и ещё тёплое, дорогой шоколадный десерт, и, конечно, маленькое смешное письмо и картинка, нарисованная Нойкой.