– Ты собираешься ехать?

– Ты едешь со мной? – спросил Алекс. – Да или нет?

Я позвонила Флоре к Маку домой, а подошла Делла.

– Я буду жить в Лос-Анджелесе, – сказала я. – Звоню попрощаться.

– Прощай, – сказала Делла.

– Тебе все равно? – спросила я.

– А почему в твоем вопросе слышится подвох?

– Мы с Алексом поговорили, и я согласилась попробовать и поехать в Лос-Анджелес. Нам негде жить. У меня нет работы. Но, как говорится, все, что тебе нужно, – это любовь.[65]

– Все, что тебе нужно, – это грин-карта, уйма денег, «мерседес», крепкий забор, бассейн, высокопоставленные друзья и надежная прислуга.

– Спасибо за поддержку, – сказала я. – Могла бы хоть раз оказать любезность – как все нормальные подруги. Проявить чуточку доброты и сказать: «Уверена, все будет хорошо».

– Могла бы, – ответила Дел, – но у меня месячные.

– Вот как, – сказала я, будто это все объясняло. Почему-то мысль о Деллиных месячных пугала.

– Ты говоришь как-то странно, – сказала она. – В чем дело?

– Ничего. Все в порядке. Сегодня утром Эд наконец уехал.

– А, – сказала Дел.

– Все будет хорошо. Только, знаешь, как-то все шатко. Что, в общем, и не удивительно – учитывая все.

– Похоже, именно эти слова утешения ты и хотела от меня услышать.

– Да, – сказала я. – Слушай и учись.

– У тебя какой-то странный голос.

– Хватит повторять одно и то же!

– Ладно.

– И послушай: пока что не говори Маку.

– Ладно, – сказала она. – Мне нужно идти.

– Что происходит? – спросила я.

– Расскажу потом. Мне нужно идти.

– А где Флора? – спросила я, но Дел уже повесила трубку.

– Скажи ей, что я по ней скучаю, – сообщила я коротким гудкам.

После разговора с Дел мне стало еще хуже, чем было до него. Ничего не оставалось, как позвонить Терезе. Я откладывала это с самого Великого Побега – но теперь мне было слишком плохо, чтобы не позвонить.

– Ты не волнуйся, – сказала я, когда дозвонилась, – но я не уехала с Эдом на медовый месяц – я сбежала с другим.

– Не волноваться? – сказала она.

– Звучит нехорошо, но на самом деле не так нехорошо, как звучит.

– То есть? – спросила она.

– Видишь ли, не просто с другим, а с Любовью-Всей-Моей-Жизни.

– Уж не с тем ли американцем с синими глазами, который подцепил тебя в ресторане, увез в аэропорт и потом ни разу не позвонил?

– Тебе обязательно излагать случившееся в таких выражениях?

– Хани, дорогая, не горячись, – сказала Тереза. – Не принимай судьбоносных решений. В общем, возвращайся домой и все как следует обдумай. Приезжай и поживи немного у меня.

– Не могу, – ответила я. – Мы будем жить в Лос-Анджелесе.

– Ты в состоянии принимать такие решения? – спросила она.

– Умоляю тебя, не будь голосом разума, – взмолилась я.

– Возвращайся домой и все обдумай. Если он действительно любовь всей твоей жизни, то подождет еще пару недель. Приезжай к Триз, домой.

– Но это именно то, чего я хотела, – сказала я.

Молчание.

– Возвращайся домой, – повторила она.

– Ладно, – сказала я, не придумав другого способа прекратить этот разговор.

– Я буду ждать тебя, – сказала Тереза.

– Пока, – сказала я дрожащим голосом.

– Хани, – проговорила она, – если ты уедешь в Лос-Анджелес, я все равно буду тебя любить.

Я села на край кровати и заплакала, как ребенок. От одного звука Терезиного голоса все мои изощренные фантазии мокрым плевком шлепнулись на пол. Иногда мне кажется, что реальность – это самое болезненное в жизни. Как все-таки ужасно – думать, что реальность – это все, что есть в жизни.

Знаете эти детские книги, где кто-то обнаруживает волшебную дверь в другую страну, в заколдованное место, где не действуют обычные законы, – так вот, когда я была маленькой, я находила такие места у себя в голове. Я обнаружила, что могу вообразить себя в другой семье, в другой жизни. И хотя все, что я себе воображала, не было реальным, воображение создавало реальные ощущения в теле и реальные переживания в душе, и они становились очень убедительным фоном, позволявшим воспринимать реальность моей жизни или искажавшим ее.

Я хочу сказать, что знала, каково это – быть прима-балериной, принимающей аплодисменты на мировых подмостках. Знала, каково это – петь в камеру лучшие песни из горячей десятки. Знала, каково это – выиграть дерби[66] на своем верном пони. Знала, каково это, когда тебя целует на экране сам Джеймс Дин.

Я хотела прожить все эти жизни и думала, что жизнь задолжала мне их. И что только это может сделать мою жизнь удавшейся.

А потом, когда погибли родители, я не хотела умереть вместе с ними. Я хотела получить свой шанс на реверансы, призы и поцелуи и стала фантазировать еще больше. Я не знала, как совладать с утратой мамы и папы, чтобы это меня не оглушало. Их смерть стала чем-то вроде запретной зоны. Самый простой способ не ходить туда был – уйти в фантазию.

Все эти дни с Алексом я постоянно ощущала боль реальности. В Алексе не было ничего плохого, кроме того, что плохо во всех. Но уже просто быть с ним в реальности было болезненно, так как своими словами и поступками он постоянно доказывал мне, что он – это он, что он существует отдельно от меня, что у него своя жизнь и что я не могу делать с ним все, что хочу, как могла бы, если бы он существовал лишь у меня в голове.

Утерев слезы, я пошла к Алексу в ресторан. Мы не говорили. Мы сидели как пара, прожившая вместе так долго, что им уже нечего сказать друг другу. К тому же я не могла есть. Наверное, была в шоке. Мои чувства притупились, как будто я всю ночь принимала лекарства.

Когда я села, он наклонился и взял меня за руку. Я попыталась поцеловать его, чтобы не пришлось смотреть ему в глаза. Но он остановил меня. Не позволил ускользнуть.

За соседним столиком сидела пожилая американская пара. Они снисходительно улыбались, глядя на нас, и в конце концов женщина повернулась и спросила:

– Только что поженились?

Я улыбнулась и сказала, что мы на самом деле не женаты.

Они добродушно поцокали языком, и мужчина весело посоветовал Алексу:

– Тебе бы лучше на ней жениться!

Алекс ответил:

– Вообще-то, я женат на другой. Это заткнуло им рты.

Алекс сказал, что пойдет прогуляется, а я вернулась в нашу комнату и попыталась почитать свой триллер. Но я нервничала. Меня одолевал какой-то зуд. Каждая минута казалась часом. И в конце концов я пошла искать Алекса.

Я нашла его на берегу, где он сидел у пляжной постройки бок о бок с Мари Клэр. Они просто сидели на скамеечке в лунном свете и болтали ногами. Увидев меня, Алекс встал на край прибоя, попрощался с Мари Клэр и подошел. Он ничего не сказал. И не собирался.

– Я не готова ехать в Лос-Анджелес, – проговорила я.

Он так ничего и не сказал.

– Я не хочу, чтобы было вот так. Не думаю, что ты действительно есть для меня. Не думаю, что ты вообще есть.

– Вот я, – сказал он.

– Но не по-настоящему. Не по-настоящему! – Я возвысила голос. И вдруг обнаружила, что все томления, ожидания, страхи и тяготы последней недели рассеялись, как пар из паровозной трубы. Я с облегчением выпустила их все вместе с энергией.

– Знаешь, в чем дело, – сказала я. – В том, что ты не можешь взять на себя обязательства. Не можешь отважиться на выбор. Ты думаешь, это делает тебя особенным. Ничего подобного. Это пошло. Невероятно пошло. Ты беглец. Вся твоя жизнь – всего лишь одно большое бегство.

С этими словами я убежала. По берегу. Он догнал меня и рывком повернул к себе.

– Знаешь что? Ты просто описала себя. Оказавшись снова в комнате, мы любили друг друга так, словно были последними мужчиной и женщиной на земле. Как в «Унесенных ветром», а не как в «Когда Гарри встретил Салли».