– Это была моя идея, – сказал Эд.

– Кажется, ты собирался домой, – сказала я.

– Я вовсе не собирался отказываться от тебя, – ответил он.

– Звучит как новая песня.

– Нет. Просто бракованный дубль.

– Прекрасно, – сказала я. – В реальной жизни бракованные дубли идут в ход. Это тебе не кино.

– Извините, – проговорил Алекс и вышел из храма.

Мы последовали за ним.

Оказывается, Эд с Черил приехали на такси, но, когда мы пришли на стоянку, их машина уже уехала.

– Я должна была об этом догадаться, – сказала Черил. – Адское такси! Без кондиционера. В такой стране, как эта, кондиционер должен входить в число неотъемлемых прав человека. А водитель включил еще музыку на полную мощность и – только подумайте! – закурил. Я чуть не померла. Настоящее варварство. Лет через сто никто не поверит, что люди брали в рот эти раковые палочки.

– Что не мешало тебе делать это в Нью-Йорке, – заметил Эд, отчего Алекс вдруг выпрямился и посмотрел на Черил. У меня было такое чувство, что они впервые посмотрели друг другу в глаза.

– Ах, это… – сказала она. – Это было в параллельном мире. Ребята, вы должны отвезти нас в отель. У вас в машине есть кондиционер?

– В некотором роде, – ответил Алекс, опуская верх «Гольфа».

– Алекс, – сказала Черил, – я не могу ехать в этой штуке без крыши. Я умру от жары.

Алекс взглянул на нее. «Сейчас начнется», – подумала я. Милая домашняя ссора. Но, к моему изумлению, он просто снова поднял крышу.

Мы все сели в машину.

– Уютненько, – сказал Алекс.

Уют, как оказалось, был наименьшей из наших проблем. Машина не заводилась. Пришлось поискать, кто бы нас подвез, но машин вокруг было мало, а имевшиеся не могли нас вместить. Очевидно, автобусы ходили в Кобу лишь один день в неделю на букву «Т», но никто не знал, обозначало это день недели по-испански или по-английски.

В конце концов Алекс остановил какой-то мопед, сел на багажник и сказал, что поедет позвонить в бюро проката автомобилей. Мы никак не могли смириться с тем, что останемся на этой жаре. Черил пошла «в туалет» (за кустик) и села практически прямо на змею. В результате она оказалась поистине женщиной на грани нервного срыва.[64] В конце концов все мы уселись на мопеды за спиной нескольких студентов из Канады. Это выглядело довольно нелепо. Нас высадили в придорожной деревушке, где был телефон.

Оказалось, что бюро проката спасет нас не раньше следующего дня, так что мы зарегистрировались в какой-то запущенной ночлежке на берегу.

Я говорю «зарегистрировались» – Черил заняла последнюю комнату с единственной кроватью и слышать не хотела, чтобы к ней кого-то подселили. Она была крайне возмущена и говорила, что мы, кажется, не представляем, сколько тепла выделяет человеческое тело. Неимоверно много. Она выпросила у хозяина гостиницы вентилятор и ушла в свою комнату молиться на него. Мне и Алексу постелили по тюфяку под навесом. Эд расположился в гамаке на улице.

Мы с Алексом пошли в деревню и поужинали там жареными бобами – по его настоянию мы улизнули тайком. Его пугала мысль об ужине вчетвером. Когда мы вернулись, я натянула над нашими тюфяками москитную сетку.

Черил осталась в своей комнате, и я пошла взглянуть на Эда. Он сидел на берегу в свете отдаленных фонарей и печально бросал в прибой камешки.

Какое-то время мы посидели рядом.

– Думаешь, сможешь когда-нибудь меня простить? – в конце концов проговорила я.

– Хитрая, – ответил он. – Не уверен, что ты сама могла бы кого-нибудь простить.

– Мне не стоит и пытаться что-либо исправить? – спросила я.

– Да, – ответил он.

Мы помолчали. Потом он проговорил:

– Я не говорю, что прощения не может быть. Всякое бывает. Вдруг когда-нибудь что-нибудь случится.

Иногда мне кажется, что Эд – милейший человек на планете. Я сказала:

– Ты хочешь сказать, что если по пути назад в аэропорт Мехико познакомишься с Милой Йовович (а не вынуди я тебя приехать сюда, никогда бы не познакомился) и потом проведешь с ней всю жизнь в семейном счастье – тогда, может быть, ты меня простишь?

– Именно так, – ответил он. И улыбнулся. Я была рада его улыбке. – Я выживу. Ты знаешь сама. Я выживу.

– Забавно, что тебе нужно это говорить, – сказала я.

– Сейчас мне просто хочется домой. Уехать домой, оказаться в одном из своих садов, посмотреть, как там поживают камелии, и полить их.

– Стосковался по дому, – сказала я.

– Да.

Почему-то мне захотелось заплакать. Я пыталась удержаться, но мои губы скривились, глаза затуманились, а Эд так хорошо меня знает.

– Эй, – сказал он и хотел было обнять за плечи, но потом вспомнил и не стал. – Ты получила то, что хотела. Твоя мечта сбылась. – Он сказал это так, как будто искренне пытался подбодрить меня.

– Да, – сказала я, – моя мечта. Эд спросил:

– Все то время, что ты была со мной, ты думала об Алексе?

– Конечно нет! Но он был где-то в моем сознании. На заднем плане. Он был как… ну, не знаю… как отдаленные горы на пейзаже. Я совершенно не ожидала, что снова встречу его. Я думала, что все сочинила про него, – то есть никогда не думала, что…

– Ты думала, что с ним тебе не быть. И потому решила, что сойду и я.

– Нет, не так, – возразила я. Хотя было примерно так. Но вслух это звучало ужасно. А на самом деле было не так ужасно. – Я не чувствовала, что ты «сойдешь». Это было так мило.

– Но недостаточно мило, – заметил он.

– Достаточно мило, – ответила я. – Просто это не было… – Я пожалела, что начала фразу. Мне было ее не закончить.

– Договаривай, – сказал Эд.

– Ну, понимаешь… Не было этим. Не знаю чем.

– Этим, – сказал Эд.

– Да, этим.

Мы бросили в море еще много камешков.

– А если бы, – сказал Эд, – если бы в глубине твоего сознания не было этих «гор», – как бы, по-твоему, все между нами сложилось?

Я повернулась на бок и посмотрела на него.

– К чему ты ведешь?

– Думаешь, ты бы полюбила меня?

– Я и так любила.

– Я хочу сказать, по-настоящему.

– Ты удивительный человек.

– Что? – спросил он.

– Ты меня удивляешь.

– Почему?

– Просто удивляешь, и все.

Я встала, разделась до бикини (которое носила вместо белья) и вошла в море, хотя было уже совсем темно. Мне хотелось погрузиться в воду. Хотелось одиночества. Хотелось почувствовать, что мое тело – это просто мое тело. Я устала от мыслей. Я слишком много думала.

Когда я вынырнула, надо мной были звезды. Звезды всегда помогают увидеть правильную перспективу. Возможно, они для того и предназначены. Возможно, люди в городе потому и сходят с ума, что не видят звезд.

Я поплыла, глядя на звезды в вышине, и передо мной вспыхнула моя жизнь в Лондоне. Но я тут же перекроила ее и немного отредактировала, чтобы она выглядела посимпатичнее, как будто это реклама фильма и я делаю ее такой, как мне хочется, или какой, на мой взгляд, она должна быть. Но потом до меня дошло – реклама больше не действует на меня, как все эти ролики с кофе.

Поэтому я заставила себя увидеть свою жизнь такой, какой она была, и представила, что она еще только когда-нибудь будет такой, как была. Запутанной и непоследовательной и… ну, иногда она была дерьмовой, а иногда мои друзья радовали меня, а иногда я радовалась просто потому, что живу и веду под проливным дождем машину.

А потом я подумала, что моя жизнь была не такая уж и плохая.

Я подумала о том, что не позволяла себе иметь то, что имею. О том, что то и дело ввязывалась в безумные предприятия и не замечала того, что есть. Вот так же, старея, жалеешь о том, что не знал, как счастлив был в молодости. Когда мне было двадцать, я считала себя уродиной. Теперь же, когда гляжу на свои фотографии в двадцатилетнем возрасте, мне самой не верится, какой я была хорошенькой. Тогда мне казалось, что тридцать лет – это конец света. А ведь когда мне стукнет пятьдесят и я оглянусь назад, то…