– Умоляю тебя, можно нам просто уехать в Мексику?

– Что такое ты говоришь? Важна сама поездка. А не пункт назначения. – Он снимает кольцо и бросает его на кровать. – Вот так! – Поворачивается. Уходит.

Я нашла Деллу наверху, под крышей, в апартаментах Мака. Или, точнее говоря, сначала не нашла ее. Поначалу квартира показалась мне пустой – такая белая, с окнами на обе стороны. Но с яркими картинами на стенах и одним из тех встроенных диванов, что обволакивают углы электрической голубизной.

Я побродила там, гадая, куда же делась Делла, пока она не высунула голову из-под кровати и не сказала, что она здесь.

Кровать стояла на небольшом возвышении в глубине комнаты. Дел лежала под ней, и ей только-только хватало места, чтобы глотать из горлышка шампанское.

– Мак пригласил на чашку чая Царину Спунер. – проговорила она, будто бы все этим объясняя, и захихикала, словно пожарный гидрант.

– Что? – переспросила я. Я всегда так делаю, когда слышу какую-нибудь короткую шутку.

– Ты присоединяешься или нет?

– Не сходи с ума, – сказала я.

– Он вернется с минуты на минуту. Или забирайся сюда, или уходи.

Я задумалась над ее предложением. Уйти было некуда. Кроме того, мой мозг напоминал одну из тех компьютерных заставок, где картинка рассыпается и мелкими точками оседает вниз. И я залезла под кровать.

– Эд ушел от меня, – сообщила я.

– У Царины Спунер – тело века.

– Я знаю, кто такая Царина Спунер, – сказала я.

Какое-то время мы помолчали. Потом Дел проговорила:

– Мак признался мне в любви.

– Вот как?

– По телефону.

– Поздравляю, – сказала я, хотя не уверена, что в этом случае нужны поздравления, как не принято поздравлять со свадьбой невесту, а только жениха. Когда поздравляют невесту, то, по-моему, возникает мысль, что она отчаянно стремилась замуж.

– Мак считает, что всякие признания в любви – это ложь, – сказала Делла.

– Думаешь, он способен тебе изменить? – спросила я, изображая сарказм, но Дел сарказма не заметила.

– И еще как. Просто чтобы доказать это.

– Кому?

– Себе.

Мака по-прежнему не было, и я повторила:

– Эд от меня ушел.

Молчание. Вероятно, Делла размышляла, что бы ей такое сказать. Потом я проговорила:

– Медовый месяц – такая противная штука!

– Он вернется, – сказала Делла.

– Он швырнул мне кольцо, – сказала я. – Так что, наверное, брак расторгнут.

– Не в первый уже раз, – сказала она.

– Нет, в первый, – возразила я. – Раньше мы еще не были женаты.

– Свадьба не состоялась – вот что я хочу сказать.

Делла как будто отвлеклась.

– Помнишь, как мы частенько впадали в панику и говорили: «Нет на свете мужчин»? – сказала я. – До того, как появился Эд.

– Да, – ответила Дел.

– И думали: может быть, оттого, что нам уже под тридцать, хотя говорили так с тех пор, как нам стукнуло двадцать один.

– Да.

– Но на самом деле мы имели в виду: «Нет достойных мужчин». Потому что… да, есть он, он и он, но все они не идут в счет.

– Да, – сказала Дел, – но мы расстраивались. Думали, что можно заполучить парня как в рекламе – этакого симпатягу в шикарном костюме. Ха!

– Ну, не уверена, что нас следует за это упрекать, – сказала я. – Когда идешь покупать диван в мебельном салоне, все-таки ожидаешь, что он выглядит как в журнале.

– Что? – воскликнула Дел, как мне показалось, несколько грубовато.

– Ну, над тобой ведь не смеются, когда ты заходишь купить диван, верно? Не предлагают изменить всю свою жизнь. Не ухмыляются в лицо со словами: «Не будь наивной, детка! Таких диванов в действительности не бывает!» Я хочу сказать – представь, что они покажут тебе кучу ломаных неуклюжих диванов с порванной обивкой; ведь ты даже не сочтешь их диванами, верно? Ты скажешь: «И вы называете это диванами?» – Я помолчала. – Ты понимаешь, к чему я?

– Я ухватила суть, – ответила она. – Сказка о мягкой мебели.

– И вот, зайдя сегодня сюда, я вспомнила то, что всегда забывала: что в свое время Адам просил меня выйти за него.

С Адамом мы учились вместе в колледже. Задним числом его вполне можно было назвать симпатягой, и, хотя в шикарном костюме он в то время не ходил, его можно было назвать вполне подходящим.[48]

– Если бы я вышла тогда за него, – сказала я, – у меня бы уже наверняка было две целых четыре десятых ребенка[49] и я бы ни за что не говорила, что мужчин на свете нет.

– Что ж, есть ты, и есть диван, – проговорила Делла.

– Именно. Но он не в счет.

– Почему?

– Потому что он хотел меня.

– Понятно.

– Но если бы я вышла за него, я бы никогда не сказала: «Мужчин на свете нет» – ни разу. Потому что здесь подразумевается один.

– Так какого же черта ты за него не вышла? – спросила Дел, очевидно подумав, что ее это спасло бы от многих печалей.

– Потому что я бы скорее умерла. Вот что я думала об этом – я бы скорее умерла.

Дел внимательно посмотрела мне в лицо.

– Скажу тебе: по-моему, это бессмыслица, – проговорила она.

– Видишь ли, я сама только что начала это понимать, – ответила я, снова растянувшись на полу. – Дело вовсе не в них – не в мужчинах, дело во мне самой.

Мы снова погрузились в молчание. Через какое-то время я довольно отчужденно проговорила:

– Я видела Его.

– Кого «его»? – спросила Делла.

– Его, Его, – ответила я. – Его с большой буквы.

– Кого? – раздраженно спросила она.

– Любовь-Всей-Моей-Жизни, – проговорила я все в той же отчужденной манере, хотя на этот раз испытывала удовлетворение от того, что заставила Дел довольно громко стукнуться головой о кровать.

– Что-о-о-о-о-о? – протянула она, беря с меня пример в реакции на короткие блестящие фразы.

– Это был он, – сказала я и, несмотря на уныние – глубокое уныние, – широко улыбнулась. Нет ничего лучше, чем сообщить кому-то сногсшибательную новость. – Можно повторить еще раз, – спросила я, – чтобы ты еще раз стукнулась головой?

– Где-что-когда-как? – спросила она, стараясь повернуться на бок, чтобы лучше видеть мое лицо.

Но в этот момент мы услышали, как открылась дверь и вошел Мак со своей красоткой.

Мак что-то громко вещал про блестящее будущее Царины Спунер. Сама же Царина, не проявляя особого интереса к своему блестящему будущему, прямиком направилась к холодильнику, отыскала там «Хааген Даз» и, набрав в рот мороженого, принялась бродить по квартире в туфельках от Маноло Бланика (насколько я могла рассмотреть). Худенькую женщину нетрудно распознать по тому, как она поглощает «Хааген Даз».

– Вот почему ее зовут Спунер,[50] – шепнула я Дел, которая шикнула на меня в смысле: отнесись к этому серьезно! И когда Царина подошла и села на кровать, по-прежнему работая ложкой, мы с Дел смогли поближе полюбоваться – сквозь кружевную бахрому – ее прелестной крохотной татуировкой в виде сердечка над прелестной левой лодыжкой.

– Иди сюда, сладкий, – позвала она Мака. Дел смотрит на меня так, словно говорит: как можно, мы ведь здесь! Мак подходит и садится рядом с Цариной. Несколько мгновений проходит в молчании, и мы думаем, что они целуются, но потом слышится звяканье ложки о зубы, и понимаем, что она набила ему рот мороженым. После чего раздается ее голос – как будто с ложкой во рту:

– Хочешь, я угощу тебя, сладкий?

Следует еще более долгая тишина, и я думаю: черт возьми, она снимает с него брюки.

Но тут Мак говорит:

– Нет, спасибо. – И мы с Дел переглядываемся, выпучив глаза, как блюдца, и чуть не умирая в ожидании. Потому что это «нет, спасибо», по-видимому, относилось к еще одной ложке мороженого.

И тут Мак медленно, запинаясь, говорит – как иной сказал бы: «Отведите меня к вашему вождю», приземлив свой звездолет в прекрасном новом мире: