– Он – не – тот – мужчина – от – которого – ждут – звонка, – проговорила я голосом робота из детской передачи.

– Это напоминает мне один фильм, где крутой полицейский приходит поговорить с парнем, который балансирует на краю небоскреба, и в конце концов полицейский говорит: «Валяй убей себя, жалкое дерьмо!» – и почему-то это заставляет парня передумать.

– Да, – сказала я, – именно так. Ты не думала лечиться?

Пару лет назад я сама посещала довольно приятную женщину-психиатра.

– Я дам тебе номер моего психиатра, – проговорила я, думая, что мои шансы достучаться до Дел минимальны, но внушение могло подействовать, как луч надежды на темном пейзаже ее сознания. – Она объяснит важнейшие факты из жизни твоего бесценного мужчины.

– Значит, тебя она вылечила, – сказала Дел, и я испугалась, уловив в ее голосе сарказм.

Я заметила, что играю с ключами, снова и снова открывая и закрывая коробочку. Она была пуста.

– И некоторые факты о навязчивых состояниях, – добавила я.

– Мак смешит меня, – проговорила Дел.

– Мак шутил?

– Нет, просто смешит меня всем, что делает.

– Значит, ты в некотором роде смеешься над ним?

– Он не такой, как все. Когда становишься старше, разве ты не замечала, люди все больше и больше становятся одинаковым? – Унылая улыбка.

– Я запишу тебя на прием, – сказала я.

И записала. Не знаю, чем там все кончилось. Не знаю даже, ходила ли Дел к психиатру. Знаю только, что с крыши она не прыгнула. Она несколько раз повторила, что прыгнет, пока я не напомнила ей, что по телеку показывают «Звезды в твоих глазах»[36] – и она довольно быстро спустилась на землю.

Когда я пришла домой, позвонила Флора и сказала, что собирается прилететь в Лондон в субботу утром, в день моей свадьбы. Она рассчитала, что при попутном ветре самолет прибудет около десяти, так что к половине двенадцатого она как раз успеет в зал регистраций.

Я долго, до хрипоты, жаловалась на несправедливость. Коснулась непредсказуемости попутных ветров, но в основном напирала на то, что она – единственный член моей семьи и главный для меня человек во всем мире. Все без толку.

– Я твоя сестра, а не мать, – сказала она. – Ты не собираешься снова полечиться? – Флора прошла курс в шестнадцатилетнем возрасте и с тех пор вздохнуть не может без психиатрии и психоанализа.

– Нет, – сказала я. – Я не собираюсь снова лечиться. Я собираюсь благополучно выйти замуж.

– Молись о попутном ветре, – ответила она.

Флора не сомневалась, что работа по устройству фэншуй-свадеб станет ее пропуском на лос-анджелесскую сцену.

Когда Флора повесила трубку, я и сама задумалась, не прыгнуть ли с крыши, но вместо этого легла спать, а когда утром проснулась, надо мной склонился Эд с подносом, на котором стоял завтрак и букетик цветов.

– А теперь поедем на могилы, – сказал он.

Родители Эда были похоронены рядом на кладбище в Стритхэме, и Эд любит два-три раза в год навещать их. Первый раз он взял меня с собой вскоре после того, как сделал предложение. Грядущее испытание страшно меня переволновало – мне еще никогда не назначали свидание, которое включало бы посещение моих будущих свекра и свекрови, покоящихся на глубине шести футов под ногами. Поначалу я сомневалась, стоит ли мне одеваться в черное или нет. Я примерила нарядов пятьдесят и в конце концов, роясь в ящике комода в поисках туфель, потянула себе спину. Выезд пришлось отменить: я не могла даже стоять прямо, пришлось на следующей неделе показаться остеопату.

– Все это очень интересно, – задумчиво проговорил Эд, пока я в муках валялась на полу.

– Я искала туфли, – сказала я, – в этом нет ничего интересного.

– А где похоронены твои родители? – спросил он.

– Их разметало над Мексикой, – ответила я. – Они погибли в авиакатастрофе… – Он, конечно, знал об этом.

– И у них нет могилы?

– Нет, – сказала я. – Все случилось потому, что на этой неделе я не плавала. Я всегда растягиваю спину, если какое-то время не поплаваю.

– А-а, – проговорил он, – вот как?

Когда мы через две недели все-таки добрались до могил, мы совсем неплохо провели время. Кладбище с двумя симметричными часовнями у ворот выглядело очень мило.

Эд занялся цветами на могилах – он ухаживал за розовым кустом, который там вырастил, – а я почтительно стояла рядом и старалась думать о гниющих в земле свекре со свекровью. Потом мы прошлись вокруг, рассматривая надгробья и оживленно читая имена: «Ой, смотри – две сестры, Энид и Этель, умерли на девятом десятке», – но некоторые потрясали: «Боже мой! Этот мальчик умер в одиннадцатилетнем возрасте» – и прочее в таком же роде.

Потом Эд сказал:

– По-моему, медовый месяц надо провести в Мексике. – Я тут же поняла, к чему он клонит. – Почтим таким образом память твоих родителей.

– Эд, – сказала я, – мне эта мысль не кажется удачной – на медовый месяц открыть банку с червями.

Я никогда не была по этому поводу в Мексике или хотя бы рядом с ней.

– Не обязательно с червями, – ответил он. – Возможно, это банка… с бобами.

– Печеными?

– Жареными.

– Но, конечно же, не с восхитительным бобовым пюре.

– Можно вырастить бобовый стебель, – предложил он.

– А не лучше ли прекратить эту ерунду? – спросила я. – Мексика не кажется мне хорошей идеей.

– Выбор – это дело жениха, верно? – сказал Эд. – Я должен увезти тебя неизвестно куда.

– Эд, – сказала я, – брось эти шуточки.

– Положись на меня, – ответил он. Начиналась осень, и листва была рыхлой, а кладбище было огромное. Казалось, оно простирается все дальше и дальше, становится все более и более диким. Эд сказал, что ему невтерпеж, и поволок меня в кусты – я сопротивлялась, но потом позволила себя поцеловать у какой-то статуи ангела, и он чуть не вдавил меня в мраморное крыло и целовал так неистово и нежно, что я сказала:

– Ладно, я полагаюсь на тебя.

– Взгляни, – сказал он, и я увидела прекрасные холодные белые глаза ангела, взирающие на меня с бесконечной безмятежностью. – Это твой ангел-хранитель.

Мы снова стали целоваться, но когда я открыла глаза, то увидела, что к нам приближается какой-то тип, не иначе как могильщик, с киркой на плече. Я вырвалась из Эдовых объятий и побежала. Эд бросился за мной. Я безумно петляла между могил, но он все-таки поймал меня. Как всегда.

Надеюсь, могильщик не счел наше поведение непристойным. Потом мы нашли чайную и поели сдобных булочек с изюмом.

Так что теперь, когда Эд говорит: «Поедем на могилы», я вспоминаю о сдобных булочках и говорю: «Поедем».

Мы, как обычно, хорошо погуляли, я рассказала ему про Флору, и он не пытался углубляться в мою досаду.

Эд рассказал, как ходил покупать билеты в Мексику и про все купленное им снаряжение. Особенно его вдохновил какой-то шприц для извлечения жал насекомых. Когда он предложил мне взять с собой рюкзак, я возразила:

– Ведь это медовый месяц! Я надену туфли на высоком каблуке и возьму подобающий случаю багаж, – но спорить мы не стали.

После чайной мы решили взять напрокат видеокассету, пойти домой и посмотреть ее в постели. Возвращаясь домой, Эд заблудился, поехал, чтобы избежать пробок, каким-то новым путем, но я жаловаться не стала – и даже не посоветовала ему спросить дорогу (я читала где-то, что, спрашивая дорогу, мужчина-охотник рискует утратить часть своей мужской силы). Дома мы приготовили себе поесть, слушая музыку в приветливой тишине, а когда легли в постель, я сказала:

– Я рада, что выхожу за тебя.

В среду позвонила Делла, и голос ее звучал поистине радостно – совсем другая женщина. Она сказала, что хочет взять меня на предсвадебный жюж.

– Ты явно сходила к психиатру, – сказала я.

– Да, – ответила она. – Пообщалась.

Как оказалось, жюж включает в себя множество ужасно красивых процедур, и истязатели в белых одеждах вопрошали: «Собираешься провести отпуск в каком-нибудь милом местечке?»