— Мне нечего прибавить к словам брата, — холодно ответил Христоф.

— Заклинаю вас, скажите правду!

Христоф молча пожал плечами.

Значит, мне здесь больше нечего делать, — печально вздохнула Агнес и позволила юнкеру Хансу помочь ей сесть на коня. Ханс же взял лошадь одного из слуг. Всадники медленно выехали из лагеря. Никто не осмелился их задержать. Христоф с озабоченным видом смотрел им вслед.

Почему ты допустил это? — прошипела старуха, подойдя к нему.

А что было делать?

Что теперь скажет Иво?

Пусть говорит что угодно, — ответил Христоф, сердито махнув рукой. — Не мог же я силой противиться таллинским бургомистрам.

По дороге Агнес рассказала отцу о своем бегстве. Услышав имя Гавриила, Рисбитер вскричал, прерывая ее:

Это тот самый, которому я в лесу задал взбучку?

Тот самый, который вам в лесу задал взбучку, — холодно ответила Агнес.

Рисбитер хотел что-то возразить, но Мённикхузен приказал ему молчать, а Агнес попросил продолжать рассказ. Когда она кончила, рыцарь, нахмурясь, сказал:

Я не понимаю, почему они тебя еще задерживали, если ты сама чувствовала себя здоровой; может быть, они имели намерение потребовать с меня большой выкуп?

Я думаю, что у них было другое, более злое намерение, — прошептала Агнес, бледнея.

Злодеи! — заскрежетал зубами Мённикхузен, грозя кулаком в сторону лагеря.

Не проклинай их, отец, — сказала Агнес более мягко. — Я все же должна быть им благодарна — они очень хорошо заботились обо мне. Если бы я только знала; что они сделали с моим спутником!

Хорош спутник, который в опасную минуту удирает! — с едкой насмешкой произнес Рисбитер.

Я знаю и таких спутников, которые удирают еще до опасной минуты, — живо возразила Агнес—Но вот что меня мучит: я не могу поверить, что Гавриил действительно бежал. Боюсь, что они бросили его где-нибудь раненым, может быть, даже мертвым.

Почему же ему было не бежать, если он знал, что его, как русского шпиона, ожидает в Таллине?

Молчите, юнкер Рисбитер! — воскликнула Агнес, сверкая глазами. — Вы сами не знаете, что говорите. Гавриил не шпион.

Ну, ну, — успокоительно произнес Мённикхузен. — Не беспокойся о своем спутнике; кто мог бы так уж сильно жаждать его смерти? Вот увидишь, в один прекрасный день он появится у нас и потребует свои заслуженные чаевые.

Эта мысль показалась Агнес настолько нелепой, чтем она даже не смогла рассердиться. «Если этот человек еще жив, — подумала она с улыбкой, — то он не удовольствуется чаевыми, а потребует большего…»

— Смотрите! — вдруг воскликнул бургомистр Зандштеде. — Это, кажется, Иво Шенкенберг?

Со стороны города мчался одинокий всадник. Подъехав к Мённикхузену и его спутникам, он резко остановил коня и, словно оцепенев, уставился на Агнес своим единственным глазом.

Простите, что я без вашего разрешения вышла из шатра, — приветливо обратилась к нему Агнес. — Благодарю вас за вашу заботу, но осторожность ваша была излишней: я вполне здорова и, кроме того, счастлива, потому что, как видите, опять нашла своего

дорогого отца.

Кто выпустил вас из шатра? — пробормотал Иво, бледнея.

Никто не выпускал, я вышла сама и притом не без затруднений. — Агнес, улыбаясь, указала на свое разорванное платье. — И это ясно свидетельствует о том, что надсмотрщики исполнили свой долг; не гневайтесь на них напрасно. Я — птица, выросшая на воле, такая для клетки не годится.

Иво как будто онемел. Агнес направила свою лошадь к нему поближе, пристально посмотрела ему в лицо и шепотом спросила:

— Где Гавриил?

Только теперь Иво, казалось, очнулся. Его глаз сверкнул, злобная усмешка искривила губы.

Ищите его! — ответил он хриплым голосом и пришпорил лошадь. Напрасно Мённикхузен и оба бургомистра звали его обратно. Иво ни разу не повернул головы и, как безумный, помчался к лагерю. У своего шатра он соскочил с покрытой пеной лошади. Хри-

стоф вышел ему навстречу. Не говоря ни слова, Иво поднял кулак и ударил брата по лицу. Христоф пошатнулся и в страхе отступил в глубь шатра. Иво бросился за ним.

Предатель! — накинулся он на брата, с мольбой протянувшего к нему руки. — Зачем ты это сделал?

Хочешь меня убить, как убил Гавриила? — тяжело дыша, произнес Христоф. — Я ничего не мог поделать, бургомистры хотели силой проникнуть в шатер, а стража их чуть не убила. Подумай, что из этого могло бы выйти! Благодари небо и меня за то, что я предотвратил страшное несчастье.

Иво не слушал его. Он, шатаясь, прошел за занавес, ударом ноги вышвырнул оттуда старуху, обеими руками схватился за голову и, скрежеща зубами, с глухим рычанием повалился на опустевшее ложе Агнес.

Каспар фон Мённикхузен был очень богат. Едва ли кто-нибудь из помещиков Эстонии так пострадал от войны, как он, и тем не менее он ни в чем не терпел недостатка. На Тоомпеа[25] у него все еще были великолепные дома, а в них огромное количество всякого имущества, благодаря чему он мог жить по-княжески; смог он также собрать разбежавшихся мызных людей и снова подготовить их к военным походам. Он твердо решил отвоевать у русских Куйметса.

Но раньше нужно было отпраздновать в Таллине свадьбу Агнес с Рисбитером и отправить молодую чету подальше от шума войны, в Курляндию, где находилась мыза Рисбитера. Напрасно Агнес противилась этому, в сотый раз повторяя, что в такое опасное время она не хочет расставаться с отцом, напрасно всячески старалась презрением и колкими насмешками оттолкнуть от себя жениха — ничто не помогало. Мённикхузен оставался непоколебим в своем решении. Свадьба была назначена на середину сентября. Агнес плакала ночи напролет, думая о Гаврииле. Сердце ей говорило: если Гавриил жив, он должен меня разыскивать, что бы ему здесь ни угрожало. Он знает, что я в Таллине. Почему же он не появляется? Может быть, он болен? Может быть, умер? Это всегда бывало последней гранью размышлений Агнес, и каждый раз у нее судорожно сжималось сердце, как только мысль ее доходила до этого предела. К чему тогда и жить? Агнес часто думала о смерти, но наложить на себя руки не хотела. Ведь без Гавриила смерть и так не заставит себя долго ждать. Как могла бы она, невеста Гавриила, быть сча-. стлива с Рисбитером, дожить до старости? Мысль эта была для Агнес отвратительна: это означало медленное увядание и смерть.

А Гавриил все не появлялся.

Иво Шенкенберг со своим лагерем еще стоял под Таллином. Казалось, Иво в значительной мере утратил свою былую ретивость. Он часто сидел один в своем шатре, погруженный в невеселые думы, и никого к себе не пускал. К своим людям он стал еще суровее, чем прежде. Кое-кто из них убежал, но зато много прибавилось новых, потому что в голодных людях, ищущих себе пропитания на войне, к сожалению, не было недостатка. Отряд Иво, увеличиваясь с каждым днем, вырос в настоящее войско, и шведы, находившиеся в таллинском замке, начинали уже опасаться, что оно может стать угрозой для них и для города. Бургомистры ста- рались их успокоить, говоря, что Иво готовится нанести сильный удар русским.

Однажды вечером — это было в сентябре, — когда Иво сидел в шатре один, вошел страж и доложил, что с начальником хочет говорить какая-то знатная дама.

Иво тотчас же вспомнил, что Агнес фон Мённикхузен уже несколько раз приглашала его к себе, но безуспешно.

Кто она такая? — спросил Иво, вскакивая.

Она не называет своего имени, но с ней бургомистр Зандштеде и двое слуг.

Пусть женщина войдет сюда одна.

Страж: удалился, а Иво стал ждать; сердце у него билось учащенно.

Зашелестел занавес, и в шатер вошла женщина; ее лицо было скрыто под густой вуалью.

— Фрейлейн фон Мённикхузен! — глухо воскликнул Иво.

Агнес приподняла вуаль. На лице ее отражалась сильная душевная мука, глаза потускнели от слез, веки были красны. Иво почувствовал, что в его застывшем сердце что-то дрогнуло — то ли от злорадства, то ли от сострадания. Он предложил гостье сесть и сказал мягко, почти робко: