— Кто это? — спросила я, услыхав голос старшего рыцаря.

— Вильяндиский комтур, — шепнул Прийду.

Комтур назвал Прийду мятежником и конокрадом и велел матери тотчас же сказать, куда спрятался сын. Мать ответила, что давно уже не видела Прийду. Комтур долго ее допрашивал и, не получив никакого другого ответа, приказал слугам обыскать весь дом и хозяйственные постройки. Мы слышали, как они шарили по комнатам и чердаку и швыряли вещи так, что только грохот и треск стоял. Я дрожала от страха, что кто-нибудь может случайно заметить потайную дверь и ворваться в наше убежище. К счастью, этого не случилось. Когда все закоулки были обшарены и, как я догадывалась, все вещи разбиты, слуги вернулись в комнату и сказали, что никого не нашли. Комтур снова начал допрашивать мать и угрожал поджечь дом и превратить его в пепел вместе с хозяевами, если ему не выдадут Прийду. Мать повторяла свои мольбы и просьбы, но убежища Прийду не выдавала. Тогда комтур приказал связать мать, бросить ее в самое глубокое подземелье замка и держать там, пока не объявится Прийду. Как только мать начали вязать, Прийду вмиг выскочил из своего убежища, предстал перед комтуром и приказал: «Делайте со мной что хотите, но мать мою не трогайте!». Его сразу же связали так крепко, что он, бедный, застонал от боли. Мать бросилась перед комтуром на колени, зарыдала и стала молить о пощаде. Комтур ответил сурово, что Прийду подстрекал народ к мятежу и заслуживает смертной казни. Мать закричала в отчаянии: «О, пощади! Сжалься! Он ведь твой собственный…»

Последнего слова я не расслышала, так как в тот миг комтур рявкнул на слуг: «Убирайтесь все вон отсюда!» Слуги вышли вместе с Прийду. Тогда комтур сказал тихо и угрожающе: «Ты, безумная женщина, разве ты забыла, что я приказал тебе молчать до самой смерти? Хочешь сама себя погубить?.. Молчи! Твой сын не умрет, но от наказания я не могу его избавить. Тебе же я клятвенно обещаю, что тебя сожгут живьем, если ты еще раз нарушишь мой приказ!»

И комтур вышел, звеня шпорами. Когда на дворе снова стало тихо, я решилась покинуть тайник. С удивлением заметила я, что мать довольно спокойна. Она начала даже по своему обыкновению расхваливать ком-тура и немцев и с гордостью заявила, что, пока она жива, никто не осмелится дотронуться до Прийду. Я спросила, что значили последние, мне совсем непонятные слова комтура. Мать велела мне молчать и сказала, что это тайна, которую она откроет мне и Прийду только на смертном одре.

По правде сказать, я и не хочу узнать эту тайну. Я чувствую, что хорошего в ней ничего нет. У меня сердце болит. До сих пор ничто не нарушало нашего покоя, а теперь насилие и зло вторгаются и в наш дом. Бедный Прийду! А как горели глаза у молодого рыцаря!.. О, мой Виллу, я боюсь, что нашему счастью не бывать.

Кузнец обнял опечаленную девушку, крепко прижал ее к своей груди и уверенно произнес:

Не бойся, Май! Пока ты под защитой моей руки, тебе нечего бояться насилия. А ты не знаешь, кто был… тот дерзкий молодой рыцарь?

Он называл комтура дядей.

Ах он, собачья шкура! — вспылил кузнец. — Это, значит, младший Госвин Герике, племянник комтура, сын владельца мызы Пуйду! Вот негодяй! Отец болен, при смерти, а сын за красивыми девушками волочится. Они в Германии нищенствовали, благодаря дядюшке

получили здесь мызу и земли, а в благодарность за это творят теперь пакости. Ну, попался бы этот молодчик мне в руки! Я бы его…

Но тут Виллу вдруг припомнилась позавчерашняя пощечина, все еще горевшая болью в его душе. Он опустил голову и тихо добавил:

— Может быть, Май, я и не гожусь тебе в защитники. Я позволил другому человеку ударить меня и не отомстил ему.

Ты позволил себя ударить? — воскликнула Май с таким ласковым недоверием, что Виллу сразу стало легче.

Да, я третьего дня немного повздорил с комтуром, и он дал мне оплеуху. Кого-нибудь другого я за такой подарок, наверное, сразу уложил бы на месте, но от него я никак этого не ожидал и в первую минуту опешил. Потом я, правда, пришел в себя, но подумал: «Если я сам вырвал тебя из когтей смерти, то от моей руки ты умереть не должен». Но прощенья ему не будет, расплата последует и, может быть, скоро.

Дорогой Виллу, — умоляюще сказала Май, — негуби себя излишней смелостью! Я знаю, ты не дорожишь своей жизнью, но подумай в своем гневе о том, что есть на свете душа, для которой жизнь — это твоя жизнь, а твоя смерть — и для нее смерть.

Не найдется на земле человека, который не выслушал бы подобную просьбу с удовольствием. И нет ничего удивительного в том, что кузнец от души дал обещание всегда и во всяком деле прежде всего думать о своей Май и скрепил эту клятву совсем излишними объятиями и поцелуями. А Май на несколько минут забыла о всех своих горестях и опасениях и снова, испив

из полной чаши счастья, обрела радость жизни и надежду.

Было уже темно, когда кузнец, Май и слуга, сопровождавший ее, направились к усадьбе Ристи. Неподалеку от усадьбы Виллу расстался со спутниками и свернул в сторону, в глубь леса. Здесь не было никакой тропинки, но кузнец знал лес как свои пять пальцев. Через полчаса он достиг поляны, одиноко белевшей среди темной чащи. Взошла луна и залила землю волшебным бледным светом. Посреди поляны виднелись заснеженные холмы и на них — остатки обвалившихся каменных стен. Среди развалин и между холмами мелькали черные тени. Суеверные люди боялись этого места, так как здесь было больше человеческих костей, чем на каком-нибудь заброшенном кладбище.

Когда кузнец вошел в развалины, черные тени обступили его. Он их всех знал и им всем был знаком. Их изнуренные тела, впалые щеки и ввалившиеся глаза, делали их и вблизи более похожими на тени, чем на живых людей.

Монах здесь? — спросил кузнец.

Монаха никто не видел.

Монах, эй, монах! — позвал кузнец.

— Я здесь! — донесся голос из-под земли.

Крестьяне испугались; даже кузнец тайком перекрестился.

В полуразрушенном сводчатом коридоре вдруг вспыхнул факел, и его красное пламя осветило высокую фигуру монаха. Он подал знак, чтобы люди следовали за ним. Долго шли они по подземному ходу. Местами приходилось становиться на четвереньки и ползти по грудам камней. Наконец сводчатый коридор привел их в высокое, просторное помещение, пол которого был усеян человеческими костями и черепами. Воздух был теплый и затхлый; пылающий факел постепенно насыщал его едким дымом.

Монах вставил факел в расщелину стены; потом заставил всех собравшихся торжественно поклясться никому ни слова не говорить о том, что здесь происходило. Когда все поклялись — одни смело, другие с трепетом, — кузнец подошел к монаху и сказал громким, но все же немного дрожащим голосом: Теперь скажи ясно: кто ты — дух, колдун или такой же, как мы, человек?

Я человек из плоти и крови, — ответил монах улыбаясь.

Поклянись в этом!

Клянусь!

Но как ты можешь исчезать на глазах у людей и погружаться в глубь земли?

Я не могу сотворить ни этого, ни какого-либо другого чуда, но я научился у монахов и чужеземных мудрецов некоторым вещам, которые простым людям кажутся чудом. Не требуй объяснений, которых я сейчас еще не могу дать. Но подумай о том, что человеку,

готовящемуся к великим делам, нужны и великие средства.

Говорящий сбросил с себя монашескую рясу и предстал перед изумленными крестьянами в одежде воина. Он обратился к людям с пламенными словами, которые подобно остро отточенным мечам проникали в глубину сердец, пробуждая от мертвого сна силу человеческого духа. Он заставил всех забыть, что они крепостные рабы, дети и внуки рабов; они в эти минуты как бы сами отважно сражались вместе со своими свободными предками и после кровавой победы наслаждались благами мира. Потом он снова раскрыл перед ними бездну их нынешнего глубокого бесправия и нищеты и показал им, что единственный выход из этого ада — тяжелый и опасный путь, где нужно бороться за каждый шаг и каждую пядь земли оплачивать кровью.

Удивительно было влияние этой речи на Виллу. Кровь его закипела, в душе проснулись мысли и стремления, каких он, человек беспечного и мирного нрава, высоко ценивший радости жизни, никогда раньше не знал. Глаза его засверкали воодушевлением. Когда монах окончил свою речь, Виллу воскликнул: