Положа руку на сердце, не могу не признать, что кадровые перемены на Украине, в Москве и Ленинграде складывались скорее под давление конкретных обстоятельству не как результат далеко идущей линии с учетом стратегических задач перестройки. В принципе нужны были руководители иной формации и по пониманию проблем, и по стилю мышления и практических действий, но таких не оказалось под руками, а на решительный выход за рамки сложившейся номенклатуры нам просто не хватило духу.

Генсек в разговоре со мной вернулся к теме организации работы Секретариата, распределения обязанностей между секретарями. Договорились о том, что два секретаря из числа вновь избранных на Пленуме при сохранении кураторства со стороны соответствующих членов Политбюро будут заниматься координацией партийной работы в РСФСР, Гиренко — проблемами межнациональных отношений.

Речь шла о возобновлении регулярных заседаний Секретариата. Я предложил, чтобы его вели по поручению Генсека члены Политбюро в зависимости от выносимых на обсуждение вопросов. Чувствовалось, что с таким вариантом Генсек не очень согласен, но другого пока просто не существовало. Все эти вопросы были затем оговорены на ближайшем заседании Политбюро. Секретариат начал время от времени собираться и, главным образом, по вопросам организационно-партийной и идеологической работы и потому под моим председательством. Лигачев, и особенно Яковлев, как я и ожидал, отнеслись к этому довольно кисло, старались уклониться от заседаний, с остальными секретарями таких проблем не возникало.

В начале ноября на заседании Политбюро Горбачев поставил вопрос о форсировании подготовки XXVIII съезда партии с тем, чтобы уже в январе опубликовать проект предсъездовской платформы. Имелось в виду, что это может усилить позиции партии на выборах в республиканские и местные советы. К этому времени созрело предложение и о еще большем приближении партийного съезда, проведении его в мае — июне следующего года.

Еще в декабре мною по поручению Горбачева была начата подготовка материалов к предсъездовской партийной платформе. Даны поручению ИМЛу (Смирнову), АОН (Яновскому), ИОН (Красину). Приглашал я также на персональной основе неординарно мыслящих людей, в том числе — Лена Карпинского и Евгения Амбарцумова, просил их поразмышлять над концепцией предсъездовской платформы и получил от них интересные соображения. Был разговор на эту тему и с моим соседом по съезду народных депутатов и однофамильцем Роем Медведевым, но он сказал, что больше склонен к историческому жанру. Уже в канун нового года первый 80-страничный вариант был направлен Горбачеву.

В начале января Генсек собрал традиционную команду в Ново-Огарево. Тут выявились большие расхождения. Представленный материал по существу не обсуждался, было ясно, что он не очень-то воспринимается коллегами. Состоялся общий обмен мнениями о характере будущей платформы к съезду, смысла и тональности документа. Мое понимание его как обозначения последнего рубежа, с которого отступать уже нельзя ("просто некуда"), а потому документа максимально острого, откровенного и самокритичного, встретило возражения, прежде всего со стороны Яковлева: не надо, дескать, впадать в панику, говорить об отступлении, ведь мы, наоборот, наступаем и т. д. Это было началом разногласий с Яковлевым, которые затем стали проявляться все больше и больше.

Мое участие в дальнейшей работе над проектом платформы было ограниченным из-за поездки в Литву и занятости другими делами, да я и сам не стремился его активизировать, чувствуя иные подходы со стороны коллег. Сведение материала и финишную доработку вели Яковлев и Шахназаров.

Проект платформы нравился мне все меньше — обтекаемость, литературщина, увлечение красивым словом в ущерб содержательности. Возник острый спор по структуре собственно программного раздела. Мне казалось, начинать его надо с того, что всего больше значит для людей — с социально-экономических проблем, включая самые неотложные. Яковлев и другие — чтобы начать с политических свобод. В итоге Генсек остановился на компромиссном варианте, предложенном Болдиным, и обратился ко мне, чтобы я его реализовал. Но я отказался, сославшись на то, что это противоречит моему пониманию. Наступили тягостные минуты, чего до сих пор никогда не бывало в нашей коллективной работе. Материал по экономической реформе я все же свел и к вечеру отдал Болдину.

В начале февраля состоялось обсуждение проекта Платформы на Пленуме ЦК КПСС. Он был созван в расширенном составе с участием руководителей республик, краев и областей, не входящих в состав ЦК, группы первых секретарей горкомов и райкомов партии, секретарей парткомов крупных первичных партийных организаций, руководителей министерств, центральных ведомств, творческих союзов и организаций, средств массовой информации, ученых, военных, группы шахтеров из некоторых угольных бассейнов. Обсуждение вылилось в широкую общеполитическую дискуссию, отразившую весь спектр позиций, взглядов в партии, начиная с радикально-деструктивных и кончая консервативно-фундаменталистскими.

Как и на предыдущих Пленумах, во многих выступлениях звучали мотивы неприятия перестроечных процессов, хотя на словах все заверяли в приверженности им. Характерным в этом отношении было выступление Бровикова, посла в Польше, а до этого длительное время работавшего в отделе организационно-партийной работы ЦК КПСС и вторым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Я хорошо знал его по работе в ЦК КПСС и в Польше. Это был способный, остро мыслящий человек, но насквозь пронизанный аппаратной «орготдельской» психологией брежневских времен. На его настрой, суровый и мрачный, по-видимому, повлияли также состояние здоровья после тяжелого заболевания и серьезные неприятности в семье. Но, конечно же, не это было главное. Аплодисменты, сопровождавшие выступление, красноречиво свидетельствовали о наличии в составе ЦК мощных сил, противостоящих Горбачеву.

Свои "десять требований" выдвинул Ельцин. Некоторые из них были вполне реальными (об отмене статьи 6-ой Конституции, о прямых выборах делегатов съезда), другие дискуссионными (отказ от принципа демократического централизма, признание самостоятельности фракций), третьи — просто утопичны (ликвидация аппарата, подчинение партийных средств массовой информации только съезду или партийной конференции). Ельцин оказался единственным воздержавшимся при одобрении проекта Платформы. Мотив — не учтены его десять предложений, хотя, по признанию Ельцина, документ и заключает в себе некоторые новые и прогрессивные позиции.

Несмотря на острые противоречия, все же возобладал конструктивный подход. Тон был задан докладом Генерального секретаря, который поддержали большинство ораторов. На сей раз выступили члены Политбюро, и это произошло не по предварительной договоренности, а потому, что всем было ясно значение данной дискуссии. У каждого из нас имелись свои оценки ситуации, разное отношение к обсуждавшемуся проекту, чем-то он каждого не удовлетворял, но надо было поддержать его в принципе, ибо от этого зависела судьба партии, идущей навстречу своему съезду.

Работа над проектом Платформы продолжалась и на Пленуме в рамках комиссии, созданной им во главе с Горбачевым. В ее состав вошли и мы с Яковлевым и Фроловым, но итоги работы комиссии было поручено докладывать не Яковлеву и не мне (видимо, Горбачев, учитывал мое неоднозначное отношение к проекту), а Разумовскому. В подготовительной работе он не участвовал, не знал всех тонкостей и предыстории вопроса, поэтому оказался в довольно трудном положении. Впрочем, обсуждением поправок руководил сам Горбачев, и вся тяжесть этой миссии выпала на него. О том, как это происходило, читатель может составить представление по стенограмме, опубликованной в "Известиях ЦК КПСС" за 1990 год, номер 3.

Наибольшее давление на проект шло в направлении ужесточения формулировок, восстановления привычных заходов и формул. Основное реформаторское содержание удалось сохранить, но текст приобрел некую лоскутность, создавая впечатление, что он делался двумя или даже тремя разными руками.