Придя туда, он передал чиновнику визитную карточку, прося его выдать присланные деньги.

— Позвольте мне документ, удостоверящий вашу личность, визитная карточка недостаточна… — заявил почтовый чиновник.

— Позвольте, но деньги высланы из Москвы от господина Савина на мое имя в русской валюте — три тысячи рублей, вы видите, что я все это знаю.

— Знаю, но этого недостаточно… Мне необходим документ или по крайней мере удостоверение хозяина гостиницы.

Это была последняя с его стороны уступка. Она подала Николаю Герасимовичу надежду устроить дело. Он вернулся домой и обратился к директору гостиницы, разъяснил ему положение и просил его удостоверить его личность.

— Я вас не знаю и не могу за вас ручаться, — флегматично, но решительно отвечал директор, краснощекий, белобрысый толстяк.

— Но что же мне делать? — воскликнул Савин. — Я без копейки денег!

— Что делать? — невозмутимо отвечал директор. — Очистить номер гостиницы.

— Вы шутник… — мягко сказал Николай Герасимович, хотя у него уже стали зудить руки, но воспоминания о Мазасе заставили его пересилить себя. — Но можете ли вы хотя ссудить мне несколько сот франков, чтобы иметь возможность телеграфировать, чтобы мне выслали деньги, на контору гостиницы или на банкира. В обеспечение я вам оставлю вот эту вещь.

Савин вынул из галстука великолепную жемчужную булавку, стоившую полуторы тысячи франков.

— Здесь не ссудная касса, да и в нашей местности нет такого учреждения, здесь все люди состоятельные… — отвечал директор.

— И бессердечные… — сквозь зубы сказал Николай Герасимович и вышел из конторы гостиницы.

Положение было безвыходное. Он просто не знал, что же ему теперь делать.

Без гроша денег, в незнакомой стране, без бумаг и под чужим именем!

Обдумав, он решил на другой день идти в Гаагу пешком, раздобыть там денег, продав булавку, и уехать в Лондон, куда выписать другие деньги, на имя кого-нибудь из знакомых.

Почти безвыходно просидел Савин целый день в своем номере, шагая по комнате из угла в угол, и думал невеселые думы.

Он вышел только, чтобы купить себе на оставшиеся тридцать сантимов хлеба и колбасы, которыми он питался целый день.

Усталый от целодневной ходьбы и усиленной работы мысли над своим положением, Николай Герасимович заснул довольно крепко, но пробуждение его было далеко не из приятных.

На другой день, в девять часов утра, когда Савин еще был в постели, в номер вошел лакей и доложил, что его желает видеть полицейский комиссар из Гааги.

Николай Герасимович невольно вздрогнул и побледнел, что не ускользнуло от зорких лакейских глаз.

— Потрудитесь встать, я их приглашу… — довольно нахально сказал лакей.

— Проси… — кивнул ему Савин. — Я сейчас оденусь.

В номер вошел прилично одетый господин, в сюртуке, с орденской ленточкой в петличке.

— Позвольте представиться, центральный комиссар полиции…

— Что вам угодно?

— Почтовая контора заявила мне, что вы вчера желали получить присланную будто бы вам крупную сумму денег, но по требованию почтового чиновника удостоверить вашу личность, сделать это не могли, от господина директора гостиницы я узнал, что при вас нет ни денег, ни надлежащего багажа. Все это мне кажется чрезвычайно странным. Как человек с таким громким титулом, приезжает в чужую страну без бумаг, денег и вещей. Поэтому я просил бы вас съездить со мной сейчас же в Гаагу и легимитироваться во французском посольстве или консульстве.

— Я не знал, что здесь требуется паспорт, — отвечал Николай Герасимович… Ехать лигимитироваться в Гаагу я не могу, так как никого не знаю там во французской миссии, но я могу телеграфировать о присылке мне бумаг и денег.

— Нет, я попросил бы вас все-таки поехать со мной в Гаагу… — настаивал комиссар.

— Нет, в Гаагу я с вами не поеду… Повторяю вам, мне не зачем туда ехать… Для определения моей личности это бесполезно, так как там, как и здесь, меня никто не знает… — наотрез отказался Савин.

— В таком случае мне придется истребовать по телеграфу разрешение префекта вас арестовать… — заметил комиссар и удалился из номера.

Думать Николаю Герасимовичу оставалось недолго.

Необходимо было спасаться.

Едва за комиссаром затворилась дверь номера, как Савин запер ее на ключ, быстро оделся в верхнее платье и выпрыгнул из окна. По счастию, этот оригинальный выход из гостиницы не был никем замечен.

Местность была открытая, но по берегу моря были песчаные перевалы из сыпучего песка.

Благодаря этим-то перевалам, Николаю Герасимовичу удалось скрыться.

Пробежав с версту, весь в поту и с замирающим сердцем, он присел за кустом и оглянулся назад.

Гостиница была ему видна, как на ладони.

В ней, видимо, происходила суматоха.

Лакеи во фраках бегали кругом. На берегу моря стояла толпа. Савин понял, что его бегство уже обнаружено и что это ищут его.

Сидеть было опасно, надо было во что бы то ни стало скорее бежать от могущей быть погони.

В экипаже в этой местности проехать было нельзя, но могли найтись люди, которые заметив его, догонят и пешком.

Поэтому Николай Герасимович, пригнувшись как только мог, побежать дальше.

На его счастье попалась ложбинка.

Он вспомнил лисьи привычки и лазы и бросился по этому лазу прочь.

Жара была страшная, пот лил с него ручьями, ноги начинали неметь, он прямо изнемогал от усталости, а между тем об отдыхе нечего было и помышлять. Надо было бежать все дальше и дальше, если он хотел спастись. Отойдя версты четыре, он наконец добрался до лесу.

Это был частый сосняк, росший на песчаном грунте. В нем он мог хорошо спрятаться от всех преследований и наконец немного отдохнуть.

Он буквально упал в чаще.

Пролежав как пласт около двух часов, Савин побрел лесом, по, направлению к Гааге.

Там он надеялся продать свои часы и с этими деньгами добраться до ближайшей вне города станции железной дороги я уехать пока в Бельгию.

Но, к его несчастию, он пришел в Гаагу в воскресенье, когда все магазины и ссудные кассы были заперты и достать денег было невозможно.

Оставаться в Гааге без гроша денег, в таком растрепанном виде было опасно.

Комиссар, наверно, поставил на ноги всю полицию и дал приметы бежавшего из гостиницы «d'Orange».

Огромный рост Николая Герасимовича и борода, отросшая со времени заключения в Мазасе, могли его легко выдать.

Он решился сейчас же уйти из Гааги. Но куда?

Не зная окрестностей, ему трудно было ориентироваться, и он взял на авось какую-то шоссейную дорогу, по которой проложена была конка, и пошел в неизвестном ему направлении.

Спросить он тоже не мог, не умея говорить по-голландски, да и расспросы могли его выдать, а потому он отправился в путь, не сказав ни с кем ни слова.

Голландия страна очень культурная и населенная.

По обе стороны дороги тянулись великолепно обработанные поля, в загородках гуляли прелестные стада коров, и любитель сельского хозяйства мог бы вдосталь налюбоваться образцовым хозяйством Голландии.

Все это было бы интересно при другой обстановке, но путешествовать как Николай Герасимович, удиравший от преследования полиции этой культурной страны, без гроша денег, не зная языка — невесело.

Он уже собирался лечь близ дороги, под каким-нибудь кустом и переночевать под открытым небом, как вдруг впереди стало показываться зарево от городских фонарей.

Было ясно, что он приближался к большому городу.

Собрав все оставшиеся силы, он поплелся дальше и часа через полтора входил в городскую заставу.

Город был большой, чистый, с прямыми улицами.

Магазины были уже закрыты, так как уже был двенадцатый час ночи.

Николай Герасимович решился идти ночевать в гостиницу, надеясь, что с него денег за комнату и ужин сейчас не потребуют, а на следующий день, продав часы, он расплатится и поедет дальше.