Он тяжело дышал, но не столько от физического, сколько от нравственного утомления.

Он огляделся вокруг и, увидав стоявшую на дорожке скамейку, добрел до нее и скорее упал, нежели сел.

«Что теперь делать?» — восстал в его уме вопрос.

Себялюбивое чувство боролось в нем с чувством жалости к этой несчастной девушке, из-за него — он был уверен в этом — дошедшей до такого состояния, до такого страшного безумия.

«Как, значит, она любила меня! — неслось в его мыслях. — Быть может, все те женщины, с которыми сталкивала его судьба, и даже последняя, Маргарита, которую он любил какою-то самоотверженной любовью, не любила и не любит его так, как любила его эта простая девушка… Что дал он тем и что дал этой? А между тем одно известие об обмане, об измене его повергло ее в такую страшную психическую болезнь… Вот где была действительная безумная любовь… А он искал ее по всему свету… Он считает, что нашел ее в Маргарите Николаевне… А если он ошибается?»

Нервная дрожь пробежала по всему его телу.

Зубы его стучали.

Кто-то вдали дико вскрикнул, и снова все замолкло.

— Это она!.. — воскликнул Савин и уже приподнялся со скамьи, чтобы бежать на этот крик, но тотчас снова сел.

«Зачем, к чему? — возник в его уме вопрос. — Я не в силах помочь ей! А между тем она, возвращенная в дом, отправленная затем в больницу с ее бессвязным бредом, в котором она непременно будет упоминать его имя и имя Маргариты, может произвести скандал… Пойдут толки, дойдет до Строевой, как взглянет она на это?»

Он не хотел в этом сознаться, но последнего боялся больше всего.

Мысль его перенеслась на мужа Маргариты Николаевны, «этого негодяя», который виною всему, — злобно решил Николай Герасимович.

Мы особенно охотно сваливаем нашу вину на первого подходящего человека.

«Где он? Куда отправился отсюда? Что если в Руднево? Уж он был в Туле, — Савин узнал это. — Что если он добьется свиданья с Маргаритой, или встретится с нею, подстережет ее и расскажет ей о Насте… Нет, Петр зорко будет следить за тем, чтобы не подпустить его на выстрел к Рудневу. Он дал ему строгую инструкцию», — успокаивал себя Савин.

Снова раздался тот же крик, но уже похожий на стон и, видимо, очень далекий.

Николай Герасимович вздрогнул, и снова на первый план выступил вопрос: что делать с Настей?

Объявить, что видел ее в саду, и сделать чуть свет облаву не только в парке, роще, но в соседнем лесу, но это поведет к скандалу для него и, главное, к задержке его отъезда в Руднево.

«Молчать, как будто я ее и не встречал… Уехать чуть свет…» — решил Савин.

Себялюбие взяло верх над чувством сострадания к несчастному существу, погибшему из-за него.

Николай Герасимович встал и, шатаясь, побрел из сада во флигель.

Придя туда, он вошел в свою комнату — землемер спал в комнате рядом, и его храп доносился до Савина.

Последний разделся, лег и потушил свечу, но ему не только не спалось, но и не лежалось.

Он встал, подошел к окну, из которого видны часть сада и большой дом, распахнул его и бросился в стоявшее около него кресло.

Он стал смотреть бесцельно вдаль. Уже занималась заря, и звезды приняли белесоватый оттенок. Он стал припоминать бессвязные слова безумной Насти.

«Благодушествуете на острове любви, среди моря блаженства… — это вероятно слова Строева, которые она повторяет… — Здесь же не поблагодушествуете… Такое пекло устрою».

Последнего он не понимал.

Вдруг яркий свет поразил его глаза.

Все кругом мгновенно осветилось, точно на двор внесли несколько факелов.

Николай Герасимович взглянул на большой дом и увидел, что из-под крыши, в нескольких местах, выбивается яркое пламя.

Он понял теперь последние слова безумной.

«Она была на чердаке и подожгла там…» — догадался он.

Савин вспомнил, что года три тому назад крыша дома была перекрыта заново дранью, и после этой работы на чердаке оставалось много разного хлама, а также и старый гонт с крыши, следовательно, в горючем материале недостатка не было, и это знала Настасья.

Как завороженный сидел он на кресле и глядел, как огненные языки все больше высовывались и лизали крышу этого дома.

Он не закричал, не встал, хотя ему очень жаль было этого дома, в котором он родился, вырос и с которым были связаны его детские воспоминания. Дом этот он любил как что-то родное, близкое его сердцу, и вот теперь этот дом горит перед его глазами, и он, Николай Герасимович, знает, что он сгорит, так как ни во дворе, ни на селе пожарных инструментов нет, а дерево построенного восемьдесят лет тому назад дома сухо и горюче, как порох.

Пожар действительно разрастался.

До Савина доносился треск горевшего дерева.

Вдруг во дворе кто-то крикнул:

— Пожар!

Николай Герасимович слышал, что стали стучать в двери людской избы.

Вдруг у Савина мелькнула мысль, что будет очень странно, если его застанут спокойно сидящим и смотрящим на пожар своего дома из окна.

Ведь никто не знает, что он считает этот пожар возмездием за поступок с Настей, которая, отомстив таким образом, потеряла право на его сострадание и тем облегчила его душу.

Савин быстро закрыл окно и, бросившись в постель, натянул себе одеяло на голову и притворился спящим.

Через несколько минут стук в окно и двери разбудил землемера, который бросился будить Николая Герасимовича.

Последний сделал вид, что находится спросонок.

— Что, что такое?

— Как что, разве не видите? — указал ему тот в окно на громадное зарево. — Дом горит!..

— Дом, какой дом?.. — продолжал играть комедию Николай Герасимович.

— Ваш дом… Одевайтесь, может перекинуться на флигель. Савин сделал вид, что окончательно проснулся, и стал поспешно одеваться.

Когда он вышел на крыльцо флигеля, большой дом уже горел, как свеча.

Сбежавшиеся из села крестьяне с ведрами, бочками, баграми и топорами, метались в разные стороны, но поневоле должны были оставаться безучастными зрителями. К горевшему зданию подступиться было нельзя.

Одно спасенье для флигеля и для жилых построек было то, что они были отделены от него густыми деревьями.

К девяти часам утра дом сгорел дотла, со всей обстановкой. Остались лишь фундамент да обгорелые трубы.

Пожарище дымилось, и крестьяне ведрами заливали тлеющие уголья.

Поручив старосте села Серединского присутствовать за него при акте станового, за которым послали нарочного, а также наблюдение за остальными постройками и вообще дальнейшим хозяйством усадьбы, Николай Герасимович вместе с землемером уехал на станцию железной дороги.

Савин понимал, что такой отъезд в день пожара застрахованных дома и движимости может показаться странным полицейскому глазу, но желание поскорее уехать от преследующего его здесь страшного образа Насти, а главное, как можно быстрее добраться до Руднева, узнать, не случилось ли и там чего-нибудь в его отсутствие, пересилило это опасение, и он уехал.

Приехавший чиновник, действительно, удивленно разинул рот, узнав, что господин Савин тотчас же после пожара, когда заливали горевшее пожарище, уехал из имения, и стал составлять протокол, в котором поместил это обстоятельство.

Что касается причины пожара, то староста высказал предположение, что пожар произошел от поджога, так как дом последнюю неделю был необитаем и кругом заперт, проникнуть в него можно было лишь через окно, выходившее в сад, но подозрения в поджоге ни на кого не заявил.

Составленный в таком виде акт был представлен тульскому исправнику, которому прямо с места, в виду важности дела, и повез его становой пристав.

Последнему, впрочем, еще раз пришлось вернуться в Серединское и снова по довольно казусному делу.

Не прошло и недели после пожара, как один из лесников соседнего леса, обходя свой участок, наткнулся на висевший труп молодой, совершенно обнаженной женщины: она, видимо, повесилась сама на петле, сделанной из свитого жгутом подола разорванной юбки.