Так мечтал идеалист по натуре, Савин, не отводя бинокля от поразившей его сходством с Гранпа молоденькой девушки.
Ее пепельного, как и у Марго, цвета волосы чудно гармонировали с красивым личиком и большими выразительными темно-голубыми глазами.
Савину показалось даже, что она лучше Гранпа.
«Конечно, лучше настоящей…» — пронеслась в его голове злобная ревнивая мысль.
Его мечтательный столбняк был нарушен возвратившимся в партер Николеско.
Последний, однако, должен был дотронуться до его плеча, чтобы вернуть к действительности.
— Кто это? Вы не знаете?.. — были первые слова очнувшегося Савина.
Сметливый румын направил свой взгляд по направлению взгляда Николая Герасимовича и сразу догадался, о ком спрашивают его.
— Это графиня Марифоски с дочерью…
— Как ее зовут?
— Кого?
— Конечно, дочь.
— Анжелика.
— Вы знакомы с ними? — радостно воскликнул Савин, увидав, что мать и дочь приветливо кивком головы ответили на поклон Николеско.
— Да.
— Вы можете представить меня?
— Отчего же. В следующий антракт я попрошу позволения.
— Кто они такие?
— Мать родом англичанка, вышла замуж за итальянского графа Марифоски, который ее обобрал и бросил… Говорят, они теперь находятся в очень стеснительном положении.
— Гм… — загадочно промычал Савин. Хитрый румын лукаво посмотрел на него.
В это время поднялся занавес для второго акта. Николай Герасимович рассеянно смотрел на сцену, то и дело направляя бинокль на заинтересовавшую его ложу второго яруса. Акт казался ему бесконечно длинным. Наконец при громе рукоплесканий занавес опустился.
— Идите же, идите… — почти с мольбой в голосе проговорил Савин, обращаясь к Николеско, неистово аплодировавшему.
— Иду, иду… — с лукавой, змеиной, не покидавшей его губ улыбкой, сказал румын и вышел из зрительной залы.
Николай Герасимович со страхом и надеждой вперил бинокль на ложу Марифоски и нетерпеливо ожидал появления в ней Николеско.
Вот, наконец, он появился, поздоровался с дамами, сперва со старшей, затем с младшей и что-то начал говорить.
«Это он обо мне…» — догадался Савин, тем более, что графиня и дочь — он видел это — обе обернулись в его сторону.
Сердце его замерло.
Николеско кончил, старшая — мать кивнула головой в знак согласия.
Савин перестал смотреть в бинокль и замер на своем кресле, ожидая возвращения румына.
Ему снова почему-то подумалось, что последний не идет слишком долго.
Он украдкой, с боязнью, бросил взгляд на ложу. Николеско в ней не было.
Николаю Герасимовичу показалось, что графиня и ее дочь продолжали смотреть на него.
— Пойдемте, они очень рады… — вдруг совершенно неожиданно, как это всегда бывает при ожидании, как из земли вырос рядом с ним румын.
Савин вскочил и последовал за Николеско. Обе дамы приняли Николая Герасимовича очень любезно.
Румын, пробыв в ложе с минуту, извинился необходимостью пройти к жене и вышел.
— Передайте синьоре, что она восхитительна! — бросила ему вдогонку графиня Марифоски.
— И от меня тоже, тоже… — добавила Анжелика. Савин стоял и молча любовался последней.
Вблизи она была еще лучше, нежели издали, — редкое свойство женщин.
Она встала, чтобы пересесть на другой стул и дать место около себя Николаю Герасимовичу, и оказалась высокой, стройной, прелестно сложенной.
— Садитесь… — с утонченной любезностью сказали мать и дочь, в один голос.
Савин сел.
Между ним и Анжеликой завязался тот непринужденный разговор, который умеют вести веселые, умные и воспитанные девушки.
Николай Герасимович был сразу очарован.
Ему припомнились вечера бабушки Гранпа, и он даже не знал, может ли он отдать предпочтение им перед этими мгновеньями.
Он с жаром рассказывал своей очаровательной собеседнице о своем путешествии, о впечатлении, которое он вынес из пребывания в Риме, сперва во время карнавала, затем из аудиенции, которой его удостоил святой отец.
Анжелика слушала с тем, не только любезным, но любознательным вниманием, которое подкупает, ободряет и одушевляет рассказчика, изредка вставляя остроумные замечания.
Незаметно прошел довольно длинный антракт и взвился занавес.
Савин поднялся.
— Останьтесь с нами… — чуть слышно произнесла Анжелика.
Николай Герасимович, не помня себя от восторга, как автомат опустился на стул.
Таким образом он незаметно просидел до конца спектакля, который, как показалось ему, шел очень скоро, с почти мгновенными антрактами.
С согласия дам, он пошел их проводить.
Что-то родное чувствовалось для него в них, и ему казалось, что он даже знаком с ними целые годы.
Графиня Марифоски с дочерью жила напротив той гостиницы, где остановился Савин, на piazza St. Carlo.
— Надеюсь, вы зайдете к нам… Хоть завтра… Мы всегда дома… — сказала, прощаясь, графиня.
Анжелика, как, по крайней мере, почудилось Николаю Герасимовичу, подкрепила эту просьбу нежным взглядом.
— Я сочту за честь, за особое удовольствие… — рассыпался в любезностях Савин.
Самая мысль о том, что он на другой день хотел покинуть Милан, была, конечно, забыта.
На другой день, в три часа дня, он уже входил в квартиру графини Марифоски.
Мать и дочь жили бедно, в двух меблированных комнатах, но присутствие очаровательной Анжелики делало волшебной, в глазах Николая Герасимовича, всякую обстановку.
Молодая девушка стояла перед ним в маленькой приемной, и он ничего не видел, кроме нее.
За первым посещением последовало второе и, наконец Савин сделался ежедневным гостем графини Марифоски и ее прелестной дочери.
Не желая расставаться с ними и по вечерам, Николай Герасимович стал привозить им ложи в театр или в цирк, где и просиживал с ними целые вечера, болтая с Анжеликой.
Таким образом дни проходили за днями.
Николай Герасимович таял и млел под все ласковее и ласковее становившимся взглядом Анжелики.
Чутьем влюбленного он угадывал, что сердце прелестной девушки принадлежит ему, но горизонт его светлого счастья омрачился первой тучкой — тучкой размышления.
Анжелика была девушка хорошей фамилии, девушка с безупречной репутацией, в его ухаживаньи она могла видеть, по ее понятиям, серьезные цели, то есть женитьбу.
Между тем он, Савин, искал «свободной любви», которая, быть может, была не только не понятна молодой девушке, но даже прямо для нее оскорбительна.
Николай Герасимович решился объясниться.
Случай скоро представился. В один из вечеров Анжелика захотела остаться дома и удержала Савина. Мать чем-то была занята в спальне, и молодые люди сидели одни.
Между прочим молодая девушка рассказала Николаю Герасимовичу, что в их доме, наверху, затевается свадьба: дочь хозяина дома выходит замуж за француза, который приехал в Милан на неделю, но влюбился в Веронику, так звали дочь домохозяина, и сделал ей предложение. После свадьбы молодые уезжают в Париж.
— Счастливая!.. — воскликнула в заключение Анжелика.
— Чем? Тем, что едет в Париж? — спросил Савин.
— Нет, вообще, всем… тем, что выходит замуж… — тихо и смущенно проговорила молодая девушка, поняв, что этим восхищением она как бы напрашивалась на предложение со стороны явно ухаживавшего за ней Николая Герасимовича.
— Ну, в этом я не вижу большого счастья… — серьезно заметил он.
Большие темно-голубые глаза Анжелики удивленно раскрылись и смотрели на него с недоумением.
— Это почему же? — чуть слышно спросила она.
— А потому, что брак не дает ничего тем, кто в него вступает, а отнимает у двух существ их свободу и превращает, в случае разочарования, жизнь в каторгу.
— А если любят друг друга? — воскликнула молодая девушка и даже несколько отодвинулась от спинки кресла, на котором сидела рядом с Савиным.
— Если любят друг друга, так и пусть любят, пока любится… Если это любовь вечная, то она и продолжится всю жизнь, если же она пройдет, не будет тех цепей, которые приковывают одного человека к другому, да еще и нелюбимому… Вот я, например, я никогда не женюсь.
