— Правильно, — согласился Дэвис— Но мы пока не знаем, сколько их и в каком направлении они скрылись. Какой смысл срываться с места, толком не подготовившись?

— В каком направлении? Ясное дело, в южном. Это как пить дать. Не поскакали же они обратно сюда, когда весь город их поджидает. Голову даю на отсечение, что нет!

— Нет. — Дэвис еще не допил свой стакан, тянул виски понемножку, но теперь снова долил его и спросил Уайндера: — Выпьешь со мной?

— Отчего ж не выпить?

Кэнби наполнил стакан Уайндера, затем Джила. Протянул бутылку мне, но я помотал головой.

— Можно и сесть, — сказал Дэвис. — Все равно они Бартлета дожидаются. — Приглашение его относилось и к нам с Джилом. Я был не слишком рад этому, но не знал, как увильнуть. Все мы уселись за столик, за которым прежде играли в карты. Кэнби поглядывал на нас все с той же усмешечкой в глазах.

Уайндер сдвинул шляпу на затылок:

— Тем более надо собираться.

— Но и спешить особенно нечего. Если они из этих мест, так далеко не уедут. Если же у них впереди длинный путь, несколько часов не имеют уже значения, поскольку и так они сильно нас опередили…

— Чем скорее мы выедем, тем скорее настигнем их.

— И я так думаю, — отозвался Джил.

Я осторожно пнул его под столом. У меня было чувство, что Дэвис ради нас с ним старается. Не настолько был он глуп, чтобы обольщаться насчет Уайндера.

— А ты почем знаешь, что они нас опередили? — спросил Уайндер.

— Так Грин говорит.

— Ты его больше слушай.

— Уж если он в чем уверен был, так это во времени. По его получается, что Кинкэйд был убит где-то около полудня.

— Ну, и что с того?

— Сейчас половина пятого. Значит, они тронулись в путь, опережая нас на четыре часа. Ты же не поскачешь сломя голову, чтобы наверстать эти четыре часа?

— Может, и нет, — согласился Уайндер.

— Не поскачешь, — сказал Дэвис. — При самых благоприятных обстоятельствах это займет очень много времени, да и погоня будет не из легких. А до ближайшей границы, где они могут рассчитывать следы замести, больше пятисот миль. И еще сколько времени уйдет, прежде чем мы на след нападем… То же самое, если они решат где-нибудь переждать, пока все слегка поуспокоится. Через два часа стемнеет, через три — уж точно. А за это время мы не доедем и до лощинки.

— Хоть туда добраться, и то хорошо, — сказал Уайндер.

— Все это так, но торопиться незачем. Мы можем действовать не спеша и сформировать свой уполномоченный отряд по всей форме.

— Чего? Кто это тут собирается отряд формировать?

— Вот он и предложил, — встрял Джил, — только, кажется, его не очень ласково встретили.

— Еще бы ласково!

— Ризли здесь, — сказал Дэвис.

— Ризли здесь всю весну проторчал, — сказал Уайндер, — а что толку? Кинкэйда-то все равно укокали.

— Не может человек на части разорваться, — вздумалось мне вмешаться в разговор. — Долина-то вон какая большая…

Джил ухмыльнулся, давая понять, что на этот раз пинка заслужил я.

— Ну, знаешь, можно и не разрываясь побывать, где нужно, не будь ты Ризли, — заметил Уайндер и посмотрел на меня так, что мне захотелось заехать ему в рожу.

— Ризли — хороший человек, — сказал Дэвис, — и хороший шериф.

— Вы вроде Тайлера и проповедника — все у вас хорошие! Только что мы с них имеем, с ваших хороших людей? Тысяча голов скота пропала, человек убит — вот что мы с них имеем. Нет, видно, самим действовать надо. Чтоб скоро и споро было. Расправимся без всякой там писанины, и вся недолга!

Руки Дэвиса лежали на столе перед ним, он вытянул узловатые пальцы, сложил кончиками вместе и уставился на них, ничего не ответив Уайндеру.

— Все одно, что чугунка — кровопийца ненасытная, — сказал Уайндер, яростным взглядом обводя всех нас троих: мол, только пикните что-нибудь против! — И закон на их стороне, и действуют они по закону, будьте уверены. А людей, скажете, не гробили? Да сколько угодно, будьте покойны. На каждую шпалу, которую эти гады положили под свои рельсы, почитай, по покойнику приходится. И еще ограбили народ — от Сент-Луиса до Фриско человеку не осталось возможности честным трудом деньги заработать. И ради чего? Да чтоб какие-то расфуфыренные толстозадые белоручки, которые и лошадьми-то править не умеют, могли разъезжать по всей стране и загребать в Калифорнии все, что под руку попадется! Грабить, как они грабят на Востоке уж сто с лишним лет! Вот ради чего! А ведь закон на их стороне. Еще тогда нашему брату надо было не зевать, а брать закон в свои руки. Господи, да я индейца, например, на дух не переношу, но если его с железнодорожником сравнить, так он цветок благоуханный. Чтоб у нас в стране порядочные люди могли жить, нам нужно было помогать индейцам разорять железные дороги. Ей-богу, нужно было. А закон? Да чем это не тот закон, по которому вы удерживаете нас здесь, — тот самый закон, который даст убийце достаточно времени, чтобы уйти и замести следы, а потом поможет ему найти оправдание в ваших судебных книжках. Шел бы ты, знаешь куда, со своим отрядом и всей этой канителью! Я говорю, надо выступать, пока мы не остыли, а эти недавно понаехавшие хлыщи с заячьими душонками не оробели окончательно, иначе придется нам снова сесть слушать, как судья Тайлер разливается о законе и порядке и прочем вздоре! Нет уж, хватит с меня! — Он сплюнул в сторону, прямо на пол, и свирепо посмотрел на Дэвиса.

Ненависть, которую Уайндер испытывал к железным дорогам, была единственным выношенным им самим чувством: стоило ему обозлиться, и он непременно сворачивал разговор на тех, кто эти дороги строил. Все остальные чувства возникали в нем под влиянием чужих слов, повторяемых многими — только он умел так распалить себя, что никто не усомнился бы, что речь идет о его личном убеждении. Беда в том, что он был однолюб, и единственное, что любил — это восседать на козлах дилижанса. С самого возникновения компании «Уэлз Фарго» в Санта Фе он работал в ней кондуктором и кучером, но оказалась она столь недолговечной, что к нашим дням, к 1885 году, когда Линкольна не было уже на этом свете, а Гранта в Белом доме, железные дороги завладели всей страной, оставив дилижансам несколько незначительных боковых веток, вроде той, по которой гонял свои упряжки Уайндер. Работа по-прежнему была тяжелой, но платили за нее скудно, не больше, чем ковбоям, и кучер в почете уже не был. Уайндер воспринимал это как личное оскорбление.

Дэвис знал все это и дал ему остыть. Затем, не поднимая глаз, сказал:

— Суд не всегда бывает скорым и справедливым, спорить тут не приходится.

— Вот это вы правду сказали.

— А как по-твоему, Билл, что такое вообще справедливость?

Уайндер насторожился:

— То есть, как это?

— А вот так — допустим, тебя спросят, что такое справедливость, как бы ты ответил?

Ответить на такой вопрос трудно любому. Уайндера он привел в бешенство. Он терпеть не мог, когда его припирали к стенке здравыми рассуждениями.

— Да уж, наверное, не такое положение, когда всякая сволочь, угонщик скота, может убить человека, а потом сидеть, посмеиваясь в кулак! Во всяком случае, не это, — защищался он.

— Нет, конечно, — согласился Дэвис.

— Это когда следят за тем, чтобы каждый получал по заслугам.

Дэвис обдумал его слова:

— Да, тут ты почти в точку попал.

— Уж как пить дать!

— Вот только кому же решать, что ты заслужил?

— То есть, как это кому решать? — Уайндер скривился на слове «кому», будто оно чем-то припахивало.

— А вот так, кому решать, кто что заслужил? Уайндер зыркнул на нас, мол, попробуйте только улыбнуться.

— Нам! — сказал он запальчиво.

— А кто это «мы»?

— То есть как это кто, черт подери? Все мы остальные, честные люди!

Гэйб встал и снова уставился на нас, пошевеливая руками. Уайндер взглянул на него.

— Сядь! Слышишь ты, горилла! — рявкнул он. — Сказано тебе, что это не твоего ума дело! — Гэйб опустился на стул, но продолжал тревожно следить за нами. Уайндер заметно приободрился. Беспокойство Гэйба пришлось ему маслом по сердцу. Дэвис сказал: