Яшмаа понял, к чему идёт дело, и дал компьютеру команду на экстренное пятиминутное усыпление.

Очнулся он уже на полу.

В харчевне стояла нехорошая, злая тишина. Было слышно только тяжёлое человеческое дыхание, бульканье кипятка (похоже, на кухне поставили на огонь котёл), да потрескивание смолы в кэтэр.

Потом откуда-то из-за стены раздался скрип ворота.

"Не открывайте глаза" — раздался в голове голос Абалкина. "У вас есть камера? Включите. Это любопытно. На светильник наведите."

Корней включил камеру в брови и сфокусировал изображение на светильнике.

Бронзовый лик императора ощутимо покосился.

Потом одна свеча выпала из чашечки, упала на пол, погасла. Подбирать и зажигать её снова никто не стал.

"Вот оно как" — непонятно сказал Абалкин. "Смотрите внимательно, сейчас начнётся".

Скрип повторился. Нагон-Гиг Большеротый дернулся раз, другой, после чего перевернулся подбородком кверху.

Вторая свеча полетела на пол, несколько секунд горела, треща и разбрасывая капли смолы, потом тоже погасла.

Стало темно — только огоньки плошек немного светили.

"Конец алайскому праву" — прокомментировал Абалкин — "в одном, отдельно взятом храме".

"Храме?" — тупо переспросил Яшмаа.

"Ну да. Харчевня, заодно и храм. Южане — практичный народ: едят там, где молятся. За молитвой они, впрочем, тоже едят. Сейчас убедитесь."

Внезапно раздался глухой удар, потом — нечто вроде захлёбывающейся икоты.

Вспыхнул огонь: это был факел. Похоже, в обмазку добавили какую-то соль: пламя было ярко-зелёным. Потом загорелся другой огонь, на этот раз красный.

Перевёрнутое лицо императора в свете факелов показалось Корнею странно знакомым. Он немного напряг память, и понял — очень похожее перевёрнутое лицо с загнутыми вниз усами было у того нефритового идола.

"Вы уже догадались?" — влез ему в голову Лев Вячеславович. "Эти верные подданные нашего Императора собираются отправлять императорский культ. Ну, в своём понимании, конечно…"

У стены, рядом со светильником, на коленях стоял хозяин заведения, охраняя блюдо с лепёшками. Аристократ вздымал факелы. Худой в зелёном опирался на хищно поблескивающее лезвие. А впереди стоял давешний нищий, который теперь отнюдь не казался жалким.

Перед ними лежало что-то длинное и тёмное.

Корней изменил фокусировку камеры и увидел толстые кривые пальцы с золотыми перстнями и изъеденными грибком ногтями. Он повёл выше, не снижая увеличения, и последовательно увидел тюрбан, страшные выпученные глаза. Рядом валялся выпавший изо рта кусок еды. Индийский гость так и успел насладиться южной кухней.

"Первая жертва" — Абалкин почему-то снизил тон, несмотря на то, что слышать разговор всё равно никто не мог. "Вообще-то подземным богам приносят по семь жертв. Но сейчас они, кажется, решили обойтись тремя".

Корней понял, кого ещё прогрессор имел в виду.

Нищий склонился долу, опёрся коленями на труп и протянул руки к перевёрнутому лицу Императора.

— Солнце жжёт землю, а луна её леденит, — начал он говорить тем же самым тоном, каким выпрашивал милостыню, — но жар не насыщает её, а холод не убивает… Боль мучает живых, а беспамятство мучает мёртвых, и каждый лишён того, что он любит… Ты же, бог и господин наш, любишь смерть и убийство — возьми себе то, что ты любишь, возьми себе жизнь этого тела, и укрепи наши тела его смертью… Делайте, братья, что должно, и порадуйте господина своим усердием…

Длинное лезвие просвистело в воздухе, и от распластанного на полу трупа что-то отлетело.

Хозяин наклонился и подобрал отлетевшее. Это была кисть руки. Он поцеловал кусок человеческого мяса и подал его нищему вместе со свёрнутой вдвое лепёшкой. Тот сделал то же самое, потом выжал немного крови на птуту. Склонился над перевёрнутым ликом Большеротого и помазал его лицо. Кинул мясо за загородку. Раздался характерный шлепок.

— Тело беспокоит душу, а душа тяготится телом, но и то, и другое смертно, — тянул нищий — и когда тело лишается души, тело погибает; душа же, лишённая тела, погибает ещё быстрее… Ты, бог-убийца, который любит разделять душу и тело — во имя твоё мы разделим это тело между собой…

Блеснул топор. На сей раз у трупа отрубили ступню.

"Что они делают?" — на всякий случай спросил Корней.

"Они не сразу его варят" — ответил Абалкин. Было слышно, как он тихонько ёрзает, пытаясь устроиться на гальке поудобнее. "Мясо ещё должно пройти ферментацию. Теперь вы понимаете, куда делся Строцкий, и почему спутник ничего не нашёл? Вы ведь были правы: его действительно разрезали на кусочки. И, так сказать, увезли в разные стороны. В своих желудках… Ну что, будем смотреть дальше? Насколько я понимаю, дело это долгое. Сначала они будут рубить этого бедолагу на части, потрошить, то-сё… Потом нас… ну, они так думают, что нас… Потом надо ждать, пока мясо поспеет. Варить, потом кушать бульончик…"

"Всё понял. Что у вас есть из оружия?" — у Корнея имелся ручной излучатель, заряда которого хватило бы на всех собравшихся, но ему вдруг очень захотелось, чтобы у Абалкина был скорчер. Именно скорчер, а ещё лучше — плазмомёт.

Чтобы спалить всю эту мразь одним выстрелом.

А вторым — выжечь всё гнездо. А потом неплохо было бы то же самое проделать с Югом целиком. In toto, как выражался покойник Строцкий.

"У меня есть скорчер" — ответил прогрессор, поднимаясь с пола и засовывая руку за пазуху. "Я, знаете ли, немного перестраховался… Но, может быть, всё-таки не стоит? Тут же ничего не останется, а мне хотелось бы проверить некоторые свои догадки… Ну хорошо, я понял…"

Последнее, что успел увидеть Яшмаа перед ослепляющей вспышкой — это лицо одноглазого нищего. На нём было написано безмерное удивление.

— Всё началось с того, что я заинтересовался южными нищими. Это такой этнопсихологический приём: в любом социуме надо обращать внимание на положение самых слабых, отверженных… дно. Дно — это зеркало общества в нём видно всё. Точнее… не могу подобрать точную метафору… вот — это как воск: общественная структура давит на него всей своей тяжестью и в нём отпечатывается. Понимаете, о чём я?

— Сколько ещё осталось? — Корней устал, замёрз, сбил ноги, и очень хотел спать. Компьютер время от времени предлагал впрыснуть в кровь стимуляторы, но Корней отказывался. Мало ли что ещё может случиться по дороге в порт.

Дождь перестал лить, но небо оставалось сумрачным.

— До рассвета как раз успеем… Вы теперь куда?

— Сперва отосплюсь, потом найму корабль, и домой… в столицу, я имею в виду. Боюсь, я слишком долго тут торчал. Влияние при дворе — штука недолговечная. С глаз долой, из сердца вон.

— Не беспокойтесь, у Нагон-Гига хорошая память… Так вот, про нищих. Что я выяснил. На самом деле никаких нищих на Юге нет. Вообще нет. Южанам, оказывается, незнакома сама эта идея — что деньги можно выпрашивать. С их точки зрения, кто не работает — тот не ест. Выпрашивать деньги у южанина бессмысленно.

— Да, они скупые черти.

— Нет, почему же. Просто это противоречит их пониманию права. С другой стороны, всякие убогие, особенно калеки… им тоже нужно как-то жить. Поэтому за ними закреплён ряд сфер деятельности, не слишком популярных… ох, одну минуту, сил нет никаких…

Абалкин остановился прямо посреди дороги, задрал ногу и начал, прыгая на одной ноге, стаскивать с себя тугой сапог.

— Камешек попал в ногу… Очень мешался, извините…

Он потряс снятым сапогом, потом запустил в него руку. В лунном свете (красная луна висела над самым горизонтом) блеснул шёлковый чулок: педантичный прогрессор и в этом следовал южной моде.

— Да, вот так, — он снова обулся, притопнул каблуком. — Теперь порядок. Я о чём говорю: беднякам и калекам отведены работы, не требующие физических сил и умений. В большинстве случаев это исполнение ритуальных функций. Это, опять же, вполне логично. Южане думают, что счастье и несчастье в руках богов. И поэтому сильное несчастье — это знак того, что некий бог желает видеть этого человека своим служителем. В противном случае он даровал бы ему здоровье и богатство… вот такая теология.