— Здрасьте, когда приедут, не знаете? — одним духом выпалила Женька в бабусину сторону.

— I badly hear. Не ошень бистро, please, — попросила негритянка.

Женька поняла и вежливо перешла на английский.

Быстро выяснилось, что бабуся на самом деле говорливая. Нет, она не знает, когда будет вагончик, но вроде бы скоро должны дать. Да, она едет в сторону района, но не на Комсомольскую, а дальше, уже в самый город. А живёт она тут, в посёлке, на Второй Коттеджной, но в город ездит часто — там у неё знакомые, очень хорошие люди, да тут вообще все очень хорошие люди, она довольна, что приехала, потому что у неё это самое… ну, это, которое берут на анализ…

— Pressure, — подсказал Денис.

Ну да, охотно согласилась бабуся, pressure. Давление. У неё низкое давление, это понятно, возраст, человек устаёт с возрастом. Снашивается, как старый башмак. Уже не выдерживает темпа. Конкуренция — это конкуренция. Люди друг друга едят, как репу. Всю жизнь не на месте, не в своей тарелке — да-да, ей тут лучше. Гораздо, гораздо лучше. Вот у неё есть дочка, та совсем другая. Хотя и родилась уже после конвергенции, и росла здесь. То есть не здесь, а в Подмосковье, но всё равно в Союзе, а не там. Она очень быстро уехала. Теперь она в Нью-Джерси, она делает там какой-то businnes. И у неё совсем нет времени на других людей. Даже на маму. Зато теперь будет внук, он уже was born и скоро его привезут сюда учиться. А может быть, потом будет ещё один: дочка сказала по телефону, что хочет трёх детей, потому что это cool. То есть, в смысле, prestigious — это молодые теперь так говорят… Как бы они не говорили, children are well, это уж точно…

Звеня и сияя лаком, подлетели три вагончика. Районские тут же захватили передний, бабуся устроилась в заднем. Женьке с Денисом достался средней.

Хитрая девчонка уселась по ходу движения. Денису было всё равно как садиться, только бы смотреть на Женьку.

Разговора не получилось. Районские в соседнем вагончике включили какую-то громкую музыку — то ли то ли Сайруса Макговерна, то ли «Steep Spin», то ли ещё что-то такое, забойно-ударное. Женька тут же извлекла из кармана звучалки, протолкнула в ушки и врубила плеер.

— Дай послушать, — не выдержал Денис.

Женька пожала плечами, вытащила пластмассовую фигучку и протянула мальчику. Тот осторожно прижал её к уху. Далёкий голос пел по-русски про очи чёрные, очи страстные.

— Ну чего ты старьё слушаешь? — вздохнул он, отдавая клипсу.

— Дурак, — тут же обиделась Женька. — Это для тебя старьё. А русских песен больше нет.

— Ну ты опять, — предсказуемо надулся мальчик. — Просто на английском петь удобнее. Слова короче. Зато вся серьёзная литература на русском.

— Ли-те-ра-ту-у-ура, — передразнила Женька, сложив губы трубочкой. — Кому она нужна, серьёзная. А песни все слушают.

— И наука вся на русском, — напомнил Денис.

— Всё равно науку только учёные читают, — отбрила Женька, — а музыка всем нужна.

— Ну и какая разница? — не понял Денис.

— Страна общая, а музыка только американская, — упёрлась девочка. — Небось, лопатой гребут.

— Что гребут? — не понял Денис.

— Деньги гребут, вот что, — зло ответила Женька. — Знаешь, какие доходы в шоу-бизнесе?

— Какие доходы? — опять не понял мальчик. — Ты чего?

— Ну тебя, — махнула рукой Женька. — Слушать мешаешь.

Она демонстративно запихала себе поглубже в уши клипсы, закрыла глаза и врубила плеер на полную.

Денис сделал вид, что любуется проносящимся мимо пейзажем.

Пейзаж был так себе: черта поперёк неба, кювет, зубчатая стена леса. Верхушки деревьев прыгают и дёргаются в глазах от скорости: вагончик вышел на самый длинный перегон, напряжённая струна тихонько гудела. Вот интересно, а что будет, если она порвётся? Ну, скажем, если метеорит… может же в струну попасть метеорит? Такого не бывает, ну а вдруг? Наверное, погибнут все, кто на линии. Они-то уж точно погибнут. А может, нет? Вдруг вагончик вынесет… куда-нибудь за лес, как Дороти в книжке про волшебника из страны Оз? А потом он шлёпнется на поляну… допустим, на стог сена. Женька, конечно, потеряет сознание… а он, Денис, будет обязан сделать ей искусственное дыхание. Рот в рот… (У него вспотели ладони). И массаж сердца. Для этого надо надавливать… надавливать… Он осторожно покосился на женькину футболку в обтяжечку и почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Опять пялишься? — поймала его Женька.

Денис испугался очередной немилости и на всякий случай отвернулся.

— Ты куда морду убрал? Ты на меня гляди, — снова осталась недовольной девочка. — На меня, а не на сиськи.

— Я не… это… — пропыхтел мальчик, не зная, куда деть глаза.

— Там всё равно смотреть нечего, — самокритично добавила Женька. — Я же не Сюся с сисей, — она оттянула футболку на груди вперёд.

Денис хихикнул. Сусанна Игоревна Товстолыткина, в просторечии Сюся, литераторша в средних классах, и в самом деле отличалась выдающимся сложением. Стало смешно и немного стыдно.

— А вообще… ладно, чего уж теперь-то, — непонятно сказала Женька.

— Чего теперь? — переспросил мальчик.

— Это я о своём, — отмахнулась девочка. — Помнишь бабку на станции? — решила она всё-таки снизойти до объяснений. — Ну, чёрную? Я вот подумала: а я тоже стану такой когда-нибудь. Высохну, поседею. Буду чьих-то внуков нянчить.

— Ну это же так со всеми, — Денис понимал, что говорит что-то не то, но не мог остановиться. — Так жизнь устроена. Человек растёт, учится, едет в Америку, там зарабатывает деньги и детей…

— Детей зарабатывает?

— Делает то есть… Ох, прости, это у меня опять с русским. Я по-русски говорю, как… как медведь на задних лапках дрессированный, — нашёл он подходящее сравнение. — А на английском как на четвереньках: встал и побежал.

— Ты же вроде бы здесь родился? — зачем-то уточнила Женька. — Твоя мама специально сюда прилетала, сам говорил.

— Я у дедушки долго жил в Ленинграде, — пожал плечами мальчик. — Он русского совсем не знает. Потом постановление вышло, что детям в городе жить нельзя. Вот меня сюда приехали… То есть увезли. Или привезли.

— Интересно, зачем такое постановление приняли? — вернулась на прежнее Женька.

Денис задумался.

— Ну, во-первых, экология. Машин много, промышленность всякая… — начал он.

— Какая в Союзе промышленность, ты чего? — засмеялась Женька. — У нас наука одна. И культура.

— Ну осталась же какая-то, — неуверенно сказал Денис. — Машины, например. Их же надо ремонтировать?

— Это сервис, а не промышленность, — оставила за собой последнее слово Женька. — Промышленность вся в Америке.

— Я вот чего не понимаю, — попытался завязать разговор Денис, — а зачем у нас сельхоз… ну, колхозы всякие, хозяйства эти? И на картошку посылают?

— У крестьян низкое давление, — сказала Женька. — в Америке они жить не могут. Надо же их куда-то девать. Вот им и дали занятие. Только у нас земледелие рискованное. Потому нас гоняют на картошку. Чтобы хоть не гнила. А экономически никакого смысла нет, — закончила она. — Ладно, дай послушать.

Вагончик бежал. Девочка запрокинула голову, закрыла глаза, и, вроде, задремала.

Денис почувствовал что-то вроде одиночества. Вроде бы их двое, а вроде он — один. Едет зачем-то на Комсомольскую. Делать ему там нечего. Все анализы он сдал. А давление… Какое у него давление альфа-гормонов, он знал и без анализов. Где-то около сорока единиц по шкале Сахарова. Может, сорок два — сорок три, максимум сорок пять. Не коммунар, просто нормальный парень. Правда, переходный возраст… Ну вот у него как раз этот самый переходный. Ну, допустим, дойдёт до пятидесяти. Это же ещё далеко до пресловутых девяноста семи, при которых билет в Америку выписывают в добровольно-принудительном порядке…

В том-то всё и дело. Вчера давление сорок, сегодня пятьдесят, завтра ещё больше. Половое созревание обостряет инстинкт конкуренции. И если когда-нибудь ему скажут: «Ден, у тебя восемьдесят», то придётся потихоньку собираться… Туда. В другую жизнь. Где все едят друг друга как репу.