Над полями, над лесами

То снега, то соловьи.

Сел я в сани,

Сел я в сани,

А эти сани не свои.

По крутому следу еду,

То ли бездна,

То ли высь.

Зря меня учили деды —

Не в свои сани не садись!

Кони взяли с ходу-срыву.

Дело — крышка,

Дело — гроб.

Или вынесут к обрыву,

Или выкинут в сугроб.

Ошалели и наддали,

Звон и стон из-под дуги.

Не такие пропадали

Удалые седоки!

В снег и мрак навстречу вьюге,

Гривы бьются на ветру.

А,

Соберу я вожжи в руки,

В руки вожжи соберу!

Руки чутки,

Руки грубы,

Забубенная езда.

В бархат — губы,

В пену — губы

Жестко врезалась узда.

Не такие шали рвали,

Рвали шелковы платки,

Не такие утихали

Вороные рысаки!

И полями, и лесами,

Через дивную страну,

Не свои я эти сани

Куда хочешь поверну.

1974

Ты текла, как вода,

Омывая то камни, то травы,

Мелководьем блеща,

На текучие струи

Себя

Бесконечно дробя.

В наслажденье струиться

Ручьи неподсудны и правы,

За желанье дробиться

Никто не осудит тебя.

И круша, и крутя,

И блестя ледяной паутиной

На траве (если утренник лег)

Украшала ты землю, легка,

Но встает на пути

(Хорошо, хорошо — не плотина!),

Но лежит на пути

Западней

Глубина бочага.

Как ты копишься в нем!

Как становится больше и больше

Глубины, темноты,

Под которой не видно уж дна.

Толща светлой воды.

За ее углубленную толщу

Вся беспечность твоя,

Вся текучесть твоя отдана.

Но за то — отражать

Наклоненные ивы

И звезды.

Но за то — содержать

Родники ледяные на дне.

И туманом поить

Лучезарный предутренний воздух.

И русалочьи тайны

В полуночной хранить глубине.

1974

Отплескались ласковые взоры

Через пряжу золотых волос.

Ах, какие синие озера

Переплыть мне в жизни привелось!

Уголком улыбки гнев на милость

Переменит к вечеру она…

Золотое солнышко светилось,

Золотая плавала луна.

А когда земные ураганы

Утихали всюду на земле,

Синие огромные туманы

Чуть мерцали в теплой полумгле.

Много лет не виделся я с нею,

А сегодня встретилась она.

Если сердце от любви пустеет,

То из глаз уходит глубина.

Вся она и та же, да не та же.

Я кричу, я задаю вопрос:

— Где озера? Синие?!

Сквозь пряжу

Золотистых спутанных волос?

Отплескались ласковые взоры,

Белым снегом землю замело.

Были, были синие озера,

А осталось синее стекло.

1970

В глазах расплывчато и ало,

На взмахе дрогнула рука.

Ты как стрела, что в грудь попала

Пониже левого соска.

Несется дальше грохот брани,

А я гляжу, глаза скося:

И с ней нельзя, торчащей в ране,

И выдернуть ее нельзя.

Сползу с коня, раскину руки.

Стрела дрожит от ветерка.

За крепкий сон, за краткость муки

Спасибо, меткая рука.

1973

Штрихи, оттенки, черточки, намеки,

Там светотень, там яркий блик, они

Соединялись в линии и строки,

Так я тебя творил за днями дни.

И сотворился образ. Как живая

Уже во мне существовала ты.

Но люди шли, тебя не узнавая

В потоке вечной мелкой суеты.

Да и тобой твой образ был не признан.

В глазах толпы, в устах ее молвы.

Ты стала сходства требовать капризно,

Дешевенькой похожести, увы,

Ты требовала. Точности, натуры…

И вот померкло духа торжество.

И снова камнем сделалась скульптура,

И снова глиной стало божество.

1974

В театре этом зрители уснули,

А роли все известны наизусть.

Здесь столько лиц и масок промелькнули,

Что своего найти я не берусь.

Меняются костюмы, букли, моды,

На чувствах грим меняется опять.

Мой выход в роли, вызубренной твердо,

А мне другую хочется играть!

Спектакль идет со странным перекосом,

Хотя суфлеры в ярости рычат.

Одни — все время задают вопросы,

Другие на вопросы те — молчат.

Ни торжества, ни страсти и ни ссоры,

Тошна игры заигранная суть.

Лишь иногда, тайком от режиссера,

Своей удастся репликой блеснуть.

Иди на сцену в утренней долине,

Где журавли проносятся трубя,

Где режиссера нету и в помине

И только небо смотрит на тебя!

1974

Ревную, ревную, ревную.

Одеться бы, что ли, в броню.

Верну я, верну я, верну я

Все, что нахватал и храню.

Костры, полнолунья, прибои,

И морем обрызганный торс,

И платье твое голубое,

И запах волны от волос.

Весь твой, с потаенной улыбкой,

Почти как у школьницы вид.

Двухлетнюю странную зыбкость.

(Под ложечкой холодит!)

Ты нежность свою расточала?

Возьми ее полный мешок!

Качало, качало, качало

Под тихий довольный смешок.

От мая и до листопада

Качель уносила, легка,

От Суздаля до Ленинграда,

От Ладоги до Машука.

Прогретые солнцем причалы,

Прогулки с усталостью ног…

Возьми, убирайся. Сначала

Начнется извечный урок.

Все, все возвращается, чтобы

На звезды не выть до зари,

Возьми неразборчивый шепот

И зубы с плеча убери.

Я все возвращаю, ревнуя,

Сполна, до последнего дня.

Лишь мира уже не верну я,

Такого, как был до меня.

1974