Иногда промелькнет на страницах газет

Про воздушный разбой, как нелепое что-то.

Над виском у пилота чужой пистолет,

Подневольно меняется курс самолета.

Знаем мы, что пилоты не робкий народ,

Подозренья в предательстве не заслужили.

Улетает в чужую страну самолет,

Потому что у них за спиной — пассажиры.

Сзади женщины, дети, младенческий писк,

Все смешается в кашу и огненно брызнет.

У мужчины имеется право на риск,

Если риск ограничен лишь собственной жизнью.

Ах, и сам я в полете, как каждый поэт.

Я на поле любви намечаю посадку,

Но жестокость подносит к виску пистолет,

И намеченный курс я меняю с досадой.

Знают все, что поэты не робкий народ,

Подозренья в предательстве не заслужили,

Но со мной совершают большой перелет

Мои песни, родные мои пассажиры.

Это дети мои. Так до риска ли здесь?

Дорога и земля в ярких солнечных красках,

Но законы свои у поэзии есть

На ее протяженных, заоблачных трассах.

Ей спасенья на поле жестокости нет.

Открываю вам главную сущность секрета,

Что в момент приземления гибнет поэт,

Погибают и добрые песни поэта.

Убери пистолетишко, времени раб,

От седого виска. Я не праздную труса.

Я взрываю свой лайнер, воздушный корабль,

Но к любви не меняю заветного курса!

1974

Как давно я на Севере не был,

Как Двина в сентябре хороша.

Нагляделся на серое небо —

До сих пор еще ноет душа.

Нагляделся на темные бревна

Иссеченных дождями домов,

На кресты обомшелые, словно

Нагляделся негаданных снов.

Пред великой студеной рекою,

Пред обломками древних церквей

Просыпается что-то такое,

Что дороже поэзии всей,

Золотев, больнее и чище,

Но словам не подвластно, увы,

Словно мы позабытого ищем,

Отдаленной и смутной молвы.

От терзаний, сует и печалей,

От великих и маленьких смут

Тянет душу в свинцовые дали,

Те, что Севером скромно зовут.

Как форель на текучие струи,

В тепловатом и тесном пруду

На холодные шири иду я,

На просторные ветры иду.

1973

Круги, спирали, линии прямые,

Все в мире ритмом объединено.

Но возникает в сердце аритмия,

Как бы с пути сбивается оно.

Кузнец кует. Болванка стала алой,

По прямизне сошла бы за струну,

Но аритмии тяжкая кувалда

И гнет, и мнет стальную прямизну.

В спокойном ритме резким перебоем

Подчас строка прервется у меня.

И наша встреча вечером с тобою

Есть аритмия будничного дня.

Гармония тупа,

А ровный ритм бездушен.

Ритмичный мир зануден и белес.

Тягучий полдень молнией нарушен,

Гром аритмии падает с небес.

Пророки, песнопевцы и поэты,

У века аритмия — это мы,

Как гром небесный — аритмия лета,

Как вспышка света — аритмия тьмы.

1974

Мерцают созвездья в космической мгле,

Заманчиво светят и ясно,

Но люди привыкли жить на земле,

И эта привычка прекрасна.

Космос как море, но берег — Земля,

Равнины ее и откосы.

Что значит земля для людей с корабля,

Вам охотно расскажут матросы.

О море мечтают в тавернах они,

Как узники, ищут свободы.

Но все же на море проходят лишь дни,

А берегу отданы годы.

Я тоже хотел бы на борт корабля,

Созвездия дальние манят.

Но пусть меня ждет дорогая земля,

Она никогда не обманет.

1973

«Журавли улетели, журавли улетели!

От холодных ветров потемнела земля.

Лишь оставила стая средь бурь и метелей

Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Много ли надо,

Чтоб мужчина сверкнул полупьяной слезой?

Я в певце узнаю одногодка солдата,

Опаленного прошлой войной.

Нет, я с ним не знаком и не знаю подробно,

О каких журавлях он тоскует сейчас.

Но, должно быть, тоска и остра и огромна.

Если он выжимает слезу и у нас.

«Журавли улетели, журавли улетели!!!

От холодных ветров потемнела земля.

Лишь оставила стая средь бурь и метелей

Одного с перебитым крылом журавля».

Ну какой там журавль? И какая там стая?

И куда от него улетела она?

Есть квартира, поди,

Дочь, поди, подрастает.

Помидоры солит хлопотунья жена.

И какое крыло у него перебито?

И какое у нас перебито крыло?

Но задумались мы. И вино не допито.

Сладковатой печалью нам душу свело.

«Журавли улетели, журавли улетели!!!

От холодных ветров потемнела земля.

Лишь оставила стая средь бурь и метелей

Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Пошлый мотивчик.

Ну еще, ну давай, добивай, береди!

Вон и в дальнем углу разговоры затихли,

Душит рюмку майор со Звездой на груди.

Побледнела и женщина, губы кусая,

С повтореньем припева больней и больней…

Иль у каждого есть улетевшая стая?

Или каждый отстал от своих журавлей?

Допоет и вернется в ночную квартиру.

Разойдутся и люди. Погаснут огни.

Непогода шумит. В небе пусто и сыро.

Неужели и впрямь улетели они?

1974

У памяти моей свои законы,

Я рвусь вперед, стремителен маршрут,

Ее обозы сзади многотонны,

Скрипят возы и медленно ползут.

Но в час любой, в мгновение любое

Как бы звонок иль зажигают свет.

Ей все равно — хорошее, плохое,

Цветок, плевок, ни в чем разбору нет.

Где плевелы, пшеница, нет ей дела,

Хватает все подряд и наугад,

Что отцвело, отпело, отболело,

Волной прилива катится назад.

Тут не базар, где можно выбрать это

Или вон то по вкусу и нужде,

Дожди, метели, полночи, рассветы

Летят ко мне в безумной чехарде.

Ей все равно, как ветру, что тревожен,

Проносится над нами в тихий день

И всколыхнуть одновременно может

Бурьян, жасмин, крапиву и сирень.

1974