— Именно за_тем я и пришел, чтобы получить помощь, а драма — не мое блюдо.

— Совсем не так, Джек. Я планирую пьесу о крестных муках,[111] направленную на благородные цели.

— Это как раз то, чего я от тебя хочу, — подхватил я, — взрыва чувств, направленных на благородные цели.

Он игнорировал мое замечание и лукаво посмотрел на меня.

— Поверни голову направо, Джек. Я хочу взглянуть на твой профиль.

Я повернулся, как он просил.

— Боже! — воскликнул он. — Это же само совершенство! Это суровое упрямое лицо, эта выдающаяся челюсть. Джек, тебе никто не говорил, что ты — воплощение мученичества и самодовольства?

— О чем ты?

— Реализм — одно из качеств, делающих произведения О'Хары великими; поэтому я решил показать сцену распятия на открытом воздухе…

— Подожди-ка, Ред! Ты выманишь исполнителей и публику на поверхность, прикуешь их внимание к своей величественной инсценировке, и тут разразится весенний шторм. Произойдет бойня!

— Святая Дева, конечно же, убережет нас в эти полчаса, учитывая наши цели… Кроме того, ничто не заставит позабыть харлечиан о болезненных уколах в ушах при приближении шторма, а публика будет всего лишь в нескольких десятках метров от спасительной норы… Я хочу, чтобы эта сцена стала колоссом со всеми своими фалангами[112] центурионов, иерусалимским сбродом, Апостолами — всей сценической магией. Ты видел бугор к северу от футбольного поля?

— Конечно.

— Так вот, ты смотрел на Голгофу.[113] Зрители разместятся чуть ниже бугра, так что на распятие Христа им придется смотреть снизу вверх — это создаст им соответствующее настроение. После предваряющих сцен, показываемых в гимнастическом зале, публика и исполнители переберутся на поверхность.

— Это не проблема.

— Проблема не в этом. В бородах. Пьеса будет показана по телевидению. Я могу согласиться с искусственными бородами на апостолах, но Иисус Христос — это другое дело. Монитор будет сфокусирован на нем. В частности, в сцене Последней трапезы, когда он выражает всю трагедию предательства Иуды одной печальной улыбкой. Нет ничего фальшивее, чем фальшивая борода, а я хочу, чтобы ни капли поддельности не коснулось Иисуса Христа.

— Ред, ты же не знаешь, была ли у Иисуса борода, — вмешался я.

— На всех картинах он с бородой.

— Картины — не фотографии. Они представляют концепцию художника. Китайские художники изображали его безбородым.

— А как же быть со старинным выражением: "Клянусь бородой пророка?"

— Это выражение относится к Магомету, а не к Христосу. Ред с сомнением взглянул на меня.

— Я не помню никакого упоминания в библии о том, что Иисус брился.

— Есть вероятность, что он носил бороду, — согласился я, — скорее всего, рыжую, потому что он был назаретянином, а лезвий для бритья у них не было… Но я пришел сюда не за тем, чтобы обсуждать отношения Иисуса с парикмахерами. В тюрьме находится парень, которого собираются повесить.

— Да-а? Вот это плохо… Так, ты говоришь, что борода была рыжая?

— Возможно, каштановая. Ред, мне нужна помощь человека, который может провести судей, поколебать присяжных и смутить обвинителей…

Ред снова сосредоточился на своих картах и положил девятку черв к десятке бубен.

— …человека, способного обмануть в пасьянсе самого себя, — закончил я.

— А! Я ошибся… ну, ладно, пусть так и останется… Я слишком поглощен самым печальным событием во вселенной — распятием нашего благословенного Спасителя… Как я представляю, Джек, кульминационный момент наступает, когда на Голгофе, на которой разбросаны кости из пластика, воздвигается крест. Я рассчитываю услышать с трибун «охи» и «ахи», когда это четырехметровое сооружение после медленного шествия по Калверии медленно встанет вертикально.

— Потребуется целый отряд центурионов, чтобы втащить этот крест на вершину бугра, — указал я, — а скелеты харлечиан не приспособлены к поднятию тяжестей.

— Да, — кивнул Ред. — Но это уже моя проблема… Это должно быть сделано так, чтобы публика уловила символику креста.

— Пасха еще не скоро, — сказал я. — Нессер будет приговорен не позднее, чем через десять дней. Я стою перед лицом безотлагательной проблемы — как уберечь Нессера от смерти через повешение.

— Пусть его утопят и четвертуют, — предложил Ред, перетасовывая карты. — Это будет чуть-чуть драматичней и чуть-чуть удобнее для ребят из хранилища органов.

— Жестокие и необычные наказания запрещены Уставом Флота, — напомнил я ему.

— Ох, уж эта книга! Но моя проблема тоже неотложная. Такие постановки так просто не случаются. Их планируют. Я должен подбирать исполнителей уже сейчас… Как ты думаешь, Кара смогла бы сыграть роль Марии Магдалины?[114]

— Ей бы это понравилось, — сказал я, — но кто видел когда-либо еврейку-блондинку?

— Ну, я ввел бы в диалог объяснение, что ее отец был пиратом-викингом… Какая потрясающая сцена! — лицо Реда сияло, когда он поднял его от карт. — Представь себе таверну

где-то в районе иерусалимских притонов; пьяную оргию в матросской манере; Мария хвастается, что может перепить любого иудея, пока тот первым не свалится под стол. Видишь ли, это в ней говорят скандинавские гены… Вот это необузданность! И вот входит Иисус. В таверне наступает тишина. Мария Магдалина разглядывает новоприбывшего. Она захвачена им, обращена сразу же… И вот — порыв. Как ей выразить свое немое, немного грубоватое чувство? Танцуя! Ну, так вот, Джек. Все, что она может танцевать — это шимми. Пританцовывая, она подходит к Иисусу и начинает этот очаровательный танец живота…

— Очень чувственный танец, а, Ред?

Он положил восьмерку пик ниже девятки бубен, и я понял, что резкость в моем голосе задела его.

— Харлечианские девушки могут танцевать шимми. Ты заметил, как колышутся их бедра, перед тем как им предстоит подпрыгнуть? Но у Кары это должно получиться сценично… в духе святой непристойности…

— Я не разрешу моей жене играть на поверхности, — прямо сказал я, — потому что ценю ее жизнь. Я не разрешу ей танцевать шимми на сцене внизу перед каким-то язычником, исполняющим роль Христа, потому что высоко ценю ее бессмертную душу.

Он воззрился на меня безмятежным взглядом.

— Это будет самая подходящая роль для Кары, потому что моим Иисусом станет ее муж.

— Что?

— Ты рожден для этой роли, Джек. У тебя удлиненное лицо, отмеченное печатью праведности, ты можешь отрастить бороду и, обладая такой силой, ты легко сможешь снести крест на Голгофу.

— Для меня кощунственна сама мысль — воплотиться в Иисуса.

— Нисколько. В старинных пьесах о Крестовых муках на эту роль всегда подбирали самого набожного человека.

— Играй сам своего Иисуса, — упирался я. — А я знаю, что недостоин этого.

— Решено, — ухмыльнулся Ред, — но я ведь еще менее достоин.

— Решено!

На его сторону легла шестерка бубен, а единственная семерка по ряду была трефовой.

— Бита, — проговорил Ред.

— Почему ты не перекладываешь шестерку бубен на семерку треф, — спросил я.

— Не предполагает ли Джек Адамс, что я мухлюю?

— Для Реда О'Хары не мухлевать — уже мошенничество.

— Ничего подобного, — возразил он, покачав толовой. — Только не в твоем присутствии. Твой дух глубочайшего мира и душевной безмятежности обескураживает меня… Ну, а как идет крестовый поход за распространение учения Христа?

— Слабо. Нет ни одного обращенного. Кара говорит, что харлечиане боятся нашего христианского ада.

— Тогда соблазняй их небесами.

— Ред, слушай и думай, — у меня кончалось терпение. — Нессер будет осужден, если не организовать таких судебных прений, которые изменили бы взгляды коллегии.

— Почему тебя так беспокоит тело парня? Твое дело — его душа.