Она протянула подписанный ею документ слугам.

– Передайте это падре Сальвадору. Я оставляю Розалию на его попечение, а на ваше – все домашнее хозяйство.

– Но вы, сеньора, не можете ехать… Скоро вы должны родить…

– Если Ник умрет, умру и я. Значит, я должна спасти его. Вы знаете, что ему вменяют в вину преступления Лусеро…

Ей уже нечего было скрывать. Прелюбодеяние с братом законного супруга меркло перед лицом грядущей трагедии.

– Как мне найти гринго по имени Маккуин? Вся надежда на него.

– Мы постараемся, донья Мерседес, – заверил Хиларио. – Я поскачу в Сан-Рамос и оттуда телеграфирую в Чиуауа. Мы вытащим этого американца хоть из-под земли.

Грегорио вставил свое слово:

– Я думаю, что Инносенсия знает, где сейчас дон Лусеро. Она выдала мне, что его разыскивает правительство Хуареса. Я постараюсь найти и поставить к стенке настоящего Эль Диабло.

– Но кто этот Маккуин? Ты знаешь его, Хиларио? – в отчаянии спросила Мерседес.

– Как все гринго – он тихая сволочь. Он обещает много, а платит мало. Он душил петлей вашего мужа, – мрачно сказал Хиларио.

– Так пусть разрежет петлю! – вскричала Мерседес.

Через час Мерседес была уже одета и готова к отъезду. Она не желала, чтобы прощание состоялось на глазах у прислуги. Заботы о Розалии были доверены священнику.

Он и подошел к ней в холле, показав бумагу, переданную ему Ангелиной.

– Я хочу знать, куда вы направились, дочь моя?

– В Дуранго. Там в тюрьме отец моего ребенка ожидает смертной казни за преступления, совершенные не им, а Лусеро. Я раскрою судьям всю правду.

Он отшатнулся:

– Вы признаетесь в смертном грехе?

– Смертный грех ничто, если смерть угрожает любимому человеку. Я беру всю вину на себя. Ваша совесть чиста, падре. Вы ведь до сих пор пребывали в неведении.

Он печально склонил голову:

– Я был слеп, но донья София давно призналась мне на исповеди. Я молчал – в этом мой великий грех, но тот, двойник… Он хороший человек.

Падре Сальвадор с усилием выдавил из себя признание.

– Так вы все знали?

– А как же иначе! Но у него черты и взгляд Альварадо. Это и ввело меня поначалу в заблуждение.

– Тогда что же мне делать?

– Мы оба погрязли в грехе. Но Господь… он справедлив. Невинные не должны страдать.

Николас мерил шагами тесную камеру, стараясь не стукаться головой о низкий, затянутый паутиной потолок. Тюрьма была выстроена в первые годы испанского владычества над Мексикой, и, вероятно, с тех пор никто не думал выгонять из смрадных каменных мешков пауков и ползучих гадов. В нее сажали не благородных преступников-креолов, а пеонов, которых не считали людьми. По стенам сочилась вода, а в первую же ночь он спугнул крыс, принявшихся грызть его ноги. После этого Ник уже не снимал сапог.

Он потерял счет дням. Окошко наверху было настолько густо зарешечено и вдобавок покрыто пылью, что солнце не проникало сквозь стекло.

Золотые часы он отдал стражнику, чтобы тот отправил весточку Мерседес. Дошло ли письмо до нее? И если дошло, каков будет ее отклик?

Доказывать арестовавшим его хуаристам, что он не Эль Диабло, кого они ищут, было бессмысленно. В его тайну посвящены лишь сам Хуарес, находящийся уже далеко, и бесцветный мистер Маккуин. Где эта бледная личность, обещавшая ему все блага рая после выполнения задания?

Ник потерял надежду на встречу с ним. Его, Ника, расстреляют и похоронят в безвестной могиле, а женщина, любимая им, проклянет его. И ребенок! Их дитя… Он полюбил его еще до рождения… Что будет с ним?

«Где же Маккуин? Я предсказывал Максимилиану Габсбургу расстрел, а сам скоро встану у стенки…»

Замок на двери, ржавый и мерзкий, как вся эта тюрьма, вдруг отомкнулся в неположенный час, и шуршание юбок заполнило камеру волшебным шумом.

– У тебя есть полчаса, потом я вернусь, – произнес стражник и запер дверь за собой.

Ник услышал, как Мерседес робко поблагодарила его, но он был не в силах поверить, что это не сон, что она здесь, с ним, в этом каземате.

– Ты не должна была приходить сюда, – сказал Ник.

– Почему? Раз ты здесь, то и я с тобой…

Ее такая красивая изящная рука вытянулась вперед во мраке и нежно тронула его лицо.

– Что они сделали с тобой?

Он зарос щетиной, исхудал, и огонек в его волчьих глазах померк.

«О Пресвятая Дева! Как ты могла позволить так поступить с ним?»

– Не приближайся ко мне, – остановил ее Ник. – От меня дурно пахнет. Я не мылся несколько недель.

– Ты говоришь глупости, – сказала она, и слезы потекли по ее лицу. – Хоть ты грязный, хоть чистый – мне все равно, главное, что ты жив…

– Где Маккуин? – с нетерпением спросил Ник.

– Не знаю… И никто не знает.

– О Боже! – Он осторожно коснулся пальцами ее округленного живота. – Ты носишь ребенка, а сколько всего выпало на твою долю!

– Ты скоро подержишь его на руках… – Мерседес пыталась улыбнуться, но ей не очень это удалось. Она лишь надеялась, что из-за царящего полумрака он не увидит ее жалкую гримасу.

Ника осенила догадка:

– Ты виделась с Лусеро?

– Да… Он месяц провел в Гран-Сангре. – Мерседес сама предварила его следующий вопрос: – Я не позволила ему даже коснуться меня!

– Так ты теперь знаешь всю правду обо мне?

– Конечно! И я люблю тебя, Ник! И все в доме ждут твоего возвращения… Когда я тебя освобожу, – добавила она.

– Не очень-то надейся на это. Им так хочется меня расстрелять. У них еще остались пули, и их некуда потратить. Таковы законы гражданской войны! Если даже власти в Дуранго поверят тебе, что маловероятно, кем ты предстанешь в глазах всех соседей – греховной женой, зачавшей незаконного ребенка от безродного бродяги?

– Замолчи, прошу тебя…

Ее мягкие губы поцеловали его разгневанные глаза и заставили сомкнуть ресницы.

– Ничто не остановит меня, Ник! Мой любимый! Муж мой! Я встречусь с местным комендантом и признаюсь во всем…

Стражник отомкнул запоры, вывел женщину прочь и вновь лязгнул ключом, оставив Ника дожидаться своей участи.

Полковник Моралес принял Мерседес в своем кабинете, мало чем отличающемся от тюремной камеры, где был заточен Ник. Вероятно, подражая аскетичному в быту Хуаресу, он подчеркивал этим приверженность своему президенту.

– Сожалею, что мы встретились по такому печальному поводу, сеньора Альварадо. От меня в этом деле ничего не зависит. Трибунал решит – жить ли Лусеро Альварадо или умереть.

– Но вы ошибаетесь – ваш заключенный не Лусеро Альварадо! Его имя Николас Форчун. Он американец, а не Эль Диабло, за которым вы охотитесь.

Моралес посмотрел на нее с таким изумлением, словно увидел, что у женщины, стоящей перед ним, внезапно выросла вторая голова.

– Я понимаю, что для леди в вашем положении…

– Мое положение тут ни при чем! Я не безумна и не сочиняю нелепые истории, дабы спасти от казни отца своего ребенка. Я говорю правду, – заявила Мерседес, стараясь казаться спокойной и уверенной в себе.

– Вы сказали… – Его взгляд невольно обратился на ее выпуклый живот. Смутившись, полковник Моралес поторопился поднять голову. – Простите, но как я должен вас понимать…

– Именно так, как вы поняли, комендант. Николас Форчун – отец моего ребенка, но не мой супруг. Он и Лусеро – сводные братья, и оба удивительно похожи на своего общего родителя, покойного дона Ансельмо.

Моралес принялся нервно перебирать бумаги, разложенные на столе, чтобы хоть как-то скрыть свою растерянность.

– Даже если это все правда, во что трудно поверить, я не имею власти освободить его.

– Когда состоится трибунал?

Он повертел шеей в тесном воротнике голубого мундира. Ему явно не хватало воздуха.

– Завтра в десять.

– Я буду там ровно в десять.

Мерседес встала и вежливо поклонилась.

Офицер вскочил, обогнул стол, распахнул перед ней дверь.