– Я учуял истинно райский аромат. После целого дня в седле я, кажется, готов съесть волка.

– Волка я не подам к столу, хозяин, а лишь жареного ягненка. Нам удалось припрятать от солдат нескольких овец и их весеннее потомство. Я сберегла это лакомство для вас и приготовила ваше любимое мачо.

Ее широкоскулое, плоское, как блюдо, лицо светилось горделивой улыбкой, когда она поставила перед ним тарелку с жирными бараньими кишками, свитыми плотно и свернутыми в шар, а затем запеченными до образования хрустящей корочки. К мачо полагались также кукурузные лепешки с пылу с жару, соус чили и помидоры.

Николас судорожно сглотнул, вспомнив, как впервые наблюдал за мексиканскими солдатами, вкушавшими мачо. Он тогда едва отважился его попробовать и был далеко не в восторге, так же как до этого в Северной Африке не в восторге был и от козлиных глаз, сваренных в молоке. Однако проявить равнодушие к своему любимому блюду означало обидеть повариху и ввергнуть ее в недоумение. Лусе обожал мачо. Следовательно, Николас обязан есть мачо с удовольствием.

«Хорошо, что я действительно голоден», – подумал он с раздражением, усаживаясь за стол и жалея, что поддался первому импульсу отправиться прямиком в кабинет и там как следует напиться. Положение его было не из приятных.

Мужественно Ник кинулся на штурм мачо, стараясь не думать о том, что он ест, и захватив полную ложку тушеных овощей с целью отбить вкус бараньего сала во рту.

– Ты по-прежнему лучшая повариха во всей Соноре.

– А вы очень голодны, хозяин, как я вижу! – откликнулась Ангелина, просияв от похвалы. – Много ли вы собрали скота? – поинтересовалась она.

– Больше, чем рассчитывали, но нанятые мною вакеро молоды и неопытны. Мы загнали с дюжину длиннорогих волов в каньон у Яки, но лучший наш жеребец обвел нас вокруг пальца и ушел вместе с табуном. А там было семь жеребых кобыл и два жеребенка, красивых и резвых. Достаточно, чтобы начать восстанавливать поголовье. Но мы его поймаем, не сомневайся!

– Я очень рада, хозяин. Война разорила поместье. Хозяйка так много трудилась, сохраняя Гран-Сангре для вас. Хорошо, что ее старания не пропадут даром.

Ник поднял глаза на старуху. Явно в ее словах таится какой-то скрытый смысл.

– Я многое понял на войне, Ангелина. И стал другим. Она научила меня ценить то, чем я раньше пренебрегал.

– Как, например, вашей супругой, хозяин? – осмелилась спросить старая кухарка.

– Да, своей супругой тоже, – повторил он. Его ответ был похож на эхо. – Когда-нибудь она снова станет госпожой процветающего поместья.

Ангелина смерила его пристальным взглядом:

– Да, я верю, что война многое способна изменить.

Наверху Мерседес расхаживала взад-вперед по комнате, сжав в руке пистолет, взятый из шкафа в кабинете Ансельмо.

Ее взгляд постоянно возвращался к двери, ведущей в спальню Лусеро. Она заперла ее на засов, так же как и другую дверь из холла. Он не посмеет заявиться к ней в эту ночь. Но если вдруг он… Как она поступит? Вся прислуга услышит перебранку супругов. Не было ни единой живой души в Гран-Сангре, кто бы не знал об отношениях между Лусеро и Инносенсией.

– Я пристрелю его, если он ступит ко мне в комнату, – произнесла она вслух, но в ее возгласе не чувствовалось уверенности.

Мерседес смотрела в окно на усыпанное звездами небо, надеясь, что красота ночи внесет умиротворение в ее мятущуюся душу. Только холодный, трезвый расчет, лишенный эмоций, сможет послужить ей на пользу.

«Ты не должна вернуться к тем временам, когда юная монастырская воспитанница впадала в шок при виде Лусеро и Инносенсии, а те смеялись над ней», – твердила она самой себе. Усилием воли уняв нервную дрожь, она положила пистолет на прикроватный столик и принялась массировать виски кончиками пальцев. Мерседес ожидала, что он тут же вломится к ней, требуя, чтобы она примирилась с тем, что увидела в ванной. Но он словно бы вообще позабыл о ней. Почему-то это ее огорчило.

Прежде чем запереться в своей комнате, Мерседес долго просматривала счета и документы и обсуждала проект орошения с садовником Хуаном. Затем, придя наверх, она почитала Розалии сказку на сон грядущий и уложила девочку в кровать. А Лусеро все еще не появлялся у себя в спальне.

Очевидно, он неплохо проводил время с Инносенсией во флигеле для прислуги. По крайней мере, не уложил шлюху в постель, которую делил с Мерседес, и она была благодарна ему хотя бы за это.

Нехороший огонь вспыхнул в ее глазах, когда она представила себе эту парочку – Лусеро и наглую шлюху, забавляющихся в комнате по-соседству.

«Если он приведет ее сюда, я подожгу под ними матрац», – прошептала Мерседес, и тотчас до ее сознания дошло, что она докатилась до слепой и унизительной ревности.

Она ревнует? Нет, она не ревнива. Пусть он сходится с женщинами, подобными Инносенсии, но делает это в открытую и не лжет ей, и не уязвляет ложью ее самолюбие. Кроме всего прочего, как хозяйка, управлявшая Гран-Сангре на протяжении четырех лет, она имеет право на уважение.

Эти, казалось, разумные мысли она как бы слышала со стороны, словно повторенные эхом, и поняла, что обманывает себя. Да, она ревнует.

Это открытие повергло Мерседес в смятение.

«Я не хочу иметь с ним дело и одновременно не желаю, чтобы другая женщина завладела им. Замечательная дилемма!» Как это возможно, что она начала ревновать к обыкновенной потаскушке? Особенно после того, как Инносенсия полностью показала свою сущность, оскорбляя маленького ребенка?

Вихрь в ее мозгу мгновенно утих, лишь только она услышала его шаги. Мерседес затаила дыхание и схватилась за пистолет. Лусеро прошел к себе в спальню и начал раздеваться. Он не поинтересовался, заперта ли ее дверь. Прекрасно! Он хотя бы на время оставил свои дикарские замашки. Шлюха, вероятно, утомила его там, в ванной комнате.

«Хоть бы они в ней утонули!»

Мерседес стояла, не шелохнувшись, одна в темноте, ожидая, когда он погасит у себя свечу, будучи не в состоянии лечь в постель, пока не убедится, что он уснул.

Дверная ручка, поворачиваясь, резко скрипнула. Затем последовало сдавленное проклятие, когда обнаружилось, что засов преграждает ему путь. Он повторил попытку дважды, каждый раз она вздрагивала от производимого им шума.

– Возвращайся обратно к своей любовнице! – Голос ее был на удивление спокоен.

Лусеро с силой нажал на дверь плечом:

– Сними засов, Мерседес, а то пожалеешь!

– Не угрожай мне, Лусеро.

Громкий треск разнесся по дому, дерево раскрошилось, шурупы, державшие болт, выпали из гнезд, а сама дверь влетела, словно повинуясь волшебной силе, в комнату Мерседес и рухнула на пол.

Лусеро стоял в образовавшемся проломе. Свеча горела у него за спиной, освещая мощную фигуру мужа колеблющимся пламенем. Мерседес видела только грозный черный силуэт, да еще в темноте светились глаза, отражающие лунный свет. Бездонные волчьи глаза с хищными зрачками.

Он проигнорировал устаревшей системы «кольт», который она, держа обеими руками, направляла на него.

– Не смей впредь запираться от меня. Ни в моем доме, ни еще где-нибудь, – произнес он рассерженно, но не переходя на крик.

Он шагнул вперед, но Мерседес не опустила оружие.

– Ты доказал свою силу, Лусеро. Теперь убирайся, или я нажму на курок.

Ник самоуверенно сделал еще пару шагов.

– Давай, стреляй! Чего же ты ждешь?

Она колебалась, а он знал, что так и будет. Пистолет чуть дрогнул в ее побелевших от напряжения пальцах.

– Не так легко хладнокровно застрелить человека в упор. Теперь ты это понимаешь, Мерседес?

Он был уже так близко, что на нее пахнуло жаром от его разгоряченного тела. Пресвятая Дева! Он же пьян. Мерседес учуяла запах бренди.

– Ты отдал предпочтение мастерству Инносенсии. Всем известно, что у нее была большая практика, а у меня никакой. Иди к ней, вы достойная пара! Убирайся из моей спальни!

– Какой дьявол внушил тебе эту чепуху? – Он рванулся к ней, и теперь дуло «кольта» упиралось ему прямо в грудь. – Сенси все это специально подстроила, чтобы нас рассорить, а ты угодила в ее западню.