К этому времени глянцевый журнал «Полиуритан» осуществил свое слияние с гламурным журналом «The Foam» («Пена»). Сияющий гибрид, «Пенополиуритан», украшенный «людьми новейшей формации» и «правильным» руководством, пригласил Жору поколбаситься на своей орбите.

Однако Жора не только кропал свои мульки для отдела «Интимные связи». Развив прыть фантасмагорическую, он взялся фигачить материалы за уволенных щелкоперов (компромат на них накропал он же) — из своего и двух смежных отделов.

Главный редактор Х.Y. доводился шурином спонсору. Когда-то в миру, еще не будучи ни главредом, ни шурином, он закончил Институт сельского хозяйства, феодальствовал освобожденным парторгом, и если бы тогда, взявшиеся интервьюировать X.Y., спросили бы его про любимые 1. блюда, 2. одежды, 3. напитки, 4. книги, 5. хобби — и если бы X.Y. ответил на все вопросы честно, что абсолютно исключено, то ответы были бы такие: 1. картошка с селедкой, 2. тренировочные брюки, майка 3. водка, пиво (любые) 4. не знаю 5. рыбалка.

Однажды Жора рылся в своем домашнем архиве, желая обработать какой-нибудь старый свой текстик на предмет тиснуть в каком-нибудь глянце — совет подруги, совет подруге, исповедь подруги, отповедь подруге — и т. п.

Он нашел рукопись, на полях которой были нарисованы шариковой ручкой вазочки с икрой, царские осетры, поросенок, держащий в зубах веточки сельдерея…

Он быстро пробежал глазами начало… конец… середину… и начал читать с первого попавшегося абзаца:

«Три утра подряд, начиная от пожара, она находила в своем почтовом ящике открытки: „С добрым утром, Рената!..“ А дальше, настоящим, бесспорно мужским почерком, — несколько слов о том, чем интересен и ценен именно сегодняшний день… Там были точные — не уступающие бунинским — замечания о цвете неба и листьев, об оттенках раннего утреннего света (открытки опускались в ящик по пути на работу) — и еще о том, кто из интересных людей — и чем конкретно — занимался в этот день — десять, сто — или тысячу лет назад…

На четвертый день в открытке оказалось написано: „Рената, могу ли я заглянуть к Вам сегодня вечером — часов, например, в восемь? У меня есть предложение, которое, возможно, покажется Вам интересным. Если Вы не против, на что я искренне надеюсь, тогда не отвечайте — я зайду. А.“

И день полетел кувырком! То она сидела неподвижно, как в ступоре, словно с полностью парализованной волей, — то вдруг лихорадочно, трясущимися руками, начинала рыться в платяном шкафу…

А ведь сегодня она планировала продолжить самые активные поиски работы! Контракт с издательством давно закончился, деньги тоже, а новые возможности, как она ни билась уже несколько месяцев, глумливо ускользали прямо из-под ее носа… Но сегодня… какие уж тут контракты!

В восемь часов вечера она ясно услышала, как на площадке тринадцатого этажа открылась и хлопнула дверь… Она метнулась в самый дальний конец квартиры, чтоб распахнуть дверь не сразу.

…По прошествии этих дней, что они не виделись, Андрей показался ей еще притягательней. В его руке был букет маленьких, пронзительно-синих цветов, названия которых Рената не знала…

— Может быть, лучше в кухне? — с улыбкой ответил он на ее жест пройти в квартиру. — У меня дело на пять минут…

На кухне она хотела было поставить кофе, засуетилась…

— Не надо, Рената, — мягко остановил он ее. — Благодарю вас, но кофе — это все потом, потом… Вы мне скажите лучше — я помню, вы говорили, что закончили иняз, — какие языки у вас в активе?

Такого оборота Рената, как ни крути, совсем не ожидала.

— Английский, конечно, — она сумела скрыть растерянность, — ну, затем, естественно, французский, испанский… португальский… нет, португальский — со словарем.

— Отлично! Вы свободны, скажем, с первого октября — и на неделю?

— Я всегда занята и всегда свободна, — сказала Рената, стараясь показать, что на отвлеченные вопросы она дает отвлеченные ответы.

— Тогда я буду признателен, если вы не откажетесь полететь со мной в Шотландию. В качестве переводчицы. Мне надо отснять материал об одном замке — точней, об одном художнике, который в нем жил…

…Пламя свечи делало всю эту сцену не только малореальной, но словно еще контрастней оттеняло „сегодня“ от „завтра“. Сегодня — день такой полнокровный и новый, он готов лопнуть от силы своего счастья, а завтра — он будет еще новее, еще сильней и счастливей! И, в соответствии с этим неизбежным обновлением (как раз в тот момент, когда Рената сидела на сцене своей кухни и, оглушенная, молча кивала), — за кулисой более крупного театра, сценой которому вся планета, — уже стояло, полностью готовое к выходу, новое действующее лицо…»

«Красиво умел, сукин кот, — вяло подумалось Жоре. — Однако сейчас эта лабуда годится еще меньше, чем пару лет назад… Ладно, забыли… Что там я должен сегодня накакать? Тур в стиле экстрим… Джакарта… Щас быстренько накомпилячим… Не, накомпилячим потом… А щас чё-нить вкусненького…»

Он горестно, на манер Ваньки Жукова, вздохнул, но взял себя в руки и, с резвостью брачующегося кузнечика, застрекотал:

«Моллюски, заключенные в раковину, издавна служили пищей… Если вам наскучило каждый вечер проводить в ресторане, предлагаем вашему вниманию… это несколько блюд из улиток…»

Он громко сглотнул слюну: звук был таков, будто вантузом прочистили слив.

— Кстати… Зайка!!.. — позвал Жора жену.

В тот же миг пред очами его предстала супруга — ни дать ни взять, в безмолвности и совершенстве мифологического воплощения.

Жора хотел сказать: «На, выкинь-ка», — о рассказе — и поторопить с обедом: когда Жора брался за кулинарные рецепты, жор разрывал его в клочья — как похоть когтит и мочалит любителей чатов в стиле «хардкорд». Оккупированный мечтой об обеде Жора забыл про рукопись; жена послушно ушла на кухню, а он снова набросился на киборд:

«…несколько блюд из улиток, мидий и устриц, которые… и легки в приготовлении… в саду, на берегу моря… Женщина-Скорпион… следует быть сексуально привлекательной, но не всегда явно вызывающей… на любые интимные темы… поддерживать в хорошей форме ваше тело — возлюбленный-Скорпион любит смотреть на него… всегда оставаться для него загадочной — любопытство разжигает интерес Скорпиона…»

После обеда, состоявшего из жареного барана — целого барана, но одного, без злокозненного гидрокарбонатного гарнира (раздельное питание: трусливое следование рекомендациям Пельменя), Жора направился прямиком к дивану. Здесь опять следовало подчиниться наставлениям эскулапов, т. е. если и завалиться на ложе (что он немедленно сделал), то хотя бы не задавать храповицкого, — а, коли уж задать храповицкого, то хотя бы не с ходу.

Жора, под псевдонимом Тедди-Жердочка ведущий в «Джакузи» колонку «Легкое похудание», недавно как раз сообщил читательницам, что некоторую часть калорий сжигает процесс чтения. Вау! Правильно. Вот прямо сейчас и сожжем.

Глаза, уставшие от монитора, следовало окунуть во что-нибудь целлюлозно-бумажное. Во что бы? Нечто, бывшее когда-то, наверное, прелестным деревцем, мерзко зашуршало под Жориными лядвеями. Пыхтя, матерясь, задыхаясь, он приподнял свой афедрон и, в несколько приемов, вытащил смятую рукопись. Это был все тот же — предназначенный помойке — его рассказец. Снова, с родственной снисходительностью, Жора погрузил свои очи в этот обсевок лирики и коммерции — так и не подогнанный когда-то под прокрустов формат «Полиуритана»:

«…По прибытии в Петрославль четыре года назад, этот человек первое время называл себя „мененджер“. Видно, не расслыхал как следует в своих Нижних Кузьминках, да и какая разница — зато более чем отчетливо он понимал, чего именно хочет в результате. После школы он немного пообтерся в одном из областных центров, где, благодаря быстроте реакций, смазливому экстерьеру и цепкой памяти, какое-то время даже учился на актера. Веди он себя правильно, серые нагловатые глаза, светло-русые волосы, врожденное изящество спортивной фигуры дали бы ему возможность со временем играть героев-любовников — и не только в областном драмтеатре, но, возможно, в кино. Однако пламенная, сродни перверсной, страсть к автомобилям, особенно эксклюзивных марок, толкнула его на их систематический угон. Это было сродни бездумной детской тяги к сладкому: он вел себя, по сути, как пятилетний шалопай, который залезает в буфет, чтобы стянуть оттуда горсть шоколадных конфет, — а после хоть трава не расти, пусть наказывают.